Даже не ученые, а просто чуткие к русскому слову люди, подмечают: в последние годы в языке происходят столь разительные перемены, что напрашивается сравнение с радикальной Петровской эпохой. Поскольку это мало кого оставляет равнодушным, Максим Кронгауз, директор Института лингвистики РГГУ и постоянный участник нашей передачи, решил написать книгу под красноречивым названием «Русский язык на грани нервного срыва». Она только что вышла в издательстве «Знак: языки славянских культур».
Русская культура и средняя грамотность как фундамент
«Одним из источников вдохновения для меня, — признается автор, — было раздражение. Раздражение двумя позициями, двумя мнениями, которые я слышал в течение последних 10-15 лет постоянно. Одно мнение, скорее, является плачем по русскому языку. Это такие вопли, что русский язык гибнет, что катастрофа, немедленно надо спасать, защищать, принимать меры. Вторая точка зрения состояла в том, что наоборот все замечательно — русский язык со всем справится, и все будет хорошо. Я сам время от времени менял позиции, но потом понял, что лучше встать посередине. Как лингвист, я действительно понимаю, ну, что произойдет с русским языком? Ничего плохого не должно произойти. У него есть две огромные подпорки. С одной стороны, — это великая русская культура. С другой стороны — такая средняя грамотность или слабая грамотность населения, которое не изучает иностранные языки, поэтому не перейдет на английский, как перешли в некоторых европейских странах. Вот эти две подпорки русский язык поддерживают, и не дадут ему погибнуть.
С другой стороны, я сам периодически ощущаю какой-то дискомфорт от того, что слышу на улицах, в аудиториях, в коридорах университетских. Понятно, что у всех у нас есть какие-то больные точки, связанные с языком. Они, как мне кажется, общие. Другое дело, что одна точка для кого-то больная, а для кого-то не больная, но в целом их легко перечислить. Более того, даже некоторые из них попали в знаменитый Закон «О государственном языке». Это распространение мата, заимствования, это смешение сленга и литературного языка, это изменение речевого поведения и так далее. Совершенно понятно, что кто-то с удовольствием произносит некоторые словечки, модные словечки — «вау», «пафосно», «готично» и еще что-то в этом роде, а кого-то это необычайно раздражает. Меня это раздражает в меру, иначе я бы не смог это все изучать и описывать. Ну что-то больше, что-то меньше, а что-то вообще не раздражает, что-то я с восхищением слушаю и учусь у более молодых людей. Именно поэтому мне кажется, что на все это «безобразие» должен был появиться взгляд не эмоциональный, а более или менее рациональный. Именно поэтому вот эта книжка вот так высвечивает современный русский язык. В России принято задавать вопросы — что делать? и кто виноват? Вполне возможно, что эти вопросы тоже следует задать, но перед этим надо спросить — что случилось? Вот на этот вопрос я и пытаюсь ответить в книжке.
Наблюдения последних лет под одной обложкой
Тот, кто следит за публикациями Максима Кронгауза в периодических изданиях и за его выступлениями на радио и телевидении, встретит в новой книге лингвиста много знакомого. Автор собрал под одну обложку и обобщил свои разрозненные наблюдения последних двух лет. В результате сложилась такая вот структура: «Первая глава, которая называется «Записки просвещенного обывателя» (вначале она называлась «Записки раздраженного обывателя», но потом я повысил свой статус до просвещенного), это как раз то раздражение и объяснение, что меня раздражает и почему, — говорит Максим Кронгауз. — Во второй главе, которая называется «Ключевые слова эпохи», на сцену выходит главный герой этой книжки — слова и словечки, которые роятся вокруг нас. Если кто-то открывал книгу, то увидел там какие-то названия типа «Монегаски любят зорбинг» и так далее. Это все слова, которые я не все понимаю, но все равно они манят за собой, все равно они привлекают, как нечто новое и неизведанное. Во второй главе я пытаюсь выйти немножко на другой уровень: уже говорить не о словах, а о более сложных материях — о том, как изменилось наше речевое поведение. А это тоже очень важно, и это гораздо хуже фиксируется.
Если для слов есть словари, есть такие клетки, тюрьмы, куда их сажают, то для нашего речевого поведения почти нет фиксации. Мы не замечаем, как оно изменилось, а изменилось оно очень сильно. Мы иначе обращаемся друг к другу, иначе здороваемся, иначе прощаемся. Про это я пытаюсь написать и еще про то, как изменились стратегии. Вот научное слово! Вообще-то в книжке научных слов очень мало. Она такая ненаучная по духу. Так вот, мы иначе стали выбирать стратегии коммуникаций, коммуникативные стратегии. Мне кажется, что сегодня очень важна стратегия неполного понимания. В частности того, что очень много этих слов и словечек, которые мы пропускаем через себя, не всегда понимая их, а суть все-таки улавливаем».
Так, в главе «Искусство недопонимания» автор пишет: «Читая исторические романы популярного современного писателя Алексея Иванова («Сердце Пармы», «Золото бунта»), невозможно не обратить внимания на язык. В некоторых предложениях почти треть слов оказываются неизвестными. И самое странное, что это не раздражает читателя, скорее, завораживает, поскольку с помощью новых слов автор создает не всегда понятный, чужой, но интересный, почти магический мир. Например: «Позади остался извилистый путь от родного Пелыма: через многие хонты своей земли, через священное озеро Турват, на жертвенники у Ялпынга, по отрогам Отортена и на полдень по Каменной Ворге до самых Басегов».
Алексей Иванов никак не является исключением (разве что чемпионом в этом странном виде спорта по употреблению незнакомых слов). Те же тенденции реализуются в творчестве как отдельных современных авторов, так и целых литературных направлений. Так, например, пишут представители киберпанка, перемешивая жаргонизмы с авторскими окказионализмами».
Как язык защищают от народа
Вот чему посвящена четвертая глава: «Последняя глава самая печальная, — говорит Максим Кронгауз. — Она называется «Правка языка». Она про то, как наш язык защищают от нас с вами, про то, как осознанно пытаются изменять язык. Кто? Власть, компании, суды. Последняя смешная история, которую я успел включить в книжку, состояла в том, что вдруг «спел-чекер», программа проверки орфографии Word, стала подчеркивать как неправильные, несуществующие слова «жид», «негр», «голубой» и «розовый». Понятно, что слова нехорошие я произнес, часть из них, по крайней мере. А «голубой» и «розовый» — вроде бы, первое значение уж точно хорошее, да и вторые непонятно, что тут оскорбительного. Но важно, что вот такое внедрение в наше сознание происходит не только через законы о государственном языке, через суды, которые запрещают использовать слово «ксерокс», уже вошедшее в русский язык для копировального аппарата, но и через компьютер, через спел-чекер, через поисковики. Потому что, если раньше мы искали слово и проверяли, как оно пишется в словаре, то сегодня мы набираем, скажем, в Яндексе, в другом поисковике и смотрим, какое написание чаще встречается, и верим этому.
То, как правят язык без нашего ведома, вот про это я пишу и пытаюсь показать, что это приводит очень часто к плохим последствиям».
Историк Сергей Иванов оказался въедливым читателем. Он обнаружил в книге «Русский язык на грани нервного срыва» неточности: «Максим забыл, что в фильме «Покаяние» сказано не «все дороги ведут к храму» (все дороги все-таки ведут-то к Риму), а «зачем дорога, если она не ведет к храму?». А Ельцин сказал не «неправильно сидим» (цитата из фильма «Осенний марафон»), а «не так сели» с соответствующим выражением лица. Это совсем другое дело. Это уходит, это забывается».
Приглашение к размышлению
В целом же построения Кронгауза, говорит Сергей Иванов, провоцируют читателя на дальнейшие размышления: «Книжку я прочел чрезвычайно подробно, и всю ее испещрил замечаниями и закладками. Действительно, язык меняется так, что мы этого вроде не замечаем. Самые главные изменения происходят так, что мы этого не знаем. Недавно приехал какой-то давний эмигрант в Россию и сказал — слушайте, а у вас, что ли, в язык вошло слово «парковка»? Я долго спорил, утверждая, что слово «парковка» существовало всегда — и при советской власти, и политические изменения последних двадцать лет не имеют сюда отношения. Я был не прав. Оказывается, слово «парковка» совершенно новое. А раньше было только стоянка автомобилей. Все главные изменения — это не те, которые режут нам слух в тот момент, когда вице-премьер говорит «пафосный» в значении «хороший». Это действительно бросается в глаза, и это обсуждается. А слова, которые входят исподволь и уходят исподволь, не отрефлектированы, и мы эти изменения недостаточно глубоко продумываем, а между тем язык, который мудрее нас, действительно, и вводит, и выводит слова в соответствии с некими чрезвычайно важными изменениями в нашей жизни. Кто взялся бы объяснить, почему и откуда взялось и стало вдруг неслыханно популярным слово «немереный», которое просто заполонило все в какой-то момент в 90-е годы, все оказалось немереным. Я думаю, что, никуда не деться, это было связано с некоторым ощущением раздвижения горизонтов, с ощущением, что как-то действительно всего много и во всю сторону, куда не глянь, широта, ширь открывается. И постепенно очень логично это слово стало выходить из языка, что, в общем-то, вполне понятно. Таким образом, эта диалектика — вещь такая тектоническая, и за ней действительно следить очень трудно.
То, о чем пишет Максим в своей книге, в ряде случаев вызывает чрезвычайную радость узнавания. Вот он, например, рассуждает о том, как употребляется слово «господин» в языке. И он приходит к выводу, что нынешний «господин» это, собственно, переодетый «товарищ». Потому что по всем ситуациям, в которых это слово употребляется, оно никогда не употребляется в тех контекстах и таким образом, как употреблялось слово дореволюционное «господин», а наоборот употребляется во всех тех контекстах, в которых недавно употреблялось слово «товарищ». Блестящее наблюдение. Очень остроумное».
Главное ощущение от книги — при анализе новых языковых явлений, автор получает удовольствие, даже если сталкивается с самыми несуразными и несимпатичными для него вещами.
