Программу ведет Алексей Кузнецов. Принимает участие политолог Сергей Маркедонов.
Алексей Кузнецов: У нас на линии прямого эфира Сергей Мирославович Маркедонов, заведующий отделом межнациональных отношений Института политического и военного анализа.
Сергей Мирославович, необходим ваш комментарий. Какие-то странные противопоставления происходят в Ингушетии: с одной стороны, митинг в поддержку Владимира Путина, с другой – в чем смысл такой поддержки и такого жестокого разгона? Как это связать воедино?
Сергей Маркедонов: Я думаю, что можно и нужно связывать воедино. Мне кажется, что в действиях и в какой-то интерпретации событий со стороны российской власти есть некоторое упрощение. Вот даже то, что часть территории Ингушетии объявлена зоной террористической операции, в этом есть попытка очень сложную и очень противоречивую, очень многосоставную ситуацию в Ингушетии свести к борьбе с терроризмом. Да, терроризм в Ингушетии есть, хотя, на мой взгляд, если говорить о терроризме как о политически и идеологически мотивированном насилии, то терроризма такого, как был в Чечне, скажем, в 90-е годы и в 2000-е в Дагестане, в Ингушетии нет. Скорее, можно говорить о нападениях, диверсиях, скажем, чем о терроризме как какой-то политической практике.
В Ингушетии, действительно, и Сергей Слепцов, мне кажется, дал очень прекрасный комментарий (кстати, земляк и мой давний знакомый) с места, что называется, есть действительно много разных составляющих в Ингушетии. Есть недовольство местной властью. Но в то же время очень многие ингушские интеллектуалы считают, что российская федеральная власть – помощник в наведении порядка. Заметим, в Чечне в 90-е годы практически не было ничего такого. Было стремление к отделению от России, были какие-то сепаратистские поползновения. В современной Ингушетии сепаратистских структур, которые можно было бы сравнить по силе и по потенциалу с чеченскими 90-х годов, нет, ничего подобного нет. С другой стороны, есть какие-то разрозненные структуры, связанные не с этническим сепаратизмом скорее, а с радикальным исламом. Структуры, скорее, сетевого характера, в которых нет какой-то единой вертикальной структуры, нет какой-то жесткой иерархии. Есть общее недовольство политикой республиканских властей. При этом те люди, которые недовольны этой политикой, вовсе не обязательно террористы или исламисты.
Таким образом, мне кажется, что задача федеральной власти – не упрощать ситуацию, не сводить все к борьбе с терроризмом, хотя с ним бороться надо, безусловно, а понимать, что в этом противодействии есть разная степень радикальности, разная мотивация, разная идеология, в конце концов, от такой, знаете, законопослушной монархической – так сказать, государь Путин, приди и рассуди, до какой-то и антироссийской. Но в любом случае какого-то единого протестного движения в Ингушетии, конечно, нет. А то, что разного рода радикалы, экстремисты пытаются воспользоваться митингами, массовыми акциями, так это нормальная практика… ну, естественная практика, скажем так, для любых протестных действий, будь то Румыния 1989 года, Новочеркасск 1962-го или любые другие массовые акции.
Алексей Кузнецов: Сергей Мирославович, а как дальше ситуация может развиваться? Перейдет ли это в какие-то серьезные столкновения или все успокоится?
Сергей Маркедонов: Вы знаете, мне кажется, что, естественно, российская власть не должна идти на поводу у организаторов массовых акций. Но, с другой стороны, присмотреться к кадровым вопросам, мне кажется, надо давно. Вот, на мой взгляд, весь постсоветский период в Ингушетии было две модели власти. Первая – условно говоря, аушевская, когда никакой лояльности центру нет, проводится самостоятельная политика фактически, особенно в отношении к Чечне, но при этом некий порядок внутренний существует. И ситуация зязиковская, когда лояльность центру есть сверх всякого лимита, 99-процетные результаты гарантируются абсолютно, даже 100-процентные в некоторых районах, но при этом внутреннего порядка в республике никакого нет.