Марина Тимашева: В московском театре «Практика» прошел вечер памяти Иосифа Бродского «Бродский TRIBUTE », на котором, в качестве приношения, прозвучали стихи трех московских поэтов – Марии Степановой, Елены Фанайловой и Тимура Кибирова. Елена Фанайлова читала сама, за Тимура Кибирова и Марию Степанову – актеры Федор Степанов и Ольга Тенякова. Их слушала Тамара Ляленкова.
Тамара Ляленкова: Пожалуй, Бродский - один из немногих известных поэтов, чье творчество обладает редким магическим свойством репродуцировать новые, чужие тексты. Не знаю, можно ли найти хотя бы одного современного русскоязычного поэта, который, в поэтическом восхищении, не спешил бы ответить Бродскому, сказать что-нибудь ему в параллель, пропеть в унисон. Но в данном вечере удивительно другое. Оказывается, три поэта - Тимур Кибиров, Елена Фанайлова и Мария Степанова - в разное время и каждый по-своему, отозвались на написанные Иосифом Бродским в 1974 году «Двадцать сонетов к Марии Стюарт». Глеб Морев, историк литературы и редактор журнала «Критическая масса», организовал на сцене московского театра «Практика» вечер, посвященный памяти Бродского, на котором прозвучали такие разные, несмотря на одну отправную точку, стихи.
Глеб Морев: Название этого вечера - «Бродский TRIBUTE » - приношение Бродскому. И здесь очень существенна разница, семантический зазор между словом «посвящение» и словом «приношение». Потому что посвящений Бродскому десятки, если не сотни. Намного интереснее показалось почитать, в день его памяти, приношения ему русских поэтов современных. Это тексты, формально не связанные с именем Бродского, они не посвящены ему. Но это три текста – «Двадцать сонетов к Саше Запоевой» Тимура Кибирова, «Двадцать сонетов к М.» Марии Степановой, и «Стихи к Марии С.» Елены Фанайловой. Понятно, что ни одного из этих текстов не было бы, если бы не было текста Бродского «Двадцать сонетов к Марии Стюарт». Каждый из этих текстов находится, конечно, в сложных отношениях диалога, притяжения и отталкивания с текстом Бродского. И вот эта не линейная связь, эта продолжающаяся жизнь текста Бродского в современной актуальной русской поэзии и показалась нам лучшей возможностью отдать долг его памяти.
Ольга Тенякова:
Есть старики, и к ним старухи есть,
А к ним охотничьи, с фазаном, шляпы.
Церковны кресла и еловы лапы
И взгория, которыми не лезть.
Смешная мышь в платке стоит как перст.
В ее роточке сыр. Подарок папы.
Еще в автобусе хватает мест.
И драпа - на пальто из драпа,
Куда девать вас, локти и плеча.
И хлеб из тостера, загрохоча,
Взлетает лбом, как бы глухарь с черники,
И тяжело, петляя меж дерев,
Летит, летит - направ или налев.
...И тостера не починити.
Еще искать мышиных жеребцов?
Глядеться в полузеркальце ботинка?
О, мысленная мышка, о картинка,
Близнец из вероятных близнецов.
Вокруг себя кружася как пластинка,
Саму себя как дервиш утанцо-
-вывая, важно выгибая спинку -
И остановишься перед крыльцом.
- И моргенштерн казался ей аврора.
И Лореляй на этих берегах.
И все дубы последнего набора.
...Без нянюшки, без сна, без гувернера...
И все солдаты в славных сапогах.
То вскачь, то навзничь. Над и на снегах.
Тамара Ляленкова: Это был фрагмент из «Двадцати сонетов к М.» Марии Степановой. Мы продолжаем разговор с Глебом Моревым.
Глеб Морев: Это абсолютно три разные поэтики, даже четыре, если включать Бродского. Более того, интересно, что наши три поэта представляют собой как бы три следующих за Бродским поэтических поколения, буквально через десятилетие: 50-летние - Кибиров, 40-летние - Фанайлова и 30-летние – Степанова. И это демонстрация некоторого развития, усложнения, эволюции современного русского поэтического языка.
Тамара Ляленкова: Как вы считаете, почему именно Бродский - поэт, чьи стихи вызывают желание каким-то образом вступить в поэтическое общение? Это один из немногих поэтов, которые имеют такое сильное притяжение, не только для поэтов, но для поэтов, как правило.
Глеб Морев: Потому что Бродский - один из немногих русских поэтов, обладающих таким мощным, притягательным даром. Его дар в этом смысле опасен, ведь мы знаем массу примеров, когда люди, вступая в такой диалог с Бродским, попадают на его поле и в нем пропадают, растворяются. Соблазн, конечно, велик, поскольку он, как Пушкин, как Мандельштам, несомненно, знаменует собой некую традицию в русском поэтическом мире и встроиться в эту традицию, продолжить ее соблазнительно для любого крупного автора. Это как бы вызов такой и то, что поэзия Бродского таким вызовом продолжает оставаться для современных русских поэтов, говорит о том, что это по-прежнему актуальная поэзия, по-прежнему пережитая поэзия, не списанная в архив, а живущая, резонирующая в сегодняшних текстах.
Тамара Ляленкова: Как вы думаете, почему три разных поэта, разного поколения, выбрали ответ именно на этот цикл Бродского?
Глеб Морев: Действительно, три крупнейших поэта совпали в своем отношении к «Двадцати сонетам к Марии Стюарт». «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» это один из шедевров зрелого Бродского в смысле стихотворной техники. Поскольку написать двадцать сонетов, объединив их общей темой это, конечно, и в ремесленном смысле задача для поэта, блестяще Бродским разрешенная. Это вызов, который современные авторы принимают.
Федор Степанов: Тимур Кибиров. «20 сонетов в Саше Запоевой».
Любимая, когда впервые мне
ты улыбнулась ртом своим беззубым,
точней, нелепо растянула губы,
прожженный и потасканный вполне,
я вдруг поплыл - как льдина по весне,
осклабившись в ответ светло и тупо.
И зазвучали ангельские трубы
и арфы серафимов в вышине!
И некий голос властно произнёс:
"Incipit vita nova!" Глупый пёс ,
потягиваясь, вышел из прихожей
и ткнул свой мокрый и холодный нос
в живот твой распеленутый. О Боже!
Как ты орешь! Какие корчишь рожи!
И с той январской ночи началось!
С младых ногтей алкавший Абсолюта
(нет, не того, который за валюту
мне покупать в Стокгольме довелось,
который ныне у платформы Лось
в любом ларьке поблескивает люто),
я, полусонный, понял в ту минуту,
что вот оно, что все-таки нашлось
хоть что-то, неподвластное ухмылкам
релятивизма, ни наскокам пылким
дионисийских оголтелых муз!
Потом уж, кипятя твои бутылки
и соски под напев "Европы - плюс",
я понял, что еще сильней боюсь.
Глеб Морев: Происходит диалог с поэтическим словом Бродского. Этот диалог сложный, неоднозначный, не прямой, может, иногда не явный, но он есть.
Тамара Ляленкова: Этот отклик от Бродского, то, от чего идет отталкивание, можно как-то предположить, почувствовать, через звук, через форму, кто на каком моменте вступал в диалог с Бродским?
Глеб Морев: Текст Кибирова и Степановой с «Двадцатью сонетами к Марии Стюарт» Бродского никак не перекликается, кроме аллюзии в названии, и в каких-то цитатных играх. Пожалуй, с Бродским, как с поэтом, с мифом, наиболее связан текст Елены Фанайловой. Потому что он действительно обыгрывает некоторые темы «Двадцати сонетов к Марии Стюарт» и тему поэтической биографии Бродского.
Елена Фанайлова:
Итак, в контрасте внутреннего жара
И внешней безупречности манер
Жила трагедия. Доверчивая пара,
Мари плюс Б. - не люди полумер
(В отличие от, скажем, Шателяра).
Они уверены, что тело - только тара,
Дрожащая при переходе в сквер
Из здания с решеткой, например.
Кто избежал бы этого кошмара
В саду, где тлеют статуи химер?
И каждая в какой-то странной позе.
Мари плюс Б. равны метаморфозе.
Тамара Ляленкова: Это были стихи Елены Фанайловой, и она в своем заключении права. Метаморфоза это, пожалуй, главное, что происходит с формами и смыслами, сложенными Иосифом Бродским в стихи. И, что удивительно, культурные наслоения, которые являются неотъемлемой частью поэзии Бродского, покрываясь новым культурным слоем в поэтическом творчестве других, остаются созвучны текущему времени, возможно, потому, что, как писал поэт, «случайное, являясь неизбежным, приносит пользу всякому труду».
