Марьяна Торочешникова: Сегодня в программе. Кому помешали аудио-книги для незрячих? Имеет ли право журналист сравнивать Путина с Гитлером: где кончается борьба с экстремизмом и начинается цензура? За что закрыли Европейский университет в Санкт-Петербурге? И главная тема передачи. Казнить нельзя помиловать: кто и для чего готовит поправки к Уголовно-процессуальному кодексу, позволяющие отменять оправдательные приговоры, вступившие в законную силу?
Начиная с этого года Россия живет по новому законодательству, регулирующему отношения в сфере авторских прав. В одной из последних передач «Правосудие» прозвучавших на волнах Радио Свобода в 2007 году, эксперты, приглашенные мной в студию, довольно подробно рассказали о четвертой части Гражданского кодекса Российской Федерации, которая, собственно, и вступила в действие 1 января. Во время обсуждения этого закона довольно много говорилось о правовых пробелах, которые он оставляет, и тех проблемах, которые может повлечь за собой введение четвертой части Гражданского кодекса в действие. Но того, что может возникнуть такая проблема, никто даже не мог предположить. Дело в том, что закон фактически парализовал работу библиотек для незрячих, которые до 1 января беспрепятственно выдавали на руки аудио-книги на компакт-дисках и флеш-картах. Теперь библиотечные работники, ссылаясь на 1274-ю статью 4-й части Гражданского кодекса, выдавать аудио-книги на руки отказываются. Статья 1274 под названием «Свободное использование произведений в информационных, научных, учебных или культурных центрах» содержит следующий пункта за номером2: «В случае, когда библиотека предоставляет экземпляры произведений, правомерное введенные в гражданский оборот, во временное и безвозмездное пользование, такое пользование допускается без согласия автора или иного правообладателя и без выплаты вознаграждения. При этом (внимание!) выраженные в цифровой форме экземпляры произведений, предоставляемые библиотеками во временное безвозмездное пользование, в том числе в порядке взаимного использования библиотечных ресурсов, могут предоставляться только в помещениях библиотек при условии исключения возможности создать копии этих произведений в цифровой форме».
Говорит юрист Нижегородской региональной общественной организации инвалидов «Инватур» Дмитрий Балыкин.
Дмитрий Балыкин: В январе месяце уже к нам стали поступать обращения о том, что библиотеки не выдают незрячим книги на дисках – насколько это все правомерно. Мы стали разбираться и действительно выяснили, что статья 1274 запрещает предоставление книг на цифровых носителях, вернее, допускает предоставление таких только в помещениях библиотек с условием исключения копирования. И это очень сильно сказалось на незрячих. Фактически нарушили их законное право на информацию, потому что не все по объективным причинам могут приезжать в библиотеки. Территория Нижегородской области, например, 77 тысяч квадратных километров, и многие вообще получали книги по почте из этой библиотеки, заказывали и получали. Книги сейчас переписываются на диски в основном, технология быстро развивается, и кассеты – это уже в известной степени анахронизм. То есть среди технических средств реабилитации появились mp 3 плееры – это удобнее и дешевле. И получается, что люди вообще лишаются возможности читать книги. Непонятна логика законодателя, поскольку автоматически все как бы попали в разряд нарушителей. Почему именно считается, что незрячие будут эти книги копировать?
Марьяна Торочешникова: Я просто хочу уточнить, правильно ли я понимаю, что это положение закона совершенно не исключает возможности незрячих людей получать аудио-книги на аудио-кассетах?
Дмитрий Балыкин: Терминологически, наверное, так, потому что аудио-кассеты не относятся к цифровым носителям, их выдают. Другой вопрос, что мне, например, звонила учительница по литературы школы для слепых, и они просто не знают, что делать. Проходят сейчас Достоевского, кассеты уже скрипучие, 80-х годов, а есть диски, но диски ей просто не выдают.
Марьяна Торочешникова: То есть вариантов, на самом деле, не много: либо слушать в плохом качестве аудио-кассеты, либо самими покупать аудио-книги.
Дмитрий Балыкин: Получается, что мы вынуждаем человека платить за то, что он является слепым. Потому что я в своем положении – а я тоже инвалид по зрению – не могу прочитать, например, книгу обычную, я даже не могу посмотреть и решить в магазине, покупать ее или нет, грубо говоря. Аудио-книги являются решением этой проблемы, потому что все-таки брайлевских книг, издаваемых рельефно-точечным шрифтом, выходит не так много, и в основном люди все-таки слушают именно аудио-книги, воспринимая информацию на слух.
Марьяна Торочешникова: Сказал юрист Нижегородской региональной общественной организации инвалидов «Инватур» Дмитрий Балыкин.
Кстати, во время подготовки передачи я провела небольшое маркетинговое исследование и выяснила, что розничная стоимость одного диска аудио-книги колеблется от 120 до 450 рублей. Так, например, в одном из крупнейших книжных магазинов Москвы сказки Гаршина в аудио-формате можно приобрести за 150 рублей, Гоголевский «Вечер накануне Ивана Купалы» - за 230, а любое из произведений Виктора Пелевина – за 350 рублей. При этом средняя пенсия инвалида по зрению составляет 3-4 тысячи рублей в месяц в зависимости от степени трудоспособности. Путем несложных арифметически подсчетов можно выяснить, останутся ли у инвалида по зрению деньги на покупку аудио-книг после совершения коммунальных платежей и приобретения необходимых вещей и продуктов.
По мнению депутата Государственной Думы Олега Смолина, ответственность за происходящее следует возложить на авторов 4-й части Гражданского кодекса Российской Федерации, принятой поспешно и без учета мнений всех заинтересованных сторон.
Олег Смолин: Во всем мире и у нас в стране, слава богу, сейчас издание литературы для незрячих переходит на флеш-карты. Люди могут прийти в библиотеки, на флеш записать все необходимые книги, унести их домой и там спокойно читать или по этим книгам работать. В Гражданском кодексе написано, что пользоваться книгами в цифровой форме можно только в помещении библиотек. Обращений довольно много. Я думаю, что это происходит везде практически, где библиотеки познакомились с 4-й частью Гражданского кодекса. Они боятся нарваться на те наказания, которые после принятия 4-й части ГК заложены в Кодекс административных правонарушений и даже в Уголовный кодекс. У нас сейчас некоторые преступления против интеллектуальной собственности отнесены с разряду тяжких.
Марьяна Торочешникова: Сказал депутат Государственной Думы Олег Смолин.
Юрист, специалист в области авторского права Андрей Миронов не находит логичного объяснения тому, отчего вдруг библиотеки для незрячих перестали выдавать аудиокниги на дом. Ведь и до вступления в силу 4-й части Гражданского кодекса закон «Об авторском праве и смежных правах» содержал похожее на 1274-ю статью кодекса положение, и это не мешало библиотекам выдавать аудиокниги незрячим. Говорит Андрей Миронов.
Андрей Миронов: Подобные ограничения и запреты выглядят странными, потому что эта статья практически дословно повторяет статью 19-ю закона об авторском праве, который действовал до Нового года. Единственное добавление в виде пункта 3 – о литературной пародии. Что касается запретов на предоставление незрячим людям аудио-книг, это перестраховки библиотек скорее, нежели чем желание соблюдать закон. Ведь не боятся библиотеки выдавать книги на руки читателям под страхом того, что читатель может пойти в ближайшее ксерокопировальное ателье и сделать себе полную копию этой книги. Ровно так же библиотеки не беспокоит, что тот же читатель может отсканировать эту книжку на своем домашнем сканере и продолжить распространять ее в Интернете, недобросовестный читатель. Почему такое беспокойство относительно аудио-книг возникает в отношении незрячих людей или просто людей, которые предпочитают слушать книжки вместо того, чтобы их читать? Это странно все-таки.
Марьяна Торочешникова: Что делать в этой ситуации людям, которые раньше имели возможность получать информацию, в том числе и прослушивать книги, а теперь ее фактически лишились?
Андрей Миронов: Я полагаю, что им нужно требовать, чтобы им предоставляли эту информацию. Потому что по закону библиотечного обслуживания, который продолжает действовать, несмотря на введение 4-ой части Гражданского кодекса в силу, закон о библиотечном обслуживании позволяет гражданам требовать у библиотек выполнять, собственно, свои прямые задачи, для чего эти библиотеки и создавались. Риски, которыми прикрываются библиотеки, не желая раздавать аудио-диски, они, собственно, незначительны.
Марьяна Торочешникова: То есть я правильно вас понимаю, что нужно попробовать решить как-то дело миром, поговорив с администрацией конкретной библиотеки, и в случае, если они не пойдут навстречу, то тогда имеет смысл обращаться в суд?
Андрей Миронов: Лучше всего делать именно так. Просто в первую очередь нужно попытаться донести до сознания администрации библиотек, что выдача на руки экземпляров произведений ничем не отличается от такой же точно выдачи на руки произведений, которая существовала до 1 января 2008 года.
Марьяна Торочешникова: Сказал юрист, специалист в области авторского права Андрей Миронов.
Ну, а пока библиотечные работники предпочитают довольно странным, с точки зрения юриста, способом трактовать положение 4-й части Гражданского кодекса, в Думе готовятся соответствующие поправки к закону. Говорит депутат Олег Смолин.
Олег Смолин: Сейчас нами подготовлен новый законопроект с помощью представителей Всероссийского общества слепых. Этот законопроект мною обсужден с Павлом Крашенинниковым, председателем профильного комитета. Павел Крашенинников обещал личную поддержку, хотя говорил, что мы ущемляем права авторов. Я не очень понял какие. Как скоро пройдет этот законопроект, пока сказать не могу, но, повторяю, это частный случай подводных камней, которых в Гражданском кодексе очень много.
Марьяна Торочешникова: Сказал депутат Олег Смолин.
Мы попытались выяснить у председателя Комитета Государственной Думы по гражданскому, уголовному, арбитражному и процессуальному законодательству Павла Крашенинникова, как скоро будет внесен на рассмотрение в Думу соответствующий законопроект. Но после его ответа лично у меня сложилось впечатление, что уважаемый председатель профильного комитета, мягко говоря, не совсем понял, о чем идет речь, или недостаточно знаком с той проблемой, с которой неожиданно столкнулись инвалиды по зрению, лишившиеся возможности брать из библиотек на дом аудио-книги на цифровых носителях.
Павел Крашенинников: Что касается библиотек, то в данном случае этим инвалидам, им выдают все-таки эти книги, и они ими пользуются. Вопрос не в этом. Вопрос в том, что, в принципе, сейчас запрещено копирование любой литературы, в том числе и этой, поскольку здесь нарушается принцип: без согласия автора, в общем-то, и без выплаты гонорара соответствующего. Эта проблема известна, но она именно в виде копирования. У нас есть несколько законопроектов по этому поводу, чтобы инвалидам по зрению все-таки копирование этих книг разрешить. Тут, конечно, нужно будет и с авторским сообществом в широком смысле поработать. При этом хочу сказать, что там же существуют сроки авторского права, и если сроки прошли, то, пожалуйста, можно копировать. Допустим, на Шекспира, на Пушкина – вопросов не будет. Но если эта книги издана в этом году или пять лет назад, конечно, копировать нельзя.
Марьяна Торочешникова: Сказал председатель Комитета Государственной Думы по гражданскому, уголовному, арбитражному и процессуальному законодательству Павел Крашенинников.
Пока же, например, нижегородские инвалиды по зрению даже не мечтают о том, что у них появится возможность копировать аудио-книги. Они просто хотят, чтобы им снова разрешили брать их для прослушивания из библиотеки домой.
Далее в программе. За что закрыли Европейский университет в Санкт-Петербурге? Кто и для чего готовит поправки к Уголовно-процессуальному кодексу, позволяющие отменять оправдательные приговоры, вступившие в законную силу?
А теперь – время специальной рубрики Олега Панфилова.
Олег Панфилов: История взаимоотношений власти и журналистов, пишущих о власти в последние 8 лет, претерпела очень серьезные изменения. Конечно, и Борис Ельцин не очень любил критику в свой адрес, но он никогда публично не выражал своего отношения к журналистам. Ситуация изменилась после того, как в Кремле появился новый президент Владимир Путин. Практически сразу, еще в первый год своего правления, в российской прессе было опубликовано письмо в защиту Владимира Путина, над которым насмехались виртуальные герои программы «Куклы» телекомпании НТВ. Потом в нескольких типографиях запретили печатать тиражи газет из-за того, что в них были карикатуры на Путина. Дальше был суд над автором статьи «Путин как фаллический символ». Наконец, сенатор Бабич обиделся на слово «путинг», произнесенное в репортаже владимирской телекомпании ТВ-6. Это только часть событий, связанных с тем, как представители власти относятся к любым попытка критики или, точнее, написанного не в официальном тоне анализа деятельности российского президента.
Прокомментировать эту ситуацию прошу Андрея Рихтера, доцента МГУ, директора Института проблем информационного права. Но прежде прошу сотрудника радиостанции «Эхо Перми» Романа Попова рассказать о том, что произошло на днях в Перми.
Роман Попов: Управление Россвязьохранкультуры по Пермскому краю потребовало привлечь к ответственности редакцию газеты «За человека». Собственно говоря, не столько редакцию, сколько Игоря Аверкиева, автора статьи под названием «Путин наш хороший Гитлер». Россвязьохранкультуры считает, что статья председателя Пермской гражданской палаты, которая была опубликована в декабре в газете «За человека» и на сайте www . prpc . ru , собственно говоря, на сайте Пермской гражданской палаты, так вот Россвязьохранкультуры считает, что этот материал имеет экстремистскую направленность. Ведомство обратилось в прокуратуру Прикамья с требованием принять соответствующие меры в рамках антиэкстремистского законодательства.
Сначала вызвали директора Пермского регионального правозащитного центра для разговора, затем – ответственно секретаря издания «За человека», а потом поговорили, собственно говоря, с самим Аверкиевым, я имею в виду в прокуратуру вызывали, конечно же. Сам Игорь Аверкиев сообщил, что беседовали с ним где-то час, спрашивали о содержании статьи, о том, что он имел в виду в том случае или в другом. И интересно, что сам прокурор Ленинского района Перми Владимир Рыбайло сообщает о том, что он заинтересован в том, чтобы не делать скоропостижных оценок в отношении этого материала. И больше всего Владимира Рыбайло смущает название «Путин наш хороший Гитлер».
Впрочем, если обратиться к самому материалу «Путин наш хороший Гитлер», то тут, наверное, следует отметить, что это не агитка, это не призыв к восстанию, это вообще материал строго аналитический и, надо сказать, может быть, даже не самый новый что ли на эту тему. То есть в данном случае это не более чем попытка привести к единому знаменателю уже давно расхожее мнение о том, что похожие эпохи – путинская Россия и ранняя гитлеровская Германия. Аверкиев не приходит к какому-то строгому выводу, он не призывает ни к чему, он оставляет вопросы. Поэтому мне, например, кажется, что попытка Россвязьохранкультуры «наехать» (простите за жаргон) на журналистов в данном случае просто некорректна.
Олег Панфилов: Это был Роман Попов, сотрудник радиостанции «Эхо Перми». И сейчас у нас на связи Андрей Рихтер, доцент МГУ, директор Института проблем информационного права.
Андрей, уже набирается довольно много подобных инцидентов, когда журналистов пытаются преследовать даже не за содержание публикации (и тут я еще напомню случай с Владимиром Рахманьковым, автором статьи «Путин как фаллический символ»), а придираются в основном к названиям. Действительно, два имени – Путин и Гитлер – вместе в одном заголовке выглядят как-то не очень хорошо. Но еще бы я хотел напомнить о том, что 17 лет назад в Уголовном кодексе РСФСР была статья, которая преследовала за оскорбление президента. Скажите, насколько сейчас актуально восстановление этих вот традиций, которые были заложены 17 лет назад, традиций преследования журналистов за любую попытку что-либо написать о президенте России?
Андрей Рихтер: Честно говоря, даже когда эта статья была, я не помню каких бы то ни было громких или даже не громких дел, связанных с исполнением этой статьи. Поэтому если бы сейчас в российский УК либо в какое-то другое законодательство была введена норма, карающая за оскорбление президента государства, это была бы большая новация и большое изменение в ситуации со свободой печати в нашей стране. Вы правы в том смысле, что все чаще и чаще, действительно, местные представители Россвязьохранкультуры либо местные прокуроры пытаются возбудить дела, связанные, как им кажется, с оскорблением президента Российской Федерации либо губернаторов, либо других высших должностных лиц, и применяют в данном случае статью либо об оскорблении представителя власти, либо законодательство, направленное против экстремизма, причем и в первом и во втором случае, на мой взгляд, совершенно неграмотно и неправильно.
Олег Панфилов: Но помимо того, что сейчас существовали до недавнего времени четыре статьи Уголовного кодекса, который применимы к журналистской деятельности, то есть к тому, что создают журналисты, появилась пятая статья, которая уже применяется, когда журналистов обвиняют в экстремизме в публикациях, в которых следователи, правоохранительные органы усматривают призывы к экстремизму. Что вы об этом скажете?
Андрей Рихтер: Здесь самая большая проблема, потому что само слово «экстремизм» стало такой красной тряпкой, красной во всех смыслах, которой размахивают фактически перед глазами каждого журналиста, который пишет на политическую тему. Я имею в виду то, что органы власти любой материал, где пишется о политическом экстремизме, считают изначально уже собственно политическим экстремизмом. То есть если вы пишете на темы, связанные с расовой ненавистью, с национальной ненавистью, с какими-то политическими экстремистскими взглядами, на эти темы, то вы уже тем самым, по мнению местных органов власти, да иногда и не местных, занимаетесь политическим экстремизмом. Что, конечно же, в корне неверно. И не потому, что я вот так думаю, а в корне неверно просто в смысле вообще этих норм российского законодательства и в смысле международных обязательств Российской Федерации.
Олег Панфилов: Если вернуться к международным обязательствам, то, судя по поступкам чиновников или по действиям Государственной Думы, особо-то и не стали обращать внимание на все обязательства, которые Россия принимала перед ОБСЕ или перед Советом Европы. Как вы полагаете, достаточно ли политическая атмосфера сейчас в России для того, чтобы ужесточить законодательство, для того, чтобы, не дай бог, вернуть статью об оскорблении президента?
Андрей Рихтер: Я думаю, что ужесточить далее законодательство возможно, и атмосфера для этого вполне существует, в том числе общественная атмосфера в стране. То есть общество, в принципе, на это согласится. Я думаю, что главным тормозом здесь является членство Российской Федерации в Совете Европы. То есть если будет принято решение о том, что Российской Федерации нужно уходить из Совета Европы, как только такое решение будет принято – сразу же ужесточится правовой режим средств массовой информации. Потому что в противном случае, как бы ни трактовали нормы об экстремизме и об оскорблении представителей власти местные суды и местные прокуроры, остается и будет оставаться Европейский суд по правам человека, а также те решения высших судов Российской Федерации, которые были приняты в соответствии с решениями Европейского суда по правам человека.
В связи с этим я бы хотел сказать, что не обязательно нужно искать какие-то переводы на русский язык. Достаточно взглянуть на постановление пленума Верховного суда Российской Федерации от 24 февраля 2005 года, в котором сказано, в частности (но опять-таки в контексте того, что российские суды должны знать о европейской практике), что государственные должностные лица могут быть подвергнуты критике в СМИ в отношении того, как они исполняют свои обязанности, поскольку это необходимо для обеспечения гласного и ответственного исполнения ими своих полномочий.
Олег Панфилов: Спасибо. Это был Андрей Рихтер, доцент МГУ, директор Института проблем информационного права. И в нашем разговоре принимал участие Роман Попов, сотрудник радиостанции «Эхо Перми».
Марьяна Торочешникова: Это была специальная рубрика Олега Панфилова.
8 февраля была приостановлена деятельность Петербургского Европейского университета. Он был закрыт предписанием суда из-за нарушений требований пожарной безопасности. В том, что на самом деле стоит за этой историей, разбиралась наш корреспондент в Петербурге Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Эзопов язык современного быта хорошо известен: если к тебе приходят пожарные, значит, это кому-нибудь нужно. Особенно в том случае, если один и тот же пожарный инспектор приходил в прошлом году и претензий не высказал, что позволило вузу иметь лицензию на преподавание, а в этом году то же самое должностное лицо отметил в своем акте 52 нарушения требований пожарной безопасности. Причем среди них есть те, которые устранимы и уже устранены, а есть те, которые имеются практически во всяком старинном здании. А Европейский университет занимает Дворец Кушелева-Безбородко, так называемый Малый мраморный дворец, построенный в XVIII веке. Тогда, видимо, не предполагали, что недостаточная ширина коридоров и отсутствие в них окон, а также винтовая металлическая лестница и прочие особенности здания могут в далеком будущем парализовать деятельность одного из лучших вузов страны. Устранить эти особенности вряд ли возможно: это памятник федерального значения, ничего переделывать в нем нельзя.
И если уж на то пошло, тогда уж Госпожарнадзор может прийти и закрыть любое учреждение, расположенное в старых зданиях. Но сегодня его жертвой пал именно Европейский университет. Говорит его ректор Николай Вахтин.
Николай Вахтин: Передо мной лежат два документа, подписанные ровно одним и тем же пожарным инспектором, - документ прошлого года, в котором написано, что все в порядке, и документ этого года.
Татьяна Вольтская: В результате январской проверки судебные приставы, явившись прямо во время лекции, опечатали аудитории, и учебный процесс встал. Вскоре больше 20 нарушений было устранено, кроме тех, которые никогда не согласовал бы комитет по государственному использованию и охране памятников, но результатов это не принесло.
Николай Вахтин: Суд оставил без последствий наше ходатайство, мотивируя это тем, что в акте пожарной охраны еще раз написано, что наше пожарное состояние, несмотря на устраненные недостатки, по-прежнему угрожает жизни людей в здании.
Татьяна Вольтская: Одна версия происходящего состоит в том, что «единороссам» из Госдумы, ЦИКу и горизбиркому не понравилась одна из программ Европейского университета – «Межрегиональная электоральная сеть поддержки», осуществлявшаяся на деньги Евросоюза. Но образовательную часть проект закрыли мгновенно, не успев начать семинары и тренинги для наблюдателей за выборами. Николай Вахтин придерживается другой версии, что дело не в политике, а в том, что кому-то понравилось здание Европейского университета. Многие правозащитники считают, что происходящее стоит в одном ряду с теми проверками, которые в последнее время парализуют деятельность неправительственных организаций. Как бы то ни было, до 11 марта в вузе проходят всевозможные проверки. Федеральная регистрационная служба проверяет все, от бухгалтерии до публикаций, выпущенных вузом.
Между тем, развернулась целая кампания в защиту Европейского университета. С заявлениями и открытыми письмами выступили его аспиранты и выпускники, Правозащитный совет Петербурга. Обращение к российским и городским властям подписали более 500 ученых всего мира. Говорит главный ученый секретарь президиума Петербургского научного центра РАН Эдуард Троп.
Эдуард Троп: Европейский университет известен в Петербурге как прогрессивное учебное заведение, в котором изучаются новые области гуманитарных и общественных наук. Мы с самого основания всегда его поддерживали. Похоже это очень на рейдерство, на вытеснение Европейского университета из прекрасного особняка, в котором он расположен.
Татьяна Вольтская: Видимо, широкая поддержка начала приносить плоды, говорит Николай Вахтин.
Николай Вахтин: В настоящий момент мы получили санкцию на то, чтобы проводить занятия на других арендованных площадках. Это означает существенное изменение отношения прежде всего городских властей к ситуации вокруг Европейского университета. И я это связываю в значительной степени с волной поддержки гражданского общества, которую мы ощутили.
Татьяна Вольтская: Но на какой площадке возобновятся занятия, Николай Вахтин предпочел не открывать. И вероятно, он прав. Как знать, не нагрянут ли пожарные и туда…
Марьяна Торочешникова: Ну, а теперь к основной теме сегодняшней передачи.
Возможно ли отменять оправдательные приговоры, вступившие в законную силу? В последнее время этот вопрос звучит все чаще, поскольку в Государственной Думе России появились законопроекты, в соответствии с которыми допускается поворот к худшему при пересмотре судебного решения. Сегодня и мы попытаемся разобраться в этом вопросе вместе с экспертом в студии Радио Свобода – судьей в отставке, членом Независимого экспертно-правового совета Сергеем Пашиным.
В настоящий момент в Государственной Думе лежат два варианта новой редакции 405-й статьи Уголовно-процессуального кодекса, которая как раз и запрещает ухудшать положение осужденных после вступления приговора в силу. Первый законопроект разработали члены Совета Федерации и внесли в Думу в январе прошлого года, второй в январе этого года внесло правительство Российской Федерации. Собственно, проекты эти появились не просто так. В пояснительных записках к ним указано, что соответствующие изменения подготовлены во исполнение постановления Конституционного суда, который еще в мае 2005 года признал нынешнюю редакцию 405-й статьи Уголовно-процессуального кодекса неконституционной. Нужно сказать, что сам этот факт вызвал большие споры как среди юристов, так и среди правозащитников. До выхода в свет постановления Конституционного суда Российской Федерации от 11 мая 2005 года, ну, собственно, и по сей день статья 405 Уголовно-процессуального кодекса звучит так: «Пересмотр в порядке надзора обвинительного приговора, а также определений и постановлений суда в связи с необходимости применения уголовного закона о более тяжком преступлении в виду мягкости наказания или иным основаниям, влекущим за собой ухудшение положение осужденного, а также пересмотр оправдательного приговора либо определения или постановления суда о прекращении уголовного дела, не допускается». По мнению Конституционного суда, в таком виде 405-я статья не позволяет устранить допущенные в предшествующем разбирательстве существенные, фундаментальные нарушения, повлиявшие на исход дела, и нарушает Конституцию. При этом судьи не объяснили, как следует объяснять слово «фундаментальный», и вот за это взялось правительство в своем проекте закона, написавшее о том, как следует это понимать, и члены Совета Федерации, которые дают свою трактовку тому, что следует считать фундаментальным нарушением Конституции.
Вот это была такая вводная, без которой было просто не обойтись, потому что слушатели могли просто не понять, о чем, собственно, идет речь. Сергей Анатольевич, в первую очередь меня интересует ваше мнение как юриста, как много лет проработавшего судьи, как человека, который знает о правосудии России не понаслышке. Вообще, насколько целесообразно менять Уголовно-процессуальный кодекс таким образом, чтобы у судей появилась возможность отменять оправдательные приговоры?
Сергей Пашин: Уголовно-процессуальный кодекс, ныне действующий, надо менять, потому что во многих своих частях он противоречит европейской практике и даже самому себе. Но когда речь зашла об изменении 405-й статьи Уголовно-процессуального кодекса, что позволяет правительству преследовать человека бесконечно долго, в том числе и человека, который был оправдан первой инстанцией, человека, в отношении которого вторая инстанция сказала «да, ты оправдан правильно». Вот в этом случае, я думаю, кодекс трогать не надо было.
Марьяна Торочешникова: Тем не менее, насколько я понимаю, конституционные судьи опять же в своем это постановлении дали четкие границы. Они дали указание законодателям, которые должны разработать соответствующие изменения, на то, что пересмотр этого дела в надзорном порядке возможен лишь в течение одного года. То есть все-таки здесь какие-то гарантии дополнительные появляются.
Сергей Пашин: Но такие гарантии были и в советское время, но это вовсе не мешало осуждению невиновных. Советский УПК РСФСР 1960 года тоже говорил о том, что можно опрокинуть запрет поворота к худшему в течение года, но этого вполне хватало, особенно потому, что надзорных инстанций было очень много, и там, где президиум оставил оправдательный приговор в силе, мог вмешаться Верховный суд. И так в нескольких надзорных ступенях. Кстати, Верховный суд России в январе 2007 года разъяснил, как применять главу о надзорном пересмотре, и там есть совершенно изумительная статья, изумительный пункт, где говорится: «Что касается фундаментальных нарушений, то смотри постановление Конституционного суда».
Марьяна Торочешникова: В котором ничего…
Сергей Пашин: В котором ничего по этому поводу не сказано.
Марьяна Торочешникова: Сергей Анатольевич, а если будет дано четкое определение тому, что считать фундаментальным нарушением, имеет ли смысл отменять 405-ю статью? Я почему спрашиваю, ведь очень часто, когда обсуждают Уголовно-процессуальный кодекс, говорят в первую очередь о тех, кто попал под уголовное преследование, подозреваемых, обвиняемых, и как-то очень мало вспоминают о том, что есть еще потерпевшие. И получается, что если человек был, предположим, незаконно оправдан или, предположим, получил незаконно мягкое наказание в сравнении с содеянным, то у потерпевшего не остается никакой возможности, никаких шансов для того, чтобы добиться все-таки адекватного наказания для этого человека.
Сергей Пашин: Видите ли, закон устроен таким образом, что он не поощряет мстительные чувства потерпевшего. Судебная процедура ведется вовсе не затем, чтобы потерпевший получил удовольствие от мучений обвиняемого, а для того чтобы его права были восстановлены. И даже оправдательный приговор сплошь и рядом не мешает потерпевшему требовать возмещения вреда в порядке гражданского судопроизводства. А что касается вопроса наказания, то это дело государства, это дело прокурора, который поддерживает обвинение, и дело суда, который решает, какое наказание адекватно для исправления обвиняемого. Не для удовлетворения чувства мести потерпевшего, а для исправления обвиняемого. Поэтому, я думаю, ссылки на права потерпевшего несколько натянуты. И Европейский суд в многочисленных своих решениях – Никитин против России, например, и вот одно из последних это дело Радчиков против России, решение от 24 мая прошлого года, – там говорится, что одно только утверждение, что следствие по делу было неполным и односторонним и привело к ошибочному оправданию, не может само по себе служить основанием для пересмотра приговора в надзорном порядке. Более того, Европейский суд идет дальше, он говорит: «Ошибки или недостатки работы органов государственной власти, в том числе органов следствия, должны работать в пользу подсудимого. Риск совершения ошибки прокуратурой или судом должно нести государству, и эти ошибки не должны исправляться за счет заинтересованного лица».
Марьяна Торочешникова: Какие замечательные слова вы только что процитировали – одно из решений Европейского суда, его фрагмент. Я просто вспоминаю те процессы, за которыми мне удавалось наблюдать как журналисту. Я бы не сказала, что судьи так уж стремятся, во всяком случае российские судьи, трактовать ошибки, допущенные следствием, в пользу обвиняемых. У нас вообще в России понятие презумпции невиновности несколько странное, скорее действует презумпция виновности. Потому что ты виновен, пока не докажешь обратное в любом случае. Сергей Анатольевич, тем не менее, возвращаясь к этому странному определению «фундаментальные нарушения, повлиявшие на исход дела», с вашей точки зрения, что можно признавать фундаментальными нарушениями?
Сергей Пашин: Опять же и Европейский суд, отчасти и Конституционный суд высказались по этому поводу. Хотя Конституционный суд – весьма в общей манере. Он записал в своем постановлении, что это такие нарушения, которые искажали бы саму суть правосудия, смысл приговора как акта правосудия. Такие нарушения, которые разрушались бы необходимый баланс прав между стороной обвинения и стороной защиты. Фактически речь может идти о преступных злоупотреблениях, но для этого не надо было менять 405-ю статью, потому что преступные злоупотребления судей, и следователей, и прокуроров считаются поводом для пересмотра приговора по вновь открывшимся обстоятельствам, эта процедура уже есть. Ну, и конечно, таким нарушением может быть заведомо незаконный состав суда, когда, например, дело рассматривается судьей, полномочия которого прекращены, или рассматривается мировым судом, хотя на самом деле это подведомственность федерального суда.
Марьяна Торочешникова: Или рассматривается незаконным составом присяжных.
Сергей Пашин: Присяжных, да, скажем, их меньше 12 человек.
Марьяна Торочешникова: Ну, вот если теперь уже подойти ближе к проектам федеральных законов о внесении изменений в статью 405-ю Уголовно-процессуального кодекса, и правительственному, и предложенному членами Совета Федерации, то какой из этих проектов, с вашей точки зрения, заслуживает большего внимания? Потому что сейчас, после того, как Конституционный суд вынес свое постановление, понятно, что статью менять нужно, потому что это просто обязанность законодателя. Другое дело, что они два года думали, как за это приняться. С вашей точки зрения, какой из этих проектов более приемлем?
Сергей Пашин: Я вынужден сразу же отложить в сторону проект уважаемых членов Совета Федерации, потому что он находится в явном противоречии даже с постановлением Конституционного суда от 11 мая 2005 года. В этом постановлении сказано, что круг оснований для пересмотра, круг фундаментальных дефектов должен быть, во всяком случае, уже, чем круг кассационных поводов, оснований, которые применяет инстанция вторая, апелляционная или кассационная.
Марьяна Торочешникова: Для отмены решения.
Сергей Пашин: Да. А здесь мы видим те же самые основания: неправильное применение уголовного закона, несоответствие выводов суда фактическим обстоятельствам дела. Таким образом, предлагается в чрезвычайной процедуре повторить те черты, которые есть в обычной процедуре, предназначенной для приговоров, не вступивших в законную силу.
Марьяна Торочешникова: И получается, что у человека, у подсудимого гораздо меньше гарантий того, что после того, как будет вынесен, например, оправдательный приговор или достаточно мягкий, так и останется.
Сергей Пашин: Да, собственно, его гарантии превращаются в ноль. Потому что стоит ему заявить, что он хочет реабилитации, хочет получить с государства возмещение вреда, который ему причинен, компенсацию морального вреда…
Марьяна Торочешникова: За незаконное привлечение к ответственности.
Сергей Пашин: … да, тут-то и выяснится, что вот, выводы суда не соответствуют фактическим обстоятельствам, суд не все исследовал, суд не придал значение, не уделил внимание какому-то пустяковому поводу. И надзор опрокинет оправдательный приговор. Это совершенно неправильно. Что же касается правительственного проекта, то он всем хорош, кроме конкретности. То есть определение фундаментальных дефектов процедуры достаточно расплывчато.
Марьяна Торочешникова: Да, здесь говорится о том, что «к фундаментальным относятся такие нарушения Уголовно-процессуального закона, которые повлекли постановление приговора незаконным составом суда или вынесение вердикта незаконным составом коллегии присяжных (о чем вы уже сказали), а равно лишили либо существенно ограничили участников судопроизводства в возможности осуществления прав, гарантированных настоящим кодексом, на справедливое судебное разбирательство на основе принципа состязательности, равноправия сторон, если такие лишения или ограничения повлияли на законность и обоснованность постановленного судом приговора». Я вот, признаться, этот последний абзац, 3-й пункт 405-й статьи перечитывала несколько раз, чтобы понять как раз смысл того, что написано после слов «а равно лишили либо существенно ограничили». Что хотел этим сказать автор?
Сергей Пашин: Прежде всего эта формулировка списана из УПК РСФСР 1960 года. Подобная формулировка есть и в нынешнем УПК, хотя не текстуально. По сути, эта формулировка касается кассационной инстанции и апелляционной инстанции. Если ее повторить для надзора, то тогда надзор мало чем будет отличаться от кассационного производства.
Марьяна Торочешникова: То есть получается, что в любом случае у представителей государственного обвинения всегда есть возможность уже оправданного человека дернуть назад и привлечь к уголовной ответственности.
Сергей Пашин: Да, то есть сохранить лицо и дурно проведенное расследование оправдать. Потому что человек оправдан потому, что доказательства не собраны. Ну, еще одно производство – глядишь, новый состав суда после отмены в надзорном порядке все-таки согласится с обвинителем. А соглашаются довольно часто. У нас сейчас 0,8 процента оправдательных приговоров всего.
Марьяна Торочешникова: Ну, вы знаете, уже больше по сравнению с тем, что было несколько лет назад, когда было 0,04.
Сергей Пашин: Да, это было в 1991 году, в момент, когда писалась концепция судебной реформы. Но в основном это достигается за счет производства в мировых судах, в основном за счет дел частного обвинения, то есть оскорбление побои, то есть мелкие преступления. И самое главное, что треть из этих оправдательных приговоров, даже больше трети, 36 процентов, отменяется все равно.
Марьяна Торочешникова: После того, как вынесено судом первой инстанции.
Сергей Пашин: Да. И сколько, вот интересно, вышестоящие инстанции в прошлом году сочли необоснованно осужденных людей? Кассационные инстанции согласились, что необоснованно осуждены 214 человек.
Марьяна Торочешникова: Во всей России.
Сергей Пашин: Во всей России, да. При этом обвинительные приговоры были вынесены по делам 935 тысяч человек, и только 214 из них осуждены незаконно с точки зрения кассации. В надзоре отмены приговоры за необоснованным осуждением 156 человек. Вот, собственно говоря, показатель направленности нашей юстиции.
Марьяна Торочешникова: Ну, так, может быть, следует радоваться, Сергей Анатольевич? Почему же вы говорите о направленности российской юстиции? Наверное, правоохранительные органы работают лучше, прокуратура научилась доказывать лучше виновность подсудимых, и поэтому судам ничего не остается, как выносить обвинительные приговоры.
Сергей Пашин: В любом случае надо убедиться в этом. Но пока, я думаю, если вы спросите любого судью, любого совершенно сторонника судебных реформ, противника, он скажет, что уровень следствия чудовищен. То есть следствие, как и в прежние времена, ведется спустя рукава, доказательства подбираются достаточно слабо, и расстренированность прокуроров, выступающих в судебных заседаниях, в общем, тоже видна.
Марьяна Торочешникова: Сергей Анатольевич, а почему же суды тогда не занимают принципиальную позицию? Опять же вне зависимости от того, сторонник реформ конкретный судья или он противник этих реформ, он же должен действовать в соответствии с законодательством. И когда очевидно, что прокуратура не дотягивает, обвинение не дотягивает, когда, если речь идет, например, об экономических преступлениях, два плюс два получается не четыре, а пять, и это есть в материалах дела, то судьи бы должны хотя бы по формальным обстоятельствам выносить чуть ли не 90 процентов оправдательных приговоров. Почему они не делают этого, не дисциплинируют?
Сергей Пашин: Вот в этом феврале Ольга Александровна Егорова, председатель Мосгорсуда, выступала перед собранием столичных судей, и один из ее упреков был такой: «А читаете ли вы собственные приговоры?» Выяснилось, что во многих приговорах просто вставляются куски из обвинительных заключений, причем с грамматическими ошибками, которые допустил следователь. Есть, я думаю, два повода для того, чтобы видеть обвинительный уклон. Во-первых, судьи работают конвейерным образом, и если, скажем, они вынесут оправдательный приговор, то риск отмены – 36 процентов, если они вынесут обвинительный приговор, то риск отмены – 2 процента. Соответственно, судья боится оправдывать.
Марьяна Торочешникова: То есть получается, что судья первой инстанции перекладывает ответственность, грубо говоря, на плечи судей конституционной инстанции, а те уж как бог пошлет.
Сергей Пашин: А чаще всего просто советуются с судьей, который будет проверять его приговор. Таким образом, в приговоре не результат внутреннего убеждения судьи, а результат внешнего убеждения. И второе, судебная власть не отделена от исполнительной власти, разделение власти не достигнуто до сих пор, и это значит, что судьи во многом выполняют заказ.
Марьяна Торочешникова: То есть вы действительно склонны верить в то, что представители исполнительной власти дают судьям «заказ» на количество людей, которых в этом году нужно посадить в колонии?
Сергей Пашин: Ну, были времена, когда так оно и было. Теперь, конечно, нет инструктирования судей райкомом какой бы то ни было партии. Дело в другом. Есть смычка правоохранительных органов и суда. Изрядная доля судей – это выходцы из правоохранительных органов, которые зарабатывают себе судейскую пенсию, поэтому они склонны смотреть на своих коллег как на людей, провозглашающих истину в последней инстанции. И, кроме того, оправдательные приговор – это, как правило, ЧП. Генеральный прокурор в сентябре этого года выпустил два приказа, где предписал о каждом случае оправдания, освобождения из-под стражи проводить проверку против следователя и прокурора. Если следователь и прокурор знакомые судьи, что часто и бывает в маленьких городах, да и в районах Москвы тоже, то зачем же он будет доставлять им такие неприятности? А кроме того, если судья понимает, что оправдательный приговор, скорее всего, будет отменен, то это дурно скажется на его карьере.
Марьяна Торочешникова: А что же дурного в карьере – его премии лишат или какой-то он будет неправильный, не такой судья?
Сергей Пашин: Есть показатель: отмены и изменения.
Марьяна Торочешникова: По которому оценивается качество работы судьи.
Сергей Пашин: Да, по которому оценивается качество работы судьи. И если он выносит обвинительный приговор, риск отмены или изменения гораздо меньше. А если он выносит оправдательный приговор, это такой головоломный трюк, очень опасный для судьи. Это значит, что он не получит продвижение. Это значит, что он не получит очередного квалификационного класса. И, не дай бог, он оправдает не того, скажем, иногороднего в Москве, молдаванина, который приехал работать, или украинца – это будет воспринято как чрезмерная мягкость. Вот судья Меликов в городе Москве потерял свою должность с формулировкой: «Странная мягкость ряда приговоров». Так что лучше проявить разумную жесткость, чем мягкость.
Марьяна Торочешникова: Чем странную мягкость… То есть судьям, по большому счету, с вашей точки зрения, сейчас часто бывает все равно, человек будет оправдан или он пойдет по этапу. Главное – сохранить, собственно, свои какие-то выводы и свою хорошую статистику в отношении приговоров, отмененных или не отмененных.
Сергей Пашин: Во многом это так. Я помню, одна моя коллега по Московскому городскому суду, когда подсудимые начинали жаловаться, что они больны туберкулезом, что в камере нечем дышать, обычно им отвечала так: «А мы вас сюда не звали». В этом, я думаю, многое и отражается.
Марьяна Торочешникова: Сергей Анатольевич, и все-таки, возвращаясь к главному, с чего мы начали, с необходимости уже теперь вносить изменения в Уголовно-процессуальный кодекс, а именно в 405-ю статью, потому что постановление Конституционного суда никто же не отменял и отменить не может, скажите, пожалуйста, с вашей точки зрения, как можно прогнозировать развитие ситуации в случае, если будут приняты соответствующие поправки?
Сергей Пашин: Я боюсь, что у нас будут неприятности в Европейском суде. Потому что если поправки будут каучуковые, то практика пойдет по пути отмены все большего количества мягких решений в надзорном порядке, люди будут жаловаться в Европейский суд, и Россия будет вынуждена платить им компенсации и пересматривать эти несправедливые надзорные решения. Так что я надеюсь, что здравый смысл все-таки возьмет верх, и перечень фундаментальных дефектов процедуры будет дан конкретный и исчерпывающий, без оценочных формулировок.
Марьяна Торочешникова: Чтобы не возникало уже вопросов потом у правоприменителя относительно того, можно ли применять эту статью или нет.
Сергей Пашин: Во всяком случае, чтобы правоприменитель, который захотел бы осудить оправданного, получал бы точный ответ: нельзя. Оправдали человека – оставьте его в покое. Заплатите ему, реабилитируйте его.
Марьяна Торочешникова: На волнах Радио Свобода прозвучала передача «Человек имеет право». Экспертом в студии Радио Свобода сегодня был судья в отставке, члены Независимого экспертно-правового совета Сергей Пашин.
