Шмеман был литургист. Он любил богослужение, вникал в каждое слово молитв и писал дивные книги, в которых так описывал богослужение, что даже священники иногда чувствовали: хорошим всё-таки делом заняты! О мирянах и говорить нечего: богослужение после Шмемана – как алмаз после огранки. Истории Шмеман не любил, и его книга об истории православия хуже тёплого кваса. Неудивительно: история есть не текст, не слова, не речи, а цельный поток, то вздымающийся девятым валом, то ласкающий берег.
История и язык – лишь проекция человека. Жизнь каждого человека есть одновременно и одно слово, и поток речи, и поступок, и Дело, и частица, и волна. Когда торжествовала механика Ньютона, торжествовала казуистика иезуитов, рассматривавшая жизнь как механическую совокупность поступков. Сегодня многие священники и в православии руководствуются таким взглядом и требуют не говорить «вообще», а говорить «чисто конкретно» об отдельных провалах. После Гейзенберга стало ясно, что свет – одновременно и частица, и волна. Поэтому сердиться на покаяние «вообще» не стоит. Современная психотерапия, между прочим, как раз предпочитает разговоры не о конкретике, а о «ваще». Частицы – частности, а корабль жизни несут волны, вот о волнах-то и поговорим: ощущения, воспоминания, общее настроение.
Новое в данном случае, как ни странно, хорошо сохранившееся старое. Ведь покаяние в христианстве появилось сравнительно поздно, лет через триста после Воскресения Христова, и это было покаяние именно «вообще». Именно об этом монашество. «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного». Не за что-то одно, а помилуй всего. Все монашеские поучения – не против грехов, а против разных греховных состояний. Уныние – не поступок, не частица, уныние – «вообще». Нельзя же на исповеди сказать: «Я вчера пять раз ленился, восемь раз возгордился, двадцать три раза мечтал поесть клюквы в сахаре». Монах кается в «помыслах», то есть именно в том «взгляд и нечто», что так выводит из себя любителей ясного, точного, определённого.
Грех как тоталитаризм – противен в целом, а вреден частностями. Соответственно, и борьба с грехом – покаяние – похожа на диссидентство: стоим на коленях, а душа парит. В целом ничего сделать не можем, а в частности на порог совок не пустим. А со злом как целым пусть разбирается Тот, Кто Один и одновременно Трое.
Великий пост технически состоит из сорока с лишним дней (если, конечно, считать Страстную неделю – лишней), а по сути – одна-единственная волна. Святой Симеон Богослов, который, видимо, не умел бурно плакать, размышляя о своих грехах, выражал надежду, что Бог и крохотную часть слезной капли видит. А кто не святой, тот может надеяться, что хотя бы капельки участия в Великом посте, хотя бы одной несъеденной сардельки, хотя бы одного убитого в себе матерного слова достаточного, чтобы вся волна покаяния подхватила нас и внесла в радость Воскресения.
