Марина Тимашева: Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме открыл новую экспозицию мемориальной квартиры историка, географа и этнолога Льва Николаевича Гумилева. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Вся жизнь знаменитого историка, сына Анны Ахматовой и Николая Гумилева, прошла в коммуналках, в чужих углах. В своей единственной отдельной квартире на Коломенской улице Лев Гумилев прожил последние два с половиной года своей жизни, с 1990-го по 1992 год. И сегодня она выглядит почти так же, как и при жизни ее хозяев - Льва Гумилева и его жены Натальи Викторовны, которая приложила все возможные усилия, чтобы сохранить ее для нас. Когда входишь, сразу видно, что это обычная квартира бедного советского интеллигента: дешевые старенькие обои, сборная мебель, потертое покрывало на диване, безделушки на полках, неровно поставленные книги, какие-то неуловимые мелочи как будто указывают на то, что обитали квартиры где-то рядом. Так, на минуточку вышли. Говорит заведующая Музеем-квартирой Льва Гумилева Марина Козырева.
Марина Козырева: Квартира эта, прямо скажем, не за заслуги Льву Николаевичу дана, а просто потому, что в 1989 году, когда он жил на Большой Московской улице, там стали строить станцию метро «Достоевская», дома рядом начали давать трещины, проседать. Их дом начали расселять, и Лев Николаевич получил вот эту двухкомнатную квартиру. Сюда его привезли прямо из больницы 4 января 1990 года. Вот особенно в этой комнате все осталось практически так, как было при нем. Вот эта стенка, диван и стол журнальный - это куплено специально. Но сохранилась совершенно уникальная вещь – стол, который Лев Николаевич купил для своей первой комнаты на Московском проспекте, двенадцать с половиной квадратных метров. Купил его в комиссионке. И стол этот занял всю ширину комнаты. Кресло сосед сделал Льву Николаевичу. Сам собрал. Помните, выбрасывали хорошую мебель?
Татьяна Вольтская: В столе до сих пор лежит поразительное свидетельство времени и той обстановки, в которой жил этот человек. История эта довольно известная. Лев Гумилев, обладавший замечательной памятью и наизусть знавший, где какая бумажка у него лежит, стал замечать, что, когда он возвращается в квартиру после отлучек, многие книги и рукописи лежат не на своих местах. Тогда он, уходя, стал оставлять на столе записку: «Начальник, шмоная, клади на место и книг не кради».
Марина Козырва: На столе - целая экспозиция. В зависимости от того, чем он занимался, она менялась: то восточные мотивы, то монгольские или китайские. Он просто открыточки собирал: ему присылали письма, и в ящике стола лежит их целая пачка. Или это были какие-то русские открытки - битва суздальцев с новгородцами», виды русские…
Татьяна Вольтская: Я смотрю, что стол совершенно живой: очки лежат на книге, подсвечники со свечками.
Марина Козырва: Здесь стоят подарки многие, картинки. Скажем, «Ромео и Джульетта». Это латышский художник, который сидел со Львом Николаевичем в лагере, подарил ему свои акварели. В середине - балерина в розовом и карельская деревушка - это картинки Натальи Викторовны, жены Льва Николаевича. Она была художница. То, что здесь есть музей, это ее заслуга. Она через два года после смерти Льва Николаевича уехала в Москву и попросила меня заняться устройством музея. А меня просто потому, что мы со Львом Николаевичем давно знакомы. Он сидел в лагере, в Норильске, вместе с отцом моего мужа.
Татьяна Вольтская: О чем бы ни рассказывала Марина Козырева, я все не могу отвести глаз от письменного стола, где на самом краю, на толстой книге «Хунны», лежат очки, и где рядом с узорной пепельницей, подарком Ахматовой, протянулся длинный стебель большой чугунной розы. В центре - старинная лампа, явно самодельная. Абажур такой кривоватый, с красными драконами.
Марина Козырва: Лампа из собранных деталей. Сосед сделал на Большой Московской, а абажур разрисовывала Наталья Викторовна. Это не просто так рисунок, а это узоры с Пазырыкского ковра. Лев Николаевич участвовал, работая в Эрмитаже, в горно-алтайской экспедиции и раскапывал третий Пазырыкский курган. И это как бы напоминает ему об этом.
Татьяна Вольтская: Звериный такой рисунок.
Марина Козырва: Наталья Викторовна сама эту бумагу вощила с двух сторон, чтобы она не горела. Потому что предыдущий абажур сгорел. Детали его сохранились у нас.
Татьяна Вольтская: И еще над столом видит икона с лампадкой.
Марина Козырва: Лев Николаевич был верующий человек.
Татьяна Вольтская: Кто бывал в этой квартире?
Марина Козырва: Друзья приходили, ученики. И есть два набора фотографий, где Лев Николаевич принимает монголов, пришедших к нему. Они его фотографировали. И еще казахи приходили, тоже фотографировали.
Татьяна Вольтская: На книжной полке - солдатский котелок, с которым Лев Гумилев дошел до Берлина. А на стене, кроме фотографий мальчика Левы с отцом и матерью, еще один подарок Ахматовой.
Марина Козырва: У него на Московском проспекте тоже у стола был уголочек, посвященный отцу, и висела там эта картинка. Я спросила Льва Николаевича как-то, что это, а он сказал: «А это - персидская миниатюра». Сохранилось письмо мамы, она пишет ему за месяц до выхода из лагеря, в апреле 1956 гола: «Лева, мне подарили прелестную персидскую миниатюру невиданной красы. Вокруг нее - надпись из Корана, видимо, позднейшая. Недавно приглашенный для этого специалист прочел и перевел ее». И вот когда он вышел, она ему подарила и пепельницу, и эту картинку. Она всегда у него висела. И только после смерти Натальи Викторовны, когда сюда перевезли контейнер с вещами из ее московской квартирки, стало понятно, почему он так ею дорожил, и почему мама писала, почему подарила. Потому что у Гумилева есть стихотворение «Персидская миниатюра»:
«Когда я кончу, наконец
Игру в cache - cache со смертью хмурой,
То сделай из меня, Творец,
Персидскую миниатюру…»
Татьяна Вольтская: Такой зашифрованный подарок
Марина Козырва: Да.
Татьяна Вольтская: Просто мороз по коже идет, когда смотришь. Фотографии, конечно…
Марина Козырва: А эту фотографию ему в 1986 году прислала Ида Наппельбаум с такой запиской-письмом, что, «Лев Николаевич, Вам, наверное, приятно будет получить в день рождения Вашего отца фотографию от его ученицы». Потому что и она, и Фредерика Наппельбаум ходили к Гумилеву учиться писать стихи.
Татьяна Вольтская: Конечно, квартира не совсем та же, что была когда-то. Кабинет тот же, кухня, отчасти, прихожая. И это очень важно. Входишь и понимаешь – это дом. На одной стене прихожей старые книжные полки, а вот на другой, теперь, после реконструкции, собственно музейная часть. Здесь начинается маршрут по жизни Льва Гумилева, от рождения до смерти.
Марина Козырва: Свидетельство о крещении, фотографии дома в Царском Селе, который согрел во время войны, единственная семейная фотография. Слайд шоу в электронных рамках – жизнь в Царском Селе, детские фотографии, родители. Это дом из усадьбы Слепнева, в котором Лев Николаевич часть детства провел, до школы. Этот дом сохранился. Наверху фотография Левы-школьника, который приезжал из Бежецка с бабушкой навестить маму. Внизу - представители интеллигенции города Бежецка. Вот эти два человека были учителями Льва Николаевича в бежецкой школе – Александр Михайлович Переслегин и Михаил Михайлович Переслегин. Это любимый учитель, который учил Леву истории, обществоведению, философии. Лев Николаевич переписывался с ним до самой его смерти. Дом благополучный, где его любили, бабушка, которая заменила ему маму и была крестной матерью. А это уже третий арест и второй лагерь. Это - Норильск. Фотография 1942 года. Это нам подарили из Норильска. Документ, говорящий о том, что его переводят из шахты на какое-то время поработать в химическую лабораторию. Книга «Хунны» – первая, написана полностью в лагере. Он чувствовал, по-видимому, что он может умереть, и написал потрясающий документ: после его смерти исследование не выбрасывать, а отдать его в архив Института востоковедения с тем, чтобы студенты и аспиранты могли пользоваться. Там есть такая фраза: «Имя мое можно не употреблять. Я люблю нашу науку больше, чем свое тщеславие. В конце концов, готические соборы строили безымянные мастера. Я согласен быть безымянным мастером науки».
Татьяна Вольтская: А на стене напротив - все об отце. Мелькают зеркальные блики. Но глаз почему-то останавливается не на Николае Гумилеве в военной форме, не на измученном лице на предсмертной фотографии, а на смешном рисунке, где голый охотник мчится, потрясая копьем, за неким зверем, оленем, кажется. Это папа рисовал для маленького сына, сочиняя для него истории. И таких рисунков, оказывается, много.
