Московская выставка «Отар Иоселиани», проходящая в «Доме Нащокина», может приоткрыть секрет его непростых притч, лучшая из которых была любимым фильмом моей юности.
Литаврист оперного оркестра Гия Агладзе – герой фильма «Жил певчий дрозд» – был молод, любим и всегда хотел как лучше. В его душе звучала чудная, слышная только ему мелодия. Всего лишь несколько нот, но больше и не надо. Если бы тайные звуки сложились в звучную песню, вышла бы история, биография, голливудская золушка со счастливым концом.
Иоселиани спас свой шедевр, не дав персонажу развиться в героя. Гия – человек без свойств, сплошная недоговоренность, неопределенность, несостоявшаяся личность. Но его ценят друзья и посторонние, его зовут и ревнуют, его бранят и защищают, он бесполезен и необходим, как жизнь, как день, хотя бы – как утро. Нелепая смерть «вырвала его из рядов», в которых он никогда не стоял, но Гия успел кое-что сделать. Он оставил след – крючок, на который вешает берет его приятель-часовщик. Никто не забыт, и дни не проходят даром.
Фильм Иоселиани поражает своим жестким устройством. Он не склеен, а сколочен. Под видом импрессионизма, способного размашисто остановить мгновение, Иоселиани прячет кропотливую технику пуантилизма, которая не фотографирует впечатление, а увековечивает его.
Сюжет фильма составляют скитания Гии по своему бесплодному дню. Он помещен в среду очень занятых людей. При этом все они поглощены сугубо точной работой, требующей предельной дисциплины и расчета. Его окружают друзья нравоучительных профессий и увлечений – хирург, часовщик, юный любитель астрономии. Гия часто оказывается по соседству с цифрой. То это – профессор математики, чертящий на доске непонятные символы, то – смазливая лаборантка, считающая одноклеточных микробов, по одному за раз. По телевизору показывают футбол, игру сложной тактики. На улице снимают кино, требующее детально составленной мизансцены. Даже в ресторане Гия попадает в хитросплетение многоголосного грузинского пения. Но главная школа муштры ждет его на работе, в театре оперы и балета, в этой казарме муз, где красота достигается строго организованным насилием над естеством.
Гия – непременная принадлежность этого мира, его ударная часть. У Гии важная роль: ударить вовремя.
На ужасе этого магического момента держится «саспенс» фильма, все его незаметно нагнетаемое напряжение. Но, конечно, Гия, который всегда опаздывает, ни разу не опоздал. Он – гений времени, на что намекает последний – поминальный – кадр: крупный план часов без крышки. Курьезная пунктуальность Гии, впрочем, не механична, а органична. Она подчинена не часовым стрелкам, а внутреннему ритму его непростого устройства.
Гия интересен не таким, каким он мог бы стать, а тем, кто он есть. Он нужен, чтобы дать прикурить прохожему, взять верную ноту в хоре, прибить крючок на стену, замкнуть круг идиллии, сделав его непроницаемым для посторонних.
Раньше я думал, что «Жил певчий дрозд» рассказывает о красоте зря прожитой жизни. Сейчас уверен, что Иоселиани настаивал на другом: жизнь не бывает лишней.
