Ирина Лагунина: Дети-инвалиды, живущие в семье, окружены любовью и заботой. Лишившись подержи родителей, выросшие дети-инвалиды легко становятся жертвами мошенников или попадают в психоневрологические интернаты. Правозащитники и юристы говорят о необходимости изменить закон об опеке. У микрофона Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Выходя из дому, я на протяжении многих лет встречаю одного и того же человека - сначала он был совсем молодой, потом постарше: с явными нарушениями интеллекта, летящей подпрыгивающей походкой, неспокойной жестикуляцией, - он иногда о чем-то сам собой разговаривает. В остальном же он выглядит вполне бодрым, активным, иногда в руках у него даже сумка с покупками, видимо, несложными. И, честно говоря, в последнее время я все чаще задумываюсь - а что будет с этим молодым человеком, когда его родителей не станет, или они одряхлеют, и им самим понадобится помощь? Мрачных историй на эту тему достаточно, но, как правило, о них никто не знает, да и кому узнавать? Родители выросшего ребенка-инвалида умерли, родственникам, если они есть, чаще всего, все равно, сам он о себе не расскажет. Но один недавний случай в Петербурге получился громким. Это случай, произошедший с инвалидом детства Сергеем Пальчиковым, который 20 декабря 2007 года был насильно увезен от дверей своей квартиры, а через несколько дней в Муниципальном образовании "Смольнинский" ему был назначен попечитель. Сейчас этот попечитель добивается признания Сергея недееспособным, несмотря на то, что у него есть прямые родственники. И от родственников, и от друзей Сергея скрывают. В этом случае отражается целый клубок проблем. Друзья и родные Сергея Пальчикова встали на его защиту, написали в прокуратуру. Адвокат Пальчикова Алексей Манкевич рассказывает о том, что же ответила прокуратура.
Алексей Манкевич: В одном исковом заявлении от имени прокурора ответили, что Пальчиков недееспособен заведомо. С одной стороны прокуратура так считает. С другой стороны прокуратура ответила по поводу похищения, что Пальчиков был допрошен, он добровольно уехал со своим другом Доценко покататься на машине, сначала в милицию, 76 отдел, когда их задержал спецбатальон, затем в прокуратуру. Вот что нам отвечает прокурор. Я ставлю проблему, я не говорю о том, кто и что нарушает. У нас начинает создаваться достаточно отлаженный механизм правовой. Вот вы себе представьте: кто-то из вас уехал в командировку, не поставив соседа в известность. Сосед заявляет, вас берут на границе, на вас оформляют попечительство. Извините меня, где это видано, чтобы попечительство без ведома опекаемого на него оформили заранее и потом его вызывают в органы опеки, привозят туда, прокурор говорит, что это все добровольно было. Мы знаем, как это было. И понуждают бедного Пальчикова написать заявление. Я волеизъявления из этого заявления не вижу, я не вижу, куда оно адресовано и что здесь написано.
Татьяна Вольтская: То есть это странное заявление инвалида детства, который, несмотря на свои 38 лет, во многих отношениях не сообразительнее подростка, может послужить основанием для многих махинаций - ведь у него есть что отнять: и квартиру в центре города, и дачу. В этих махинациях, по-видимому, это заявление будет расцениваться как документ дееспособного человека - того самого, которого прокуратура заранее считает недееспособным. Хотя Сергея Пальчикова с 20 декабря никто не видел, есть надежда, что кампания, поднятая в его защиту, не даст отнять у него недвижимость и запихнуть в ПНИ - психоневрологический диспансер. А что было бы, если бы за него не заступились?
Алексей Манкевич: Пальчиков проживал свои 38 лет в нормальных человеческих домашних условиях. Он ходил в театр, он любит балет смотреть, его водили на этот балет. Поэтому сменить его жизнь на психоневрологический интернат, я думаю, что не удастся. Сейчас этим вопросом занимается слишком много людей. Я думаю, что если бы не занимались, имущество господина Пальчикова распродается, бенефициариями являются соответствующие заинтересованные лица, либо структуры и господина Пальчикова помещают в психиатрическую, либо бросают его на улице, его находит специальная психиатрическая помощь и дальше его ищут всю оставшуюся жизнь его родственники.
Татьяна Вольтская: Случай Пальчикова для директора Фонда "Родительский мост" Марины Левиной - повод посмотреть на проблему шире.
Марина Левина: Если, не дай Бог, будем считать, что все хорошо, мы узнаем, что с этим мальчиком что-то случилось, кто и какую ответственность понесет? Работая в кризисной линии, мы неоднократно сталкиваемся со случаями, когда наши дети с многочисленными травмами по кругу гуляют через больницы. И каждый раз у меня вопрос: кто несет ответственность за то, что получив эту травму, они все равно остаются в этой семье, получают другую и мы получаем такую выписку: ребра сломаны, следы ожогов и сверху еще что-то. Вопрос заключается в следующем: я считаю, что проблема в том, что если даже что-то случится с нашим клиентом, то никто не сядет в тюрьму, никто не лишится своей работы, это не будет трагедией ни для власти муниципальной, государственной, ни для общественных организаций, которые как-то в этом участвовали. В правовом отношении все это вообще не продумано.
Татьяна Вольтская: Вот здесь встает вопрос о гражданском обществе, - считает депутат петербургского парламента трех созывов, секретарь Правозащитного совета города Наталия Евдокимова.
Наталия Евдокимова: Под общественный контроль такие вещи надо ставить непременно и обязательно. Советы создавать, наблюдательные советы при органах местного самоуправления. У нас с вами есть несколько различных комиссий при правительстве Санкт-Петербурга. Решения принимаются? Да. Они рекомендательные, но они оглашаются, они потом попадают в нормативные правовые акты государственных органов власти. Почему здесь не сделать то же самое? Что, у нас мало общественности в городе, которая хочет этим заниматься? Говорить о том, что гражданское общество процветает и развивается – это один вариант, а делать его действенным – это второй вариант. И уж в этой функции, которая касается самых богообиженных людей, детей, которые еще недееспособны, либо взрослых, которые уже недееспособны, либо дееспособны, но инвалиды, особенно ментально, они недееспособны. Посмотрите, какой казус в законодательстве тоже есть: если родители не захотели по суду признать своего бывшего ребенка, а ныне взрослого, недееспособным, то он как полностью дееспособный гражданин может подписать все, что мы имеем сейчас, а потом только заявление в суд, что надо признать его недееспособным. Вот здесь проблем достаточно много. Он может юридически быть дееспособным, фактически нет и лишить себя всего сам. Доказывай потом задним числом, что он не мог адекватно смотреть на вещи, принимать решение и так далее. Вот эта вещь в законодательстве прямо не отрегулирована. Есть патронат, но ты дееспособный, пишешь все под генеральную доверенность на все и вся.
Татьяна Вольтская: Так может быть, родителям сразу же оформлять недееспособность своих детей-инвалидов? Говорит президент городской ассоциации родителей детей-инвалидов (ГАООРДИ) Маргарита Урманчеева.
Маргарита Урманчеева: Мы не можем родителям сказать, у которых умственно отсталые взрослые дети, что, ребята, бегите в суд и оформляйте недееспособность пока вы живы, а то когда вы помрете, они будут полностью незащищены. Мы не можем такого сказать. Это полная гражданская смерть. Он никогда не восстановит обратно свои права, и все поражения, которые наступают вследствие лишения дееспособности, останутся при нем.
Татьяна Вольтская: При данном состоянии общества менять закон об опеке бессмысленно, - считает руководитель правозащитной организации ГАООРДИ Борис Кривошей.
Борис Кривошей: Все это происходит из-за того, что наши дети оказались не в системе социальной защиты. Сейчас нам предъявлен чрезвычайно жесткий счет за то, что нам не хватило мужества тогда с рождения, не зная, что такое дееспособность, не зная, что такое синдром Дауна, жена в шоке. Почему мы так сделали, что забрали домой? Раз забрали, решайте проблему сами. Потому что в городе решается проблема одна: что делать с 2200 детей, куда их девать. Прописки нет никакой, жилья нет никакого. Эту проблему Матвиенко пытается наконец-то решать. 800 человек уедет в Зеленогорск, в Красное село 600. Проблема не решается, потому что я делал опросы, где лучше жить – с нами или в интернатах? С нами. Потому что люди хорошие. И только один мужик поддавший сказал мне так: конечно, в интернате. Он сядет на панели с шапкой, а другой хулиган подбежит и все деньги у него из шапки хапанет. Правильно говорил этот алкаш, потому что там забор, там стены, там хотя бы не убьют. Но власть убеждена, где-то в подкорке сидит мысль, которую называю всеравнизмом. Раз он умственно отсталый, ему все равно, где жить, как жить, в каком окружении. И в обществе, и любого прохожего спроси. Пока это не изменится, опека ничего не сделает.
Татьяна Вольтская: Отношение общества отражено в законодательстве, - говорит адвокат Ирина Воробьева.
Ирина Воробьева: Если мы видим ограниченную недееспособность несовершеннолетних в возрасте от 14 до 18, закон предусматривает, а если касается совершеннолетнего человека, он не может где-то в одном месте расписаться, что мы его лишаем всего, абсолютно всего. Почему в институте права не предусмотреть вариабельности этих моментов? Эта область не урегулирована полностью. А почему она не урегулирована? Потому что к ней не относятся никак, потому что не обращают никакого внимания.
Татьяна Вольтская: Есть огромная проблема, которую можно назвать "после родителей", и ее краеугольный камень - вопрос дееспособности, - говорит Борис Кривошей.
Борис Кривошей: Пока мы живы, мы все хлебаем от государства, что нам положено за наше мужество, когда мы не сделали социальными сиротами детей после рождения. Я приведу только одну цитату, не называя чиновника, которая меня убедила, что нужно с властью работать не кулаком, не хлопать дверьми, а как мы работаем с нашими умственно-отсталыми детьми, да простит меня власть. Потому что когда мне вполне нормальный человек, чиновник спокойно говорит: вы жестокий человек, ваш сын рос в тепле и любви, а наши дети в интернатах в голоде и холоде. Я спрашиваю: если в голоде и холоде, то почему вы не в тюрьме? А квартиру свою не отдам. Речь шла о том, что некуда выписывать, почему мы не можем написать завещание какое-то в пользу власти, в пользу того, что наша квартира – это резерв. И тут ничего удивительного нет. Мне специалисты по недвижимости тайком сказали, что наши квартиры, где живут наши дети, галочкой помечены в их агентствах. Вся цепочка разработана, как забрать квартиру. В чем тут дело? Мы хотим добиться от власти понимания, что наша жизнь родительская не может быть перечеркнута, пока мы еще ходим и дышим. Поэтому единственный выход – это что мы имеем право на социальное жилье, не специализированное, а нормальное жилье. Власть не понимает, что наши дети пенсионеры и мы пенсионеры. В любом соцзащитном законе мы идем «пожилые люди и инвалиды», значит мы вместе. Почему же теперь моему сыну нельзя близко подойти к социальному дому, а их 14 в городе, 6 еще будет строиться. Сыну Гали Байковой дается комната в этом доме с санитарным постом, потому что мальчику тяжеловато, мой где-то рядом. Но, как ни странно, и мы с Маргаритой можем быть где-то рядом. Почему бы нам в этом богатейшем городе и, кстати, не бедной стране не дожить по-человечески. Зачем с нами рассчитываться только за то, что мы не сделали своих детей 30 лет назад социальными сиротами. Это же абсурд.
Татьяна Вольтская: Как можно поступать - Борис Кривошей видел в Финляндии.
Борис Кривошей: Город 9 тысяч населения, 45 умственно отсталых, мы с Галей там работаем. Каждый год мэр города на своем муниципалитете решает один вопрос. По европейской формуле там должно быть на 45 тысяч 45 больных. 44 расселили, один лежачий остался в больнице. И каждый год он спрашивает свой муниципалитет, что с ним будем делать, куда мы его денем. Вот обычный город
