Ирина Лагунина: На прошлой неделе в Салониках "Свободный театр" из Белоруссии получил самую престижную европейскую театральную награду "Европа-театру". Белорусский коллектив был удостоен специального приза жюри «Особое признание», врученного по представлению всемирно известных драматургов - нобелевского лауреата Гарольда Пинтера, Тома Стоппарда и экс-президента Чешской республики Вацлава Гавела.
"Свободный театр" - это единственный на сегодня независимый театральный коллектив в Беларуси, который имеет в своем репертуаре пьесы с острым политическим звучанием. Что, естественно, вызывает раздражение режима Лукашенко. С директором "Свободного театра" Николаем Халезиным беседовал Андрей Бабицкий.
Андрей Бабицкий: Николай, как вы воспринимаете эту премию? Это оценка творческой деятельности вашего тетра или она имеет в большей степени политическое звучание, то есть это признание ваших заслуг в борьбе с Лукашенко, конфликтов с существующими властями?
Николай Халезин: Изначально, безусловно, она спровоцирована неким политическим контекстом. Потому что обратить на себе внимание молодому театру, которому три с половиной года и получить сразу премию Европы, конечно, очень тяжело, я думаю, нереально в нынешних условиях. И, конечно, это было спровоцировано тем, что мы вынуждены работать в абсолютной изоляции в стране, где нам запрещено арендовать площадки, у нас нет финансирования, прессинг на всех членов коллектива. Причем можно составлять хрестоматию репрессий в нашей истории. Но когда нас на эту премию выдвигали Гарольд Пинтер, Вацлав Гавел и Том Стоппард, они, безусловно, знали о качестве нашей работы. Потому что сколько ты ни будь политически активным и сколько ты ни выражай свою гражданскую позицию, ты должен предоставить качественное творчество. И к этому времени, когда нас выдвигали, мы получили и пятизвездочные оценки в «Гардиан», получили признание, мы уже ездили по всей Европе, а после этого мы получили огромный букет пятизвездочных оценок в Британии, о нас написали практически все мировые издания. Конечно, тогда все начали говорить о нашей театральной компоненте. Но есть один важный очень момент: наш статус изгоя и структура, которая не получает финансирования, позволяет нам обращаться к любой тематике. Если какой-нибудь государственный театр начнет провоцировать государство острыми темами и начнет обращать внимание на какие-то нетеатральные проблемы, этот театр просто лишится дотаций. Мы не получаем никаких дотаций, поэтому мы вольны брать любую тематику, в том числе и политическую.
Андрей Бабицкий: А можно ли условно разделить ваш репертуар на политическую часть и, скажем, на область высокого искусства или это деление все равно будет не точным? О чем вообще ваши пьесы и те, которые имеют общественное звучание, и те сюжеты, которые строятся на извечных конфликтах добра и зла, на трагичности пребывания человека в мире?
Николай Халезин: Мы прекратили это делить после того, как поняли, что тема одиночества человека, или тема равнодушия, или тема насилия, или тема насилия в политике - это одна и та же тема – это тема жизни человека. Но если попытаться понять: десять спектаклей в репертуаре, что там есть политического. Например, спектакль «Быть Гарольдом Пинтером», который получил всевозможные оценки блестящие критиков, это нобелевская речь Гарольда Пинтера, на которую нанизаны фрагменты его произведений. Все они объединены одной линией - это тема насилия. Насилие в семье, насилие в обществе, насилие в политике, самонасилие. И завершается как апофеоз, актеры произносят фрагменты писем белорусских политзаключенных из тюрем. Или спектакль «Поколение Джин», который культовый спектакль в Белоруссии и в Европе, он выдержал около ста показов. Это спектакль, где я рассказываю о своей жизни, о том, как я был фарцовщиком, о том, как учился в школе, о том, как я почему-то во время перестройки перешел в разряд журналистов, художников, дошел до ситуации, когда я попал в политику. И в итоге этот спектакль запрещен в Белоруссии и многие воспринимают как политический, тем более, что заканчивается он сценой самосожжения Яна Палаха. Конечно, многие воспринимают как политический, но в этом политики нет, мы не говорим, мы вообще не выражаем никаких политических идей и задач. Если мы говорим о некоем социальном, то мы говорим о моральности. Например, сейчас последняя мировая премьера состоялась в Салониках спектакля «Зона молчания», и я думаю, что многие воспримут его как политический, хотя это большая трилогия. Первая часть трилогии - это актеры сами рассказывают о своем детстве. Например, один актер рассказывает, как его 9-летний сынишка покончил с собой. Или актриса рассказывает о том, как она пыталась покончить с собой из-за любви в детстве. То есть это совершенно реальные истории актеров. Вторая часть – это истории, актеры встретились с разными людьми, которых принято считать изгоями в обществе, и полностью их повторили на сцене. Они с ними знакомились не как актеры, а как просто люди, понимали их жизнь, пытались разобраться, что и как и воплощали их образы на сцене. Это очень тяжелые люди. Например, темнокожий белорусс-гей. Это значит, что ты под прессингом находишься по всем позициям. Или женщина, которая воспринимает, самое радостное ее событие - это день рождения Ленина, и она живет в коммунистическом мире ортодоксальном. Или уличный танцовщик, человек лет 60, который просто танцует на улице. Это вторая часть. А третья часть называется «Цифры». В третьей части мы взяли социологию, которая касается Белоруссии, и ее иллюстрировали. Это совершенно получило блестящую критику в «Гардиан». Там цифры, которые абсолютно не красят страну, там все наши чудовищные достижения – суицид среди пенсионеров, раковые заболевания, все, на что государство не обращает внимания. Естественно нам скажут в Белоруссии, что это политический спектакль. Но в Европе все говорят: да, есть социальная тематика, но это никакого отношения к политике не имеет.
Андрей Бабицкий: Власти считают вас враждебным элементом, но как-то допускают ваше существование. Понятно, что по нынешним временам даже в условиях Белоруссии они не могут взять и просто уничтожить театр. Но чего-то, надо полагать, вам стоит вызывать.
Николай Халезин: Был большой, назывался Большой джинсовый фестиваль и «Свободный театр» читал письма политзаключенных со сцены. Актриса идет на работу в театр, ее по дороге арестовывают и дают штраф. Или история моей тюрьмы скорее с общественной жизнью связана. Помощница режиссера едет на машине, у нее в багажнике два одеяла в дни, когда шли в 2006 году президентские выборы. Останавливают машину, находят два одеяла, говорят, что она их везет на площадь в палаточный городок, ее арестовывают, сажают на семь суток. Мы приезжаем с гастролей из Парижа и нашего помощника режиссера за две недели до сдачи госэкзаменов отчисляют из университета. Два драматурга, которые наиболее востребованы за пределами страны, исключены из университета с факультета драматургии и сценарного искусства как неуспевающие. 22 августа прошлого года мы имеем право войти в книгу рекордов Гиннеса, поскольку мы являемся единственным театром в мире, который был арестован вместе со своими зрителями. Нас 60 человек, просто подогнали автобусы, арестовали и отвезли. Это как бы наш быт. Последние гастроли в Лондоне, которые прошли феерически и которые были названы критиками открытием лондонского театрального сезона, закончились увольнением двух актрис из государственного театра сразу же, как только они приехали, сразу были уволены. Любой успех провоцирует репрессии. Власти прекрасно понимают, что это репрессии которые доходят до адресата. Человек, который работает в государственном театре, получает какую-то зарплату, у него маленькие дети, он их кормит. Когда он лишается этой работы, он лишается одновременно работы во всех театрах. И ему больше нечем кормить ребенка. А мы не можем продавать билеты, не можем собирать залы и не можем получать деньги для того, чтобы выплатить этим актерам. Это такой замкнутый круг. И признание на Западе – это две стороны, раздвоение нашего сознания. С одной стороны, безумная борьба и попытка выжить здесь, и с другой стороны абсолютный успех там. Если говорить о выезде, выезд становится все жестче и жестче. Если раньше было свободное перемещение границ, то теперь это уже большая проблема.
Андрей Бабицкий: Николай, как вы сами пришли к театру и как он встал на ноги?
Николай Халезин: Были какие-то вынужденные моменты прихода. Театр был в моей жизни раньше, потом был большой период занятия современным искусством, потом журналистика, потом все газеты, которыми я руководил, были закрыты и в итоге я почему-то вернулся к драматургии, не знаю, почему. А театр возник - это была странная история совершенно. Белорусские драматурги, которые начали получать большое количество призов на конкурсах драматургических в других странах, в том числе в России, и в том числе моя пьеса была приобретена МХАТом с очень хорошим гонораром. Мы ехали с женой в поезде, и я сказал: давай как-то поможем другим драматургам из этих денег. И мы решили создать драматургический конкурс белорусский, но международный, большой широкий конкурс. В итоге этот конкурс разросся до ежегодных 300 пьес сейчас уже из 16 стран мира, это такой международный субъект, в котором белорусы занимают важную часть. Сейчас появился еще один режиссер Володя Щербань, который начал активно работать. И так театр начал постепенно, но очень быстро развиваться. За счет того, что мы придумали новую концепцию, основанную изначально на принципе футбольном. Взяли основу голландского тотального футбола, когда-то придуманного Михелсом и командой «Кройфа». Ансамблевая игра, то есть игра в фас. Второе: быстрый переход от обороны к атаке, и третье - прессинг по всему полю. Эти компоненты обязательно присутствуют во всех наших спектаклях. Плюс мы добавляем туда актуальность и искренность. И получается, что это антипостмодернистские продукты. То есть мы допускаем все то, что раньше отвергалось. Мы даже допускаем пафос, который театральные деятели боятся пуще всего. То есть это спектакли, которые отличаются от мейнстрима, и мы бежим впереди мейнстрима, стараясь убежать от него
