Александр Генис: Сегодняшний выпуск нашей традиционной рубрики «Картинки с выставки» будет необычным. Мы приурочили его к юбилею – 70-летию русско-американского художника Вагрича Бахчаняна. Эту юбилейную передачу следует начать признанием. Хотя половину своих 70-и лет Бахчанян прожил в Нью-Йорке, эмиграция изменила его меньше всех моих знакомых. Даже в нью-йоркском пейзаже Бахчанян умудряется выделяться. Особенно, когда он на веревочку с крючком ловит карасей в пруду Централ-Парка, неподалеку от которого он живет. Однажды – сам слышал - его там приняли за Пикассо, на которого Вагрич с возрастом стал действительно очень похож. За долгую творческую жизнь искусство Бахчаняна, конечно, менялось, но только внутри центрального конфликта всех его художеств. Им была борьба с абсурдом, где побеждал последний. Чтобы ни говорила советская власть, Вагрич всегда был не диссидентом, а формалистом. Бахчанян поставил перед собой задачу художественного оформления режима на адекватном ему языке. Орудием Вагрича стал минимализм. Бахчанян искал тот минимальный сдвиг, который отделял норму от безумия, банальность от нелепости, штамп от кощунства. Иногда этот жест можно было измерить - в том числе и миллиметрами. Стоило чуть сдвинуть на лоб знаменитую кепку, как вождь превращался в урку. В одной пьесе Бахчанян вывел на изображающую Красную площадь сцену толпу, застывшую в тревожном молчании. После долгого ожидания из мавзолея выходит актер в белом халате. Устало стягивая резиновые перчатки, он тихо, но радостно произносит: “Будет жить!” Если в этом случае Вагрич обошелся двумя словами, то в другом хватило одного. Он предложил переименовать город Владимир во Владимир Ильич. С Вагричем привыкли обращаться, как с фольклорным персонажем. Одни пересказывали его шутки, другие присваивали. Широкий, хоть и негласный успех бахчаняновских акций помешал разобраться в их сути. Его художество приняли за анекдот, тогда как оно было чистым экспериментом. Анекдот начинен смехом, как граната шрапнелью. Взорвавшись, он теряет ставшую ненужной форму. У Вагрича только форма и важна. Юмор тут почти случайный, чуть ли не побочный продукт основного производства, цель которого -исчерпать все предоставленные художнику возможности, заняв непредназначенные для искусства вакантные места. Собственно, это - футуристская стратегия. Хлебников, например, расширил русскую речь за счет неиспользуемых в ней грамматических форм. Переводя потенциальное в реальное, он не столько писал стихи, сколько столбил территорию, которой наша поэзия до сих пор не умеет распорядиться. Вот так же и Вагрич заполняет пустые клеточки возможных, но неосуществленных жанров. Единицей своего творчества Бахчанян сделал книгу. Большая часть их осталась неизданной, но те, что все-таки появились на свет, удивят любого библиофила. Например, выпущенная Синявскими в 86-м году трилогия “Ни дня без строчки”, “Синьяк под глазом” и “Стихи разных лет”. Последняя книга - моя любимая. В ней собраны самые известные стихотворения русской поэзии - от крыловской басни до Маяковского. Все это издано под фамилией Бахчанян. Смысл концептуальной акции в том, чтобы читатель составил в своем воображении автора, который смог - в одиночку! - сочинить всю русскую поэзию. Другая книга Вагрича - “Совершенно секретно” - вышла в очень твердом переплете, снабженном к тому же амбарным замком. Это издание Бахчанян подарил мне на день рождения. Познакомиться с содержанием я смог только через год, когда получил в подарок ключ от замка. Многие поставленные задолго до Сорокина литературные опыты Бахчаняна можно назвать семиотической абстракцией. Разорвав привычные узы, отняв устойчивое сочетание у его контекста, Бахчанян распоряжается добычей с произволом завоевателя. Разработка этого приема привела к “Трофейной выставке достижений народного хозяйства СССР”, которую мы когда-то устроили на развороте “Нового американца”. На ней экспонировались бахчаняновские лозунги, каждый из которых просится в заглавие статьи. Фельетонист мог бы взять “Бей баклуши - спасай Россию”, эстет - “Вся власть - сонетам”, постмодернист - “Всеми правдами и неправдами жить не по лжи”. В основе бахчаняновского юмора лежат каламбуры, которыми Вагрич больше всего известен, или - неизвестен, ибо они мгновенно расстворяются в фольклорной стихии, теряя по пути автора, как это произошло с эпохальным “Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью”. Каламбуры принято относить к низшему разряду юмора: две несвязанные мысли соединяются узлом случайного созвучия. Примерно то же можно сказать о стихах. Если поэзия, заметил однажды Бродский, одинаково близка троглодиту и профессору, то в этом виновата ее акустическая природа. Каламбур, как рифма, говорит больше, чем намеревался - или надеялся - автор. В хорошем каламбуре так мало от нашего умысла, что следовало бы признать его высказыванием самого языка. Каламбур - счастливый брак случайности с необходимостью. В хаосе бездумного совпадения деформация обнаруживает незаметный невооруженному глазу порядок. Искажая действительность, мы часто не удаляемся, а углубляемся в нее. Об этом напоминают изобразительные каламбуры Бахчаняна - его бесчисленные коллажи. Лучшие из них производят впечатление короткого замыкания, которое гасит свет чистого разума. В наступившей темноте на задворках здравого смысла появляются иррациональные тени, ведущие свою, всегда смешную, но иногда и зловещую игру. Так, к Олимпийским играм 84-го года Вагрич изготовил плакат: прыгун с трамплина, а снизу - целящийся в него, как в утку, охотник. Прошло немало лет, пока не выяснилось, что забавный каламбур предсказывал будущее. Напомню, что в том году Олимпиада проходила в Сараево… Спецвыпуск нашей рубрики «Картинки с выставки» продолжит Соломон Волков. Соломон, какие музыкальные иллюстрации вы предлагаете для этой темы? Соломон Волков: Я долго думал, что бы такого подобрать, что бы соответствовало и характеру творчества Вагрича Бахчаняна, и ему самому бы понравилось. И мне пришла в голову мысль, я не знаю, согласитесь ли вы с этим, что есть что-то общее в творчестве Гидона Кремера - скрипача и Вагрича Бахчаняна. Кстати, замечу, что оба эти человека – лауреаты нашей премии «Либерти».

Александр Генис: Не случайное совпадение.

Соломон Волков: Я впервые подумал, что в нашей премии - две линии. Одна – классическая. Это Спиваков, Ашкенази или Василий Аксонов, какие-то фигуры вроде американского ученого Биллингтона, автора исследования «Икона и топор». А есть линия, которую можно условно обозначить как авангардную. И вот к ней принадлежат Бахчанян, Сорокин, Рубинштейн, Пригов. И Кремера я бы поместил как раз в эту линию

Александр Генис: То есть бунтари и охранители?

Соломон Волков: Да. Мы ведь никогда об этом не думали.

Александр Генис: Мне тоже это только что пришло в голову.

Соломон Волков: Интуитивно так получилось. У Кремера есть диск, который называется « H appy birthday» , на котором записаны сочинения с таким, я не назвал бы его юмористическим, а каким-то отстраненным подходом к материалу, типичным, как мне представляется, и для творчества Бахчаняна.

Александр Генис: Я согласен с вами. Дело в том, что Вагрич и сам-то не любит, когда его представляют юмористом. Я вообще не видел ни одного серьезного автора, который любил бы, чтобы о нем говорили «юморист». Довлатов, например, ненавидел это слово. Потому что юмор сопутствует, но не должен быть главным содержанием. Я бы сказал, что творчество Бахчаняна далеко не всегда смешно. Оно всегда странно, он всегда оригинально, но далеко не всегда вызывает смех.

Соломон Волков: Мне кажется, что таким определяющим словом может быть слово «отстранение» - эффект отстранения, когда знакомое предстает, как незнакомое, а незнакомое, как знакомое. И Кремер со своим ансамблем «Кремерата Балтика» записал сочинение Петера Хайдриха под названием « H appy birthday». Это серия вариаций на всем известную тему, в которой этот эффект отстранения и задействован. И композитор, и исполнитель играют здесь со стилями, с жанрами, вообще, с нашей культурной памятью, и осуществят некоторую деконструкцию культурных стереотипов. То есть именно то, чем и Бахчанян занимается в своем творчестве.

Александр Генис: То есть это коллаж в самом широком смысле этого слова.

Соломон Волков: Посмотрим, как это осуществляется Кремером в этом сочинении. Сначала – тема.

(Музыка)

Затем - вариация в стиле Моцарта.

(Музыка)

Затем следует вариация в стиле Бетховена и мы, конечно, все узнаем бетховенский стиль, но, одновременно, здесь есть какая-то усмешка по поводу бетховенианства этой темы.

(Музыка)

Наконец, мы вступаем уже в современную эпоху. Это некая смесь польки и вальса на ту же тему.

(Музыка)

Одновременно очень смешной и трогательный кусок, как это, кстати, бывает и у Бахчаняна. Это некая пародия, но очень любовная, на стиль голливудской музыки. Вот наши любимые голливудские фильмы сопровождаются такого рода музыкой, и ты понимаешь, что это кич, но, одновременно, некое любование этим кичем. Мы кажется, это тоже свойственно, в известной степени, Бахчаняну.

(Музыка)

Наконец - танго. Это всем понятно.

(Музыка)

И все завершается веселым, удалым чардашем. Happy birthday, Вагрич !