Ирина Лагунина: От чего зависит, сможет ли тот или иной вид животного приспособиться к городской жизни? От жизненной стратегии – считает старший научный сотрудник лаборатории экологии и охраны природы биологического факультета МГУ Владимир Фридман.
В третьей передаче цикла «Животные в большом городе» речь пойдет о том, почему разница между некоторыми видами животных напоминает разницу между сельской и городской культурой у людей.
С Владимиром Фридманом беседуют Ольга Орлова и Александр Марков.
Ольга Орлова: Владимир, каким образом у диких животных сохраняются навыки жизни в городе? Разве они могут передавать их по наследству?
Владимир Фридман: Я не знаю, как это передается, тут врать не буду. То есть каким образом эти уклонения появляются - непонятно. Они появляются быстрее, чем это было бы тиражированием полезных приспособлений отбором.
Александр Марков: То есть просто случайные мутации, они медленнее?
Владимир Фридман: Существенно медленнее. Потому что урбанизация видов идет за 10-30 лет, птиц я имею в виду.
Александр Марков: А что при этом меняется? Меняется поведение в каких-то аспектах. А кроме поведения?
Владимир Фридман: Меняется физиология существенно. Скажем, черные дрозды становятся не мигрирующими, размножающимися круглый год, у них сбивается фотопериод. В норме сезонное размножение, зависящее от фотопериода.
Александр Марков: То есть от длины дня?
Владимир Фридман: Они приобретают возможность размножаться сначала за пределами обычного цикла размножения, затем круглый год. Меняется морфология.
Ольга Орлова: Морфология меняется - это значит внешний вид меняется?
Владимир Фридман: Да, строение.
Александр Марков: Но пока непонятно, это изменения наследственные, связаны с какими-то изменениями в геноме или это, так сказать, адоптивная модификация, ненаследуемые изменения, просто зависящие от того, как они питались, чем кормили, условия жизни.
Владимир Фридман: Тут очень интересно. С одной стороны эти изменения устойчивые, потому что городская популяция снова в лес не возвращается. Городские черные дрозды или скворцы или стрижи отделяются от лесных и дальше расселяются по другим городам. То есть это другие птицы с другим образом жизни, с другой физиологией. А с другой стороны вот про генетические различия исследований очень мало. Но есть красивые исследования из ФРГ по черному дрозду, где уже 150 лет как существует отдельная городская популяция, различия максимальны между городскими и негородскими птицами, а генетической модификации нет по тем, естественно, маркерам, по которым они смотрели.
Александр Марков: Видимо, 150 лет это очень мало для того, чтобы по генетическим маркерам что-то возникло. Скажите, у млекопитающих или у насекомых похожие изменения происходят, когда они приспосабливаются к городской жизни?
Владимир Фридман: У млекопитающих очень похоже. Например, Игорь Александрович Жемерев исследовал реакцию грызунов, не мышей и крыс, а разных полевок диких видов на дорожно-тропиночную сеть, которая возникает в городских лесах и парках. Вот виды с лабильной стратегией не боятся пересекать дорожки, а пересекать дорожку - это опасно для грызуна, здесь охотятся кошки, совы, стресс существенный. Есть сеть дорожек слишком высока, консервативные виды покидают это место. И вот эти виды с лабильной стратегией, они вовсю пользуются теми выгодами, которые дает частичное разрушение растительности при умеренной рекреации. То есть при умеренном вытаптывании окружающими возрастает продуктивность растительности, зеленой массы становится больше на единицу площади и семенного корма для грызунов. Вот виды, которые не испытывают стресс при пересечении дорожек и легко идут в такие частично нарушенные места обитания, они этими выгодами пользуются. Это рыжая полевка, лесная мышь. А вот виды консервативные, например, полевка-экономка, они отступают в последние кусочки, а нарушенных участков избегают. И соответственно вместо того, что первым достаются выгоды от освоения города, а не только неприятности и шишки, а виды консервативные испытывают только минусы. Мне кажется, разница между видами с лабильной стратегией и консервативной очень напоминает разницу у людей между городской и сельской культурой. Одна закрытая патриархальная консервативная, а другая открытая, чувствительная к новшествам, умение поддерживать социальные связи, несмотря на то, что постоянно преобразуют жизнь горожан. Вот разница того же типа.
Александр Марков: Поразительно, какая параллель.
Ольга Орлова: Получается, что среди животных можно найти потенциального горожанина и потенциального сельского жителя. Но только при этом не на уровне индивида, а на уровне вида.
Владимир Фридман: И точно так же как в процессе урбанизации региона, тут урбанизация не как биологический термин освоения городов, а как географический, урбанизация территории, урбанизация населения. Все большая часть жителей сельских поселений втягивается в сферу городской культуры и даже если живет в городе, уже не дергается от визита в городе. Нечто похожее происходит и с фауной, только, к сожалению, медленнее, чем нам хотелось бы, многие виды вымирают и вытесняются раньше, чем успеют урбанизироваться из-за того, что наш город плохо к ним приспособлен. Городская политика и интересы людей учитывает не очень хорошо, а интересы диких видов, которые могли бы условия обитания людей улучшить, уж тем более. И конечно, вторая параллель, которая напрямую между человеком и высшими позвоночными, то, что городской воздух делается свободным. Главная выгода освоения городов для диких животных - это то, что они освобождаются от биоценотических ограничений.
Александр Марков: Наверное, временный эффект. Потому что можно думать, что в будущем сложатся и в городах такие насыщенные биоценозы, высококонкурентные, где будет много видов и будет то ж самое.
Владимир Фридман: Не знаю. Очень многие виды входят в город, спасаясь от подъема численности хищников в регионе. Скажем, урбанизация пустельги - это мелкий соколок, ушастой совы и вяхиря во многом объясняется увеличением численности стервятника, который их просто съедает за пределами городов. Но войдя в город, они тут все живут. И я думаю, тот избыток ресурсов, который натягивается за счет экологии, позволил бы им всем жить.
Александр Марков: А тетеревятник за ними не полетит?
Владимир Фридман: А он вошел уже. Но тут он их не съедает. Сейчас в Москве живут и пустельги, и тетеревятники, и в Европе вяхирь живет, ушастая сова живет в Москве.
Александр Марков: Значит ли все это, что только виды с лабильной психологией или поведенческими приспособлениями имеют шанс выжить в дальнейшем по мере роста городов, а консервативные они обречены, они могут только в заповедниках остаться, а среди людей жить никогда не смогут?
Владимир Фридман: Думаю, да. Но надежду дает то, что через 10, 20, 30, 60 лет пребывания в напряженном состоянии под давлением растущего городского ядра консервативные виды начинаются лабиализироваться и обратно осваивать островной ландшафт города. Важно их сохранить до этого момента. И зная стратегию вида, собственно мои исследования связаны с тем, чтобы прогнозировать эти сроки.
Ольга Орлова: Сколько вид сможет продержаться до того момента, когда…
Владимир Фридман: Как раз заказники и заповедники на периферии региона малоосвоенные в силу экономического вакуума между границей областей они нужны как раз для того, чтобы там вид продержался до того момента, когда он сможет если не урбанизироваться, то хотя бы освоить другие измененные человеком места обитания. Ведь дело в чем: человек никогда не уничтожает дикую природу безвозвратно. Скажем, в той же Англии при строительстве лондонской агломерации было осушено 30 тысяч га болот и 32 тысяч га техногенных болот появилось. То есть человек, строя городское урбанизировано ядро, всегда создает техногенные аналоги. Появляются водохранилища, отдыхающие вытаптывают поймы рек, исчезают в водно-болотные места, взамен появляется сеть рыбхозов. И многие наши околоводные виды утки, чайки, кулики уже пересели из естественных вводно-болотных мест обитания вот в эти рыбхозы, которые оказываются главными заказниками. Вот если человек вовремя подготовит техногенные аналоги природных местообитаний к принятию диких видов, то город может выполнять непривычную для него и кажущуюся неестественной роль заказника. Скажем, для многих насекомых это важно еще и потому, что в отличие от сельхозугодий, где и пестицидами обрабатывают, в городе пестицидами не обрабатывают. Поэтому городские газоны, если их не стричь, а сохранять в виде цветущего разнотравия, могут быть рифугиями диких видов пчел и бабочек. То есть если газон сохранять в разнотравном состоянии - это много экономичнее, не нужно стрижки, не нужно тратить топливо, деньги на оплату работников. Это 50-60 видов бабочек и перепончатокрылых, которые опыляют эти растения. То есть сплошная выгода.
Ольга Орлова: Получается, что при этом может так случиться, что в городе станут обитать те виды, которые в естественной природе может уж исчезли и в какой-то момент можно найти в городе только.
Владимир Фридман: Думаю, да. Во всяком случае один такой пример, два года назад была конференция по экологии города в Свердловске и один такой пример прозвучал. В городе, причем в зоне техногенной пустыни, где в отделение завода отравляют все живое вокруг, сохраняется одна из видов бабочек-стеклянниц, которая была внесена в Красную книгу Финляндии и считалась вымершей. Ее обнаружили.
Александр Марков: В техногенной пустыне? Что она там ест?
Владимир Фридман: На границе между зоной нарушенной растительности и техногенной пустыней. Это, конечно, казус, но в принципе такие вещи возможны.
Ольга Орлова: Если вернуться к вашей аналогии - городской воздух делает свободнее, в позднем средневековье в Италии были известны случаи, когда горожане выкупали крепостных. Есть ли какие-то аналогичные примеры, когда виды, которые приспособились к городу, тянут за собой какие-то дикие виды, которые еще не городские. Такое бывает, что одни виды вытягивают другие, затягивают в город?
Владимир Фридман: Мне кажется, что все-таки нет, каждый вид действует самостоятельно. И вот такой избыток ресурсов и отсутствие жестких ценотических ограничений позволяет им входить в город без давки на вход.
