Ирина Лагунина: «В последние десятилетия город превратился в самостоятельную экосистему, и некоторые виды животных и растений научились в ней выживать. Однако никаких новых видов «мутантов» в городе не появляется», - рассказывает старший научный сотрудник лаборатории экологии и охраны природы биологического факультета МГУ Владимир Фридман.
С ним беседуют Ольга Орлова и Александр Марков.
Ольга Орлова: Владимир, как к городу приспосабливается природа в целом?
Владимир Фридман: Очень интересно, как меняется лесная экосистема в городе. Ведь в городе воздух существенно более сухой, чем за гордом, почва больше уплотнена, значит она содержит меньше воды. То есть город – это условия техногенной эридизации. То есть город фактически ситуация, при которой деревья и кустарники вынуждены расти в условиях степи или полупустыни, хотя у нас вроде бы лесная зона. Поэтому когда участок леса заключается в город городскими кварталами, то деградирует верхний ярус, самые крупные деревья и так сказать обычная травянистая растительность леса, зато пышно разрастаются деревья второго-третьего яруса и некоторые виды кустарников, то есть крупный бурьян. То есть верхние и нижний ярусы исчезают, а промежуточные ярусы за счет избытка органики получают дополнительное развитие. Кроме того в городе воздух содержит гораздо больше твердых частиц, опять же возникают специфические ветры, тоже условия похожие на пустынные, там растения песком сечет, а тут сечет частницами, которые образуют дымку, висящую над городом. Соответственно в городе имеют преимущества виды более южные, виды с более плотными кожистыми листьями и так далее. Поэтому вот естественная растительность она у нас сохраняется в достаточно крупных участках, если Лосиный остров уменьшить до некоторого предела, он исчезнет, то есть лес начнет деградировать, зато вселяются виды южные. И через озеленение, и через естественный завоз. Такая смена флоры отмечена на территории всей Европы. Это очень интересно. Город оказывается отдельной экосистемой со своими правилами динамики, системой динамичной, со своим климатом, со своим набором видом. Это надо изучать в рамках отдельной дисциплины, в которую экология города превращается.
Александр Марков: Скажите, иногда появляются слухи об эволюционных процессах, которые, например, что в метро или в московских подземельях появились крысы-мутанты размером в метр длиной, что много мутантных рыб в Москве-реке вылавливают.
Владимир Фридман: Изменения эволюционного характера кроме образования популяцийгородских диких видов и кроме появления устойчивости к ядохимикатам в городе пока не зафиксировано. То есть крыс-мутантов нет. Эти уродства у рыб, их подъем, как мне кажется, вполне гомологичен подъему врожденных аномалий развития у людей, проживающих в экологически неблагоприятных районах. Это именно аномалия развития с почти нулевой наследуемостью.
Александр Марков: То есть это не мутация, просто нарушение развития из-за грязной воды.
Владимир Фридман: Это аберрация. И при этом виды, которые аберрацию дают, в первую очередь плотва, имеют высокую численность и совершенно не собираются исчезать.
Александр Марков: А правда, что некоторые рыбы научились бензиновой пленкой питаться на поверхности воды?
Владимир Фридман: Про это никогда не слышал. Есть вещи более чудесные. Скажем, в реке Яузе, которая больше напоминает сточную канаву, живут пескарь и белоперый пескарь. Чудо в том, что это рыбы прозрачных речек с песчаным дном, богатых кислородом. Что такого в них внутри произошло в биохимии, в физиологии, что они там живут, на мой взгляд, это более чудесная вещь, чем питание нефтяной пленкой.
Ольга Орлова: Вопрос довольно болезненный: в Москве катастрофически увеличилось количество крыс. Насколько это опасно, чем это грозит и, соответственно, что с этим делать?
Владимир Фридман: Как мне кажется, это естественное следствие рыночной экономики. В советское время была единая служба дератизации, которая крыс подавляла по некоторому графику. И то когда перед Олимпиадой захотели очистить город от крыс, то примерно через два-три года численность крыс и домовых мышей восстановилась. То есть нужен постоянный планомерный контроль. Сейчас есть много дератизационных служб, работающих частным образом. И естественно, что крысам в этих условиях выживать вольготнее. Крысы опасны в эпидемиологическом отношении, тут я не буду врать, я не специалист в эпидемиологической области, но они переносят массу всяких заболеваний, нападают на людей, если они живут в подвалах и так далее. У нас живут бомжи, которых раньше не было, которые с этими крысами констатируют, кусают их, бомжи становятся источниками эпидемиологической опасности. До революции большинство эпидемий в городах начинались как раз от крыс через таких людей, и эпидемия чумы, холеры. Плюс то, что крысы на лето переселяются в городские леса, в парки и там оказываются разорителями гнезд, истребителями мелких видов.
Ольга Орлова: Бороться с этим можно, только есть централизованная служба, которая планомерно влияет на их численность?
Владимир Фридман: Я читал в «Сайнтифик Американ» про проблемы с крысами Бостона и Нью-Йорка, где другой уровень богатства страны, другой уровень городской культуры, а проблемы те же самые.
Ольга Орлова: И там тоже связано с тем, что нет центральной системы централизованной системы?
Владимир Фридман: Полагаю, что да. Во всяком случае, я думаю, там гораздо лучше следят за пищевыми остатками, хотя во всяком городе есть районы, где не следят, и я думаю, там менее терпимо относятся к крысам в здании. Хотя всегда есть бедные слои населения, которые вынуждены с этим мириться.
Александр Марков: Но там же сильное движение защитников прав животных, там как, еще не запретили травить крыс?
Владимир Фридман: Я не думаю, что защитники прав животных будут защищать крыс, разве что белых, которые в лабораториях, которых они выпускают.
Александр Марков: Как, бродячих собак защищают.
Владимир Фридман: Во всяком случае я не помню, чтобы защитники прав животных воспротивились предупредительному забою скота во время эпидемии коровьего бешенства. Никто из защитников животных ничего не сказал, эту необходимость они понимают.
Александр Марков: Некоторые эксперты указывают на опасность того, что эволюция в новых изменяемых человеком условиях может пойти у некоторых форм каким-то непредсказуемым путем. Как вы думаете, есть такой риск, что вдруг какой-нибудь из видов насекомых, или птиц, или животных вдруг начнет как-то эволюционировать опасным для нас образом?
Владимир Фридман: Мне кажется, это маловероятным. Если взять скажем теорию экосистемой регуляции и эволюции Владимира Жирихина, то там предполагается, что в условиях антропогенного кризиса экосистемы, когда человек крушит природные биомы, фрагментирует их, включает в состав городов, из-за того, что ломаются привычные экосистемные связи, видообразование пойдет очень быстро, будут возникать новые формы. Мне кажется, это предсказание не оправдывается. То есть за последние пятьсот лет, когда урбанизация шла по планете и фактически сейчас не осталось непрерывных массивов, естественных местообитаний, даже тропические леса изрядно изменены, фрагментированы, виды только вымирают. Быстрого появления новых видов, которое предсказывает эта теория, в общем не произошло.
Александр Марков: Может быть это связано с тем, что сама антропогенная среда меняется очень быстро, поскольку промышленная революция меняется. То есть город сегодня и город 50 лет назад для животных совершенно разные условия предоставляет.
Владимир Фридман: Может быть. Но с другой стороны, скажем так, три четверти Земного шара изменено человеком местообитаний, то примерно половина от этих трех четвертей - это территории традиционного земледелия и традиционной городской культуры, где среда не менялась последние две-три тысячи лет, а новые виды не возникают и там.
Александр Марков: Какие-нибудь сорняки новые?
Владимир Фридман: Насколько я знаю, большинство появлений новых сорняков – это появление новых свойств у уже существующих форм. Появление новых вредителей типа колорадского жука. Это следствия некоего завоза, изменения в экосистемах, когда ранние виды достаточно безобидные приобретают новое, то, что Элтон называл нашествие. Новы видов, по-моему, не появлялось.
Александр Марков: Заведующий кафедрой низших растений профессор Дьяков тут выступал, он рассказывал, как новые виды грибов, в том числе патогенных появляются, что буквально на глазах у исследователей недавно появился новый вид, вызывающий болезни у деревьев.
Владимир Фридман: Он появился именно в связи с антропогенным изменениями или это побочное следствие? Потому что есть виды птиц, возникшие в результате изоляции при завозе на острова. Но это параллельный процесс.
Александр Марков: В том случае с грибом тоже неочевидный.
Владимир Фридман: Есть виды, возникающие из-за генетических изменений, которые дают нескрещиваемость сразу. Но это с антропогенным кризисом не связано. Появление нового вида как раз в условиях городов. Есть такой итальянский воробей, который живет соответственно в Италии в городах. По окраске он промежуточный между обычным домовым и живущим в сельской местности испанским. Судя по всему, это стабилизирована гибридная форма, которая возникла за последние две-три тысячи лет. Поскольку при скрещивании исходных видов возникает нечто похожее, но существенно большая изменчивость. Вот это, пожалуй, единственный пример, когда новый вид возник в урболандшафте.
Александр Марков: А обычный воробей там тоже есть?
Владимир Фридман: Нет. В Алжире, в других местах можно проследить начальные этапы. Там два родительских вида скрещиваются и среди многообразия гибридов появляются и похожие.
Ольга Орлова: Что происходит с попугаями в городах, теми попугаями, которые вылетают из клеток?
Владимир Фридман: В Европе, я уже говорил, что в нынешнее издание определителя птиц Европы включены несколько видов попугаев, которые натурализовались в городах Италии, Испании, Франции, ФРГ.
Ольга Орлова: То есть попугаи, которые потеряли своих хозяев, улетели?
Владимир Фридман: Иногда специально заводят, чтобы украшали ботанический сад, скажем. Вот они натурализуются.
Александр Марков: То есть это дикий европейский попугай получается?
Владимир Фридман: Скажем, попугай-камера, попугай-монах, которые большие гнезда строят, они живут, я сам в Палермо и в Сиракузах видел.
Ольга Орлова: Вы видели в городах в Италии.
Владимир Фридман: Точно так же, как ткачики-острильды, которых португальцы завезли из своих африканских колоний, они в Португалии и Испании натурализовались.
Александр Марков: Считается, что это с потеплением как-то связано?
Владимир Фридман: Мне кажется, что да. Иначе эти птицы не выдерживали суровых зим, которые с некоторой периодичностью проходили. И в предыдущих изданиях этого же определителя этих видов не было.
