Михаил Соколов: 1993 год для России дата знаковая: это финал ельцинской революции, силовая с опорой на итоги апрельского референдума ликвидация двоевластия, окончательное уничтожение возможности реставрации режима советского типа, выборы в пользу конкурентной рыночной экономике. Наконец, произошло полное утверждение собственно российской государственности, после чего все планы восстановления на базе СНГ новой союзной державы были отброшены, опять же по воле населения. Летом 1993 года состоялось конституционное совещание, подготовившее проект новой Конституции России.
После роспуска Съезда народных депутатов СССР, и силового столкновения сторон 3-4 октября, уже к ноябрю были в полном объеме восстановлены политические свободы, ельцинский переворот обеспечил и проведение первых (и, кажется последних) практически свободных и конкурентных выборов в Государственную Думу, и голосования по Конституции. Принятый большинством голосов населения Основной закон объявил Россию демократическим федеративным светским государством с президентско-парламентской формой правления. Но объявить страну таковой, еще не значит такой ее сделать. И, собственно, с этого исторического момента и следует изучать процесс становления этой, продекларированной Конституцией, новой России.
«Россия 1993-2008: итоги трансформации», – так называлась конференция, которая прошла в Барнауле.
Результаты развития экономико-политической системы Российской Федерации анализирует Александром Аузан, возглавляющий Институт национального проекта «Общественный договор» и работающий в группе Института современного развития (где главой попечительского совета института является президент России Дмитрий Медведев).
Александр Аузан
Смотрите: он почему-то проще налаживается. А с другой стороны, в лидерах мира не авторитарные режимы. Там динамика издержек такая, что потом проявляются высокие издержки. В авторитарных режимах центральные институты управления – это институты насилия.
Другая типичная проблема – проблема обратной связи. Когда говорят: смотрите, есть успешная авторитарная модернизация, например, Сингапур. Сингапур – город-государство, он весь нагляден. Там можно обойтись без обратной связи. Как только мы берем крупную страну, там все выглядит по-другому. Управление страной в данном случае, когда нет обратной связи в виде свободной прессы, в виде партии политической оппозиции, активных гражданских институтов, идет через чиновников, которым что-то поручается. У чиновников есть свои интересы. Поэтому идет искажение сигнала и снизу, и сверху. Возникают группы интересов, которые делят бюджетный пирог. Поэтому очень часто авторитарные режимы не могут справиться с такой задачей, как выравнивание доходов населения.
Конечно, у России есть еще одна особенность – в России налоги ни с населения, ни с бизнеса, строго говоря, не нужны – это скорее плата за лояльность. Россия вполне может жить нефтяной рентой.
13 лет назад возникла специальная теория, которая называется «проклятье ресурсов», которая объясняет, что те страны, у которых богатые ресурсы, они живут, развиваются, не лучше, а хуже тех стран, у которых ресурсов нет. Что по-другому строится система собственности, что никто не уделяет внимания таким вещам, как собственность на интеллектуальный продукт, потому что самое важное закрепить собственность господствующих групп на источники ренты.
Что это означает для нашей страны? Первый президентский срок Путина был достаточно успешным в изменении хозяйственного законодательства, в осуществлении определенных реформ. Потом начался рост, рост продолжается до сих пор. Когда появились вот эти вещи, связанные с известными теории обстоятельствами, что низкий стандарт прав ведет к падению качества государства, отсутствие обратной связи не позволяет делать многие вещи, возникают группы интересов? Беслан был для нас явным проявлением того, что при пониженном стандарте прав человека что-то не то происходит со всеми системами безопасности.
Обратная связь. В январе 2005-го года, когда власть натолкнулась на проблемы с монетизацией исключительно потому, что социальные реформы не могут быть сделаны без обратной связи, там все спроектировано не так. Поэтому с 2005-го года все реформы, кроме реформы самоукрепления режима, были остановлены.
Теперь давайте посмотрим на то, что внутри позолоченного ореха. Этот рост, к сожалению, очень ненадежен. Мы не можем поднять норму накопления, то есть количество денег, которые тратятся на накопление основного капитала, выше 20%. Оборудование работает до сих пор за пределами всех нормативных сроков. Чтобы его заменить, норму накопления надо 25%. Страна стоит на ржавчине.
Рост реальных доходов населения, но одновременно растет неравенство. Разрыв верхних 10% и нижних 10% уже 16. Не справляется режим с этой задачей. Чем больше денег вы выкладываете, тем сильнее разрыв, эти деньги до бедных не доходят, они распределяются по дороге. В стране денег невиданное количество, просто как грязи, а людей не хватает, людей определенной квалификации и навыков, рабочей квалификации, инженерной квалификации. Человеческий капитал разрушен и пока не удается ничего сделать с системными образованиями.
Мы находимся в ситуации, когда имеем неплохие результаты авторитарного режима, скрытые издержки – остановка реформ, падение качества управления, рост неравенства, которые могут стать вполне открытыми проблемами.
Михаил Соколов: Профессор Эмиль Паин считает, что скрытые внутри российской авторитарной системы издержки в какой-то момент станут нетерпимыми для общества:
Эмиль Паин
Полезнее говорить, сохранились ли ресурсы в России, прежде всего социальные, для сохранения длительно существующей авторитарной модели. Я думаю, что ресурсы еще есть, но они близки к исчерпанию. Сферы, где, на мой взгляд, происходит исчерпание этих ресурсов, издержки, которые еще вчера считались вполне приемлемыми, будут становиться все более непосильными. Дефицит ресурса легитимности всей системы.
Наша власть уже не от бога, но она и не от выборов. Это приводит к ее заметной делигитимизации. Пока еще общество надеется на доброго царя, который по традиции защищает от злых Салтычих, но постепенно эта легитимизация власти убивает.
Или: собственность никогда не была священной, но не стала и законной, она не опирается на традицию. Значит закона нет, традиции нет. Что держит систему собственности, что делает ее легитимной? Непонятно. И это ресурс исчерпаемый.
Взаимоотношения между элитами, на чем они опираются? На закон не опираются, на традицию не опираются. Почему московские должны терпеть приоритет питерских? Никаких устойчивых основ нет. Ваш банк – банкуйте, потом наши придут, мы вам покажем. По такому принципу существовать долго нельзя.
Режим существует долго, потому что он обеспечил социальное скопление общества. Для того, чтобы существовала долго авторитарная власть, нужно обеспечить высокий уровень отчуждения людей от власти и от закона. Барин правит, барин нас рассудит. Но если барин правит, то тогда барин пусть и отвечает. Если барин думает, что он нам платит, пусть думает, что мы ему служим. Если вся собственность у барина, пусть он ее и охраняет. Такая система приводит к росту безответственности, ухудшению качества труда. То есть оно содержит в себе внутренний лимит на существование.
Этот кризис, который пока сейчас сугубо теоретический, он обнаружит себя по мере столкновений его с реалиями вызовов. Вот какую бы страну ни захотели делать власти, сверхдержаву энергетическую или нанотехнологии – это неважно, что они там придумают, важно, что в любом случае потребуется развитие науки. А для развития науки нужен другой тип человека, другой тип общества, он должен быть креативный. Тот тип человека, который обеспечивает стабильность авторитарной системы, очень плохо работает в условиях, когда вы хотите перейти к так называемой постиндустриальной экономике.
Или у нас ситуация демографическая: рождаемость как в Европе, смертность как в Африке. Для того, чтобы не допустить этого просто вымирания населения, необходимо провести целый ряд изменений. Вся проблема демографическая, скорее всего ресурс ее решения не в повышении рождаемости, а с понижением смертности, а это связано с изменением отношения к человеку. Когда ценность его высока, он занимается джогингом, он может в национальном масштабе бросить курить.
Так вот, я полагаю, ресурсы для поддержания той системы, в которой жили веками, они постепенно исчерпываются и их исчерпание будет свидетельствовать о невыносимости издержек. Но пока это все потенциальные вызовы.
Михаил Соколов: Политолог Андрей Рябов уверен в малой гибкости нынешнего российского режима:
Андрей Рябов: Система с ограниченным набором угроз является заведомо уязвимой перед столкновением с этими угрозами. Демократическая чем проще, что она не собирается вычислять эти угрозы, а ей главное построить систему оперативного реагирования на сигнал, который приходит из внешней среды, дабы выработать адекватные действия по адоптации всей общественной системы.
Вот 90-е, которые последнее время используются часто в нашем политическом дискурсе с разного рода негативными определениями – лихие, тяжелые, ужасные. Вспомним 98-й год, тот августовский дефолт, тяжелейшая экономическая ситуация. Но мы обладали развитой относительно по демократическим стандартам демократической системой. И благодаря наличию каких-никаких, но партий, которые реально были, парламенту, который реально существовал, как парламент, а не как погремушка и не как младший партнер исполнительной власти, не как инструмент, не как канцелярия для того, чтобы там ставить соответствующую печать, в общем в течение трех недель было найдено оптимальное решение. Правительство общественной политической поддержки, левое по своему содержанию, проводящее правую политику, и результат через несколько месяцев, через полгода уже сказался.
Давайте смоделируем: если завтра что-то такое может произойти. Мы видим финансовую нестабильность на мировых рынках, мы видим еще многие негативные вещи, которые от нас не зависят. Может ли сегодня страна с таким вот парламентом, как он есть сегодня, с таким вот партиями, какие они есть сегодня, с такими вот людьми в исполнительной власти, даже в той системе конкурентной, объективно появлялись люди, способные в решающую минуту взять на себя ответственность и даже если не принять решение, то с готовым решением придти к самому главному центру принятия решений и сказать: я думаю, что надо делать так.
Если сейчас все это, система не гибкая с точки зрения возможных потенциальных угроз, самый главный недостаток, который сегодня существует – это отсутствие и в экономике, и в политической сфере, и в социальной сфере источников саморазвития и саморегуляции. Даже на протяжение последних 5-6 лет мы неоднократно видим: возникает ситуация, которая не занесена в соответствующий артикль и нет соответствующих рекомендаций, указаний и распоряжений о том, как действовать в этой ситуации, она тут же привыкает к какому-то локальному кризису или локальному тупику. Потому что все ждут, когда включится главный механизм принятия решений и наконец какое-то решение примет.
Михаил Соколов: Бывшая нормой еще в начале первого путинского срока публичная критика, свобода печати ныне кажется аномалией. Известный юрист, профессор, секретарь Союза журналистов Михаил Федотов показал, что, несмотря на конституционные гарантии, свобода прессы в значительной степени искоренена: создана целая империя пропаганды – государственной электронной и печатной прессы.
Михаил Федотов: В 2002-м году тогдашний министр печати и информации господин Лесин сказал, что у нас будет одна газета, один телеканал, одна радиостанция, одно информационное агентство – вот результат. Структура государственных СМИ сегодня: суперхолдинг ВГТРК, который включает кучу телеканалов, радиостанций, плюс 85 региональных телерадиокомпаний, которые сведены сегодня до уровня филиалов без какой-либо самостоятельности как юридической, так и программной. С другой стороны, за пределами ВГТРК РТРВС – российская телерадиовещательная сеть, которая включает 93 передающие станции по всей территории Российской Федерации, и даже те независимые электронные СМИ, которые у нас есть, они вынуждены пользоваться именно этими государственными передающими станциями. Кроме того, радиостанция «Голос России» - это иновещание.
Два, совершенно непонятно, почему два, государственных информационных агентства, огромное количество государственных газет и журналов, плюс региональные и местные государственные средства массовой информации, плюс новые телеканалы государственные «Звезда» и « Russia today ». То есть государство никак не хочет уходить из сферы массовой информации.
Экономическая поддержка СМИ. Введение системы экономической поддержки СМИ в 95-м году, очень положительный акт – принят закон об экономической поддержке СМИ, закон об экономической поддержке районных и городских газет. Что происходит дальше? В 2002-м году эти льготы сокращаются, в 2004-м году эти льготы вообще ликвидируются. Сокращаются разрешенные объемы рекламы в средствах массовой информации, а реклама – это нормальный источник финансирования, государственные дотации – это не нормальный источник. Дотации денежных мешков – это не нормальный источник. Нормальный источник – это прибыль от рекламы.
Климат для иностранных инвестиций. В 2001-м году, когда государство делало все для того, чтобы захватить телеканал НТВ и вообще всю систему Гусинского. Тогда появилась опасность, что якобы Тернер и Сорос собираются купить пакет акций НТВ и тогда появилась статья 19 (прим) в Законе о средствах массовой информации, которая запретила иностранцам вкладывать деньги в российские электронные СМИ.
В 2001-м, в 2003-м, в 2005-м году усиливается, во много раз ужесточается ответственность за нарушения средствами массовой информации законодательства о выборах. При этом ответственность, например, избирательных комиссий или ответственность должностных лиц остается на неизменном уровне - пять минимальных размеров оплаты труда, а здесь сто минимальных размеров оплат труда. Упрощается процедура прекращения выпуска средства массовой информации, расширяется понятие экстремизма. Скоро вообще все станет экстремизмом. А поскольку понятие экстремизма все время расширяется, то поэтому и практика применения обвинения в экстремизме все время растет.
Кого воспитывает наше телевидение? Должен вас разочаровать: наше телевидение никого не воспитывает, наше телевидение пилит бабки – это совсем другое дело. У нас есть телевидение, которое не пилит бабки, а которое воспитывает культурных и думающих людей – это канал «Культура».
Проблема не в том, что у нас есть плохие телеканалы универсального профиля, плохо то, что у нас нет хорошего телеканала универсального профиля, а именно того, что называется общественным телевидением. И к сожалению, наши руководители не хотят понять, что такое общественное телевидение.
Михаил Соколов: Профессор-этнолог Эмиль Паин предсказал, что миной под декоративную стабильность России может стать национальная политика. Маятник умонастроений может качнуться вновь к сепаратизму.
Эмиль Паин: Российскую историю хорошо описывать в формуле маятника. Инверсивность ее развития очень уж велика, прослеживается на многие столетия: революция, контрреволюция, стабилизация, снова революция. Деление на революционные 90-е, кто-то их назвал сегодня реакционными, кто-то может назвать стабилизационными, но то, что иные 2000-е, безусловно, очевидно.
На политической сцене первый революционный период просматривается совершенно определенно – именно на 90-е годы приходятся самые бурные периоды инерции распада страны, проявляющиеся в России, становление сложное, становление федерализма. Большая часть открытых этнических конфликтов. Самый массовый приток, четырехкратно превышающий нынешний, миграции, особенно вынужденной миграции. А что 2000-е – это стабилизация? Я говорю – нет. Это нестабильность в иной форме.
Если в 90-е годы, особенно в начале 90-х основным субъектом политической активности выступали этнические меньшинства, то сейчас на арену вышел другой субъект. Это понятно: после распада многонациональных государств, первыми всегда консолидируются государственные меньшинства, им легче объединиться, им легче отыскать в своей исторической памяти обиды. Доля людей, отвечающих на вопрос: я никогда не забываю, кто я по национальности, превышала две трети. Тогда как у русских она составляла меньше половины. Это было еще до 93-года.
А после произошло радикальное изменение ситуации, потому что рост этнического сознания в русской среде вдвое выше, чем был в те годы. Скажем, в 94-м году 8% русских, и то в республиках, а не в материковой части, говорили: любые средства хороши для отстаивания благополучия моего народа. А в 99-м году таких было уже более четверти. С тех пор быстро растет радикально-националистическая установка «Россия для русских». В 94-м году ее поддерживало 13%, в 98-м 55%. И с тех пор эта доля не опускалась, а в некоторые годы превосходила 605.
Скажем, если взять молодежные организации, которые называют скинхедами, то первые 10 тысяч они набрали за 10 лет. А начиная с 90-го года ежегодное увеличение составляет 8-10 тысяч. «Коловрат», «Русская гвардия», «Русский порядок», «Русский кулак», они изменяют начинку, начали развиваться совсем взрослые организации НДПР, СС, их до десятка и особенно сильны ДПНИ, Движение против нелегальной иммиграции, которое создало коалицию всех взрослых политических организаций, имеют развернутую сеть этих структур.
Для меня нет ни малейшего сомнения, что сегодня в системе самоорганизующихся организаций не общество потребителей лидирует, а значительную массу всей общественной энергии отсасывают на себя те или иные формы, открытые или полуоткрытые, связанные с националистическими, державно-националистическими, национал-патриотическими формами действиями.
В обществе накапливался огромный спрос и на сильную личность, и на величие. Говорите: вот, рациональные объяснения – мы будем великими, когда будем самодостаточно богатыми. Такой рациональный ответ не годится, потому что значительный спрос на символы. Россия была беременна новым режимом, который называют как угодно – реакционно-стабилизационный.
Я точно знаю, что крылатая фраза «мочить в сортире» не была домашней заготовкой, она возникла так же, как и «обрезание», и прочие вещи по ряду обстоятельств личностного характера. Но когда выяснилось, что она дает феноменальный эффект с точки зрения мобилизации, примерно похожий на победу над голландцами, только более долгосрочный, ее стали раскручивать.
Лидеры приходят на волне существующих общественных настроений и стереотипов, а потом, разумеется, формируют ее сами, в значительной мере усиливая может быть многократно, мультиплицируя эффект, который возник еще до его появления.
Империя может долго сопротивляться национализму меньшинств, но не способна сопротивляться национализму большинства. Большинство раскалывает ее как орех. В значительной мере потому, что это единственная способность объединить против себя многочисленные разрозненные, взаимно противоречащие и ненавидящие друг друга группы национальных движений.
Что происходит сегодня в невидимых, закрытых, неизвестных национальных движениях? Происходит смена элит. Преобладает конспирологическая активность, происходит смена лозунгов. Если в 90-е годы национальные движения выступали под национал-демократическими лозунгами и ориентировались на Запад, как на свою поддержку, то сегодня преобладают антизападнические, традиционалистские лозунги в значительной мере.
Что будет? Второй рост уже проявляется. Условий для формирования в ближайшее время, реального формирования гражданской нации не существует, а условия для этнической сепарации, напротив, в значительной мере возрастают.
Михаил Соколов: Уничтожение реального парламентаризма - одно из доказательств того, что модель власти в России вопреки Конституции перестала быть демократической.
Один из организаторов конференции «Россия 1993-2008: итоги трансформации» Владимир Рыжков убедительно показал, что за 15-летие, за время путинского правления, была сознательно произведена вивисекция парламентаризма. Государственная дума и Совет федерации, находившиеся на пике влиятельности в период правительства Примакова и представлявшие собой противовес самовластию, превращены в законосовещательный придаток исполнительной власти.
Владимир Рыжков
Первый способ – это создание блока «Единство». Сегодня, кто забыл, у «Единой России» 315 мест в Государственной думе, то есть ровно 70% голосов. Шагом по ликвидации политической роли парламента стала реформа Совета федерации. И теперь Совет федерации представляет собой очень странную палату, где больше половины членов не имеют никакого отношения к тем регионам, которые они представляют. Все они практически проходят согласование в администрации президента.
По конституции Совет федерации должен быть палатой регионов. Де-факто после путинской реформы Совет федерации – это просто орган для бывших политиков и для бизнеса, который там покупает места.
И третьим шагом постановки парламента под контроль было изменение избирательного законодательства. Законом предусмотрено российским более сорока оснований для отказа в регистрации кандидата или списка или для снятия с выборов – это рекорд Гиннеса. 30% кандидатов и 30% списков на выборах в России снимаются с выборов, либо не допускаются до выборов.
Все это в совокупности привело к массовым фальсификациям на последних выборах, к кардинальному сокращению политической конкуренции на последних выборах.
В России за последние 8 лет кардинально деградировали все три функции парламента. Он де-факто перестал быть законодательным органом, перестал быть контролирующим органом, представительным органом. Парламентский контроль практически предсказал долго жить. И как результат этого – десятикратный рост коррупции.
Михаил Соколов: Руководитель института национального проекта «Общественный договор» Александр Аузан уверен, что сегодняшние проблемы России в том, что у общества мало спроса на демократические институты.
Александр Аузан: Как же живет страна, когда есть предложения на демократию, а спрос на нее низкий? Если большинство избирателей находятся на уровне имущественного достатка ниже среднего и вносят тем самым очень маленький налоговый вклад в формирование государственности, то для них становится наиболее выгодным поведением требовать бесплатных общественных благ. Потому что они фактически каждый раз большинством принимают решение, что кто-то должен оплатить эти общественные блага. Они не на себя возлагают эту обязанность, а на других.
Качели работают: либо популистские предложения, которые легко подходят, либо покупка голосов избирателей путем денежных инвестиций в выборы, в партии и так далее.
Почему, переставьте себе, человеку подарили автомобиль, водить не научили. Для него вполне разумно в этих условиях продать автомобиль за две бутылки водки, да еще за обещание, что его повезут на этом автомобиле в правильном направлении.
Какие решения реально принимаются? Я напомню, что за 15 лет мы имели два кризиса конституционного порядка. Публичное обсуждение предложений об изменении конституции – это было в 95-96 и в 2007-м году, причем второй кризис мы еще не преодолели, он еще не закончился. И мы за этот же период имели два системных кризиса, которые не всегда создавались как системные – это кризис 98-го года, дефолт, и кризис 2003 года, связанный с делом ЮКОСа, манипуляции на выборах и поворотом к авторитаризму.
Кризис 95-96-го года, он был еще положительный, конституция сохранилась. Но за счет чего? За счет коалиции олигархов, с которыми расплатились залоговыми аукционами. Денежные инвестиции в избирательную систему. Мы потом повторно платили за этот выбор кризисом 98-го года. Дефолт, десятилетие которого мы в августе будем отмечать, это не обычный финансовый кризис. Из обычного финансового кризиса мы вышли бы путем девальвации. А мы вышли невиданным миру способом – сочетанием девальвации и дефолта. Почему? Там столкнулись впервые интересы двух олигархических компаний, двух видов – естественных монополий и банков. Банкам ужасна была девальвация, а естественным монополиям она была нужна.
Выход, дефолт – отмена обязательств.
Что поддерживает реальный спрос на демократию? Меры против расслоения населения и поддержание, развитие образовательного уровня, поддержание человеческого капитала. Мы не пошли тогда на социальный вариант.
Что же дальше? После кризиса 98-го года мы получаем конкуренцию двух видов ресурсов – денежного ресурса воздействия на демократию и административного. Победа административного ресурса была достаточно вероятно именно после дефолта. Вверху создавали системный характер кризиса. Президент Ельцин пошел на назначение коммунистов в правительстве.
Конкуренция денежных ресурсов и административных воздействия на демократию завершилась в 2003 году с кризисом ЮКОСа. Хочу заметить, что обе системы, конечно, мягко говоря, неоптимальны для конституционных институтов, но денежные мешки конкурируют между собой, а административный ресурс, как правило, монопольный. В итоге мы вошли в систему авторитарного управления и управляемой демократии.
Михаил Соколов: Экономист Александр Аузан описывает систему строительства путей выхода из управляемой демократии к нормальной.
Александр Аузан: Управляемая демократия вообще-то адекватный ответ на низкий спрос на демократию. Только экономисты называют такую ситуацию плохим равновесием. Потому что предложение демократии снижено и продолжало снижаться, приспосабливаясь к низкому спросу на демократию. Если есть проблемы с существованием национальной политической избирательной системы, это не означает, что не может работать, например, система местного самоуправления, а она не предлагается.
Управляемая демократия в этом смысле создала плохое равновесие, она закупорила развитие, но, как ни странно, она создала главную проблему для самой власти, потому что ликвидировала еще и разделение властей. А когда ликвидировано разделение властей. Падает значимость законодательного процесса, не работает обратная связь, невозможны более-менее серьезные реформы. С 2005 года они перекрылись. И самое главное – невозможна преемственность власти.
Как решался кризис в столкновении элит в 99-2000 году? Проигравшие имели очень неплохой вид, они сохранили позиции губернаторов, места в Совете федерации, фракцию в Государственной думе. Когда есть разделение властей, по веткам можно рассесться. А когда веток нет? Вот попробуйте в этих условиях поделить власть.
А ведь передача власти от президента Путина к другому президенту – это не операция между двумя личностями, там конкурирующие группы, пять-шесть серьезных финансово-номенклатурных групп. А веток нет.
В итоге 2007 год вызвал конституционный кризис – партию «третьего срока». Институты фактически исчезли, спрос на институты политические минимальный.
Есть личная гарантия. Вся картина российской государственности висит на одном гвозде. А гвоздь говорит: я пойду выйду, я ухожу, в этой системе координат задача не решается. И именно поэтому мы получили ту конструкцию, почему я говорю, что кризис не закончился, скорлупа сохранилась. Президент ушел, но он остался. Возникла конструкция, которая сейчас еще не двоевластие, но очень вероятно чревата двоевластием. Не потому, что отношения Медведева и Путина испортятся, а потому что конкурирующие группы будут решать вопрос, если вопрос не решился там, то они будут решать его здесь.
Двоевластие для страны плохо. Чиновник сам решает, чьи поручения исполнять или не исполнять вообще ничьи. С другой стороны, если это такой выход в публичную конкуренцию, то это хорошо. Потому что неважно, какие группы конкурируют, важно, по каким правилам они конкурируют. Если это выход в публичную конкуренцию, они начинают искать поддержку у разных общественных групп.
Политическая система практически разрушена, политических партий у нас нет. Когда эта система дает доходы 3-4% населения, демократическая система не может быть устойчивой. Что нужно, чтобы она давала доходы гораздо большему проценту населения, не ста, хотя бы сорока? Нужно, чтобы они принимали участие в формировании правил.
Западноевропейцы и американцы сами не помнят, как формировались их системы. В 19 веке очень активно использовались и до сих пор используются внепарламентские формы согласования законодательства с различными группами интересов. Мы некоторое время вынуждены будем, может быть довольно длительное, пользоваться суррогатом. Используем гражданские неполитические институты для исполнения политической роли – обратной связи, критики, оппозиции, согласования правил. Разделения властей, конечно, придется восстанавливать. И начинать нужно с судебной власти.
Спрос на судебную систему в стране есть. Бизнесу невозможно решать контрактные споры при нынешнем состоянии судебно системы. Потому что приходится одновременно судиться за границей, а здесь в России прибегать чуть ли не к криминальной разборке. Очень плохо, между прочим, между собой сочетается.
Доминирующим группам, которые сейчас завершают очередной раздел активов России, нужно эти активы правовым образом закрепить и защититься от новых рейдеров.
Наконец, проблемы массовых групп населения. Потому что тот милицейский произвол не лечится без судебной системы. Чтобы опустить мента, нужно поднять суд. Начинать надо с этого.
Мы заинтересованы в том, чтобы возник пестрый парламент. Сильный, но пассивный президент, потому что именно через этот механизм те слои, которые нуждаются в социальной защите, будут апеллировать. Это самый простой, дешевый способ – президентская власть. Пестрый парламент, независимый суд и активное профессиональное правительство, которое работает на такую трансформацию институтов, которая наращивает средний класс, снижает разрывы в доходах и восстанавливает человеческий капитал.
Михаил Соколов: Депутат Государственной думы России четырех созывов Владимир Рыжков вступил в дискуссию с Александром Аузаном.
Владимир Рыжков у камня скорби
В российских условиях невозможно добиться независимости судебной системы, если у исполнительной власти нет второго противовеса в лице автономного независимого парламента. Если монополия на власть по-прежнему будет исключительно в руках бюрократии, суд не получит самостоятельности, и суд не сможет принимать самостоятельных решений.
Михаил Соколов: Александр Аузан ответил:
Александр Аузан: Суд исторически намного старше парламента. Суд существовал как независимый суд там, где было любое расщепление властей, как в Европе, скажем, между духовной властью папы римского и властью королей. У нас сейчас расщепление власти, не разделение, расщепление в исполнительной власти возникает. В этом смысле это шанс а создание судебной системы.
Михаил Соколов: Руководитель фонда ИНДЕМ Георгий Сатаров показал, что во всех странах демократических продолжительность жизни растет, в авторитарных стабильна, но чаще даже падает. Лишь одно доказательство успеха тех систем. Но есть проблема – чистое копирование в России западных институтов неэффективна, нужна подготовка почвы для них, исправление ошибок предыдущего этапа, - доказывает Георгий Сатаров.
Алексей Кара-Мурза (слева) и Георгий Сатаров
Так вот я напомню, что у нас осуществлялась довольно серьезная трансформация судебной системы, но прокуратура при этом не менялась. То есть прокуратура осталась советской, а судебную власть мы попытались сделать такую аля-западную, демократическую и так далее. Поскольку они взаимодействуют, то эта нереформированная прокуратура влияет на реформированный суд.
Нас ждет новый этап транзита – это неизбежно по тысячи причин, я перечислю две. Во-первых, предшествующий этап не решил множества задач, которые стояли на старте. Имею в виду интервал 91-93-й год. Многое из того, что удалось достичь за первый промежуток нашего транзита где-то до 98-го года, откатилось назад очень существенно, многие институты, которые вроде бы начали дышать, развиваться и так далее, разрушены, это надо восстанавливать. Нам нельзя повторять ошибки старые нашей неготовности к тому, что власть попадет в руки.
Михаил Соколов: В интервью Радио Свобода Георгий Сатаров уточнил.
Георгий Александрович, вы сказали про модернизацию. Какой это этап модернизации?
Георгий Сатаров: Две задачи на самом деле. Одну часть, я о ней сказал – это восстановление институтов и при этом с учетом возможным тех ошибок, которые были на предыдущем периоде. А второе – это нечто иное совершенно идеологически. То есть попытка строить не государство времен модерна в его лучшем исполнении по старым лекалам, а попытка строить государство постмодерное, если угодно.
Государство времен модерна – это государство, которое еще с 19 века брало на себя лидерские функции по протаскиванию граждан в будущее. Государство брало на себя функцию показать модель будущего, всеми своими ресурсами туда толкать. Сколько здесь было фантастических провалов на этом пути.
Государство постмодерное должно предоставлять обществу гораздо больше возможностей по экспериментам вот этого движения в будущее. А если оно берет на себя какие-то проектные функции, то это должно делаться совершенно иначе, чем это делалось в эпоху модерна, то есть в стиле гигантских мегапроектов. Потому что они всегда кончались провалами, независимо от типа политической системы. И в Соединенных Штатах были такие мегапроекты, которые кончались провалами.
Можно ставить перед собой такую амбициозную задачу, чтобы снова не вставать на рельсы догоняющей модернизации.
Михаил Соколов: А можно ли обойтись на переходном этапе к этой модернизации, например, или на начальном этапе, вместо институтов воспользоваться суррогатами, не знаю, вместо парламента Общественной палатой?
Георгий Сатаров: Аузан говорил о проблеме отсутствия партийной системы, о том, что на таком этапе, именно сегодня некоторые функции могут брать на себя не политические, не государственные институты. На коротком этапе, мне кажется, это возможно, к сожалению, неизбежно.
Михаил Соколов: Кто заказчик?
Георгий Сатаров: Прежде всего бизнес. Например, спрос на правовые институты проявился в том числе в заявлениях Медведева, который представляет интересы специфической части российского бизнеса, олигархического бизнеса, олигархического в буквальном смысле этого слова, когда капитал образуется из власти. Этот очень узкий спрос можно использовать.
Михаил Соколов: Механизмы запуска?
Георгий Сатаров: Здесь логика может быть примерно такая, как в любом нашим премьером дзюдо: использовать движение противника для того, чтобы получать преимущества. Ведь у них замысел какой: сделать такое гетто правовое для защиты крупной собственности. Вот это гетто надо размывать. Хотя оно и так будет размываться, потому что у них преувеличенные представления об управляемости этого процесса. Они думают, что можно построить забор: вот здесь право действует, а за пределами забора не действует. Это нереально.
Михаил Соколов: Данные, приведенные социологом Левада-центра Алексеем Левинсоном, показывают, что более 25% российских граждан считают верным не какой-нибудь особый «суверенный» план развития страны, а путь, свойственный Западной Европе.
Алексей Левинсон: Доля приверженцев западной демократии не уменьшилась – 27%.
Михаил Соколов: Этот вполне осознанный выбор контрастирует с результатами, которые показывают в последние годы демократические либеральные партии.
Есть ли выход из кризиса либерализма?
Ирина Хакамада уверена, что либералам придется ждать смены поколений:
Ирина Хакамада
Я считаю, что Россия обречена на модернизацию. Будет накапливаться сейчас и произойдет в ближайшие где-то 10-15 лет модернизация. Тут я не согласна с любимым мною Сатаровым, не всегда происходит сверху. Да, в России всегда происходили модернизации сверху, именно поэтому они так быстро заканчивались, потому что не происходило смены поколений элиты.
А в этот раз, несмотря на то, что процесс будет растянутый, если и произойдет реальная либеральная модернизация, она произойдет впервые снизу. Реальную модернизацию могут нести только самодостаточные группы населения, абсолютно обеспеченные, которые заработали свои средства вне зависимости от государства. Это не представители сырьевого сектора, это не те, кто получали или давали взятки коррумпированным чиновникам. Это так называемая совсем новая и новейшая экономика, которая начинает развиваться в России.
И вот когда эта группа населения достигнет политического возраста 35-40 лет и при этом увидит, что те правила соотношения власти и общества, которые установились, им не нравятся, они предъявят свои претензии на власть. Но второе – нужны союзники.
Снизу произойдет модернизация тогда, когда эта группа населения возьмет в союзники народ. Либералы 90-х годов не взяли в союзники народ, они даже не смогли ничего пообещать людям. Потому что социал-демократия, социальная справедливость – это та повестка, в которой всегда нуждалась Россия. Но либералы поступили очень жестоко и остались без союзников. Поэтому проиграли всю модернизацию. Тот авторитаризм, который возник дальше, было абсолютно нормальной реакцией.
Михаил Соколов: Политолог Андрей Рябов усомнился, что у России есть историческое время в 10-15 лет.
Андрей Рябов: Я думаю, что выход этот будет для либерализма, для перспектив очень и очень сложный. И вовсе не с определенным победным финалом. Проблема давления патерналистских настроений. Эти патерналистские настроения – результат социально-экономической политики последних трех-четырех лет. Политика роста доходов, не подтвержденная ростом производительности труда. Такое размазывание нефтяного, газового пирога. Да, безусловно, не для всех, я это не утверждаю. Но, по крайней мере, для значительной части социально зависимых слоев и не только бюджетников.
Это результат потребительского бума для среднего слоя, для офисного планктона, для офисного пролетариата.
И представьте себе столкновение для страны с неожиданными экономическими трудностями в условиях вот такого рода настроений – это проблема коллективного прозрения. Когда неожиданно вдруг оказывается, что все не так. Где тот объем материальных и социальных благ? Где Хурганы с Анталией? Где бразильские футболисты в российских клубах? Вдруг на это не хватает денег.
А мы знаем, что российская экономика отнюдь не столь устойчивая, как хотелось бы. На мой взгляд, это очень серьезное сомнение в том, что автоматически приведет к запросу на либеральные ценности, на либеральную политическую систему. Скорее всего схема либерализации, если она окажется состоятельной, будет отличаться от тех, что мы неоднократно встречали в нашей истории. Альянс части верхних социальных слоев с наиболее активными частями социальных групп, у которых формируется этот запрос. Те, которые до сих пор связывают свои надежды с кризисом, в результате могут, как и в феврале 17-го года, получить совсем иное на выходе.
Михаил Соколов: Профессор-юрист Михаил Федотов вступил в дискуссию с Ириной Хакамадой и Андреем Рябовым и сделал практический вывод.
Михаил Федотов: Либеральный избиратель есть. Это те самые 25-30%, которые Алексей Левинсон нам показал на экране, которые считают, что западный образ жизни предпочтительнее для определенной доли населения, большой доли. Эта большая доля, и она не понимает различия между западной социал-демократией и западным консерватизмом. Она понимает, что это хорошо.
Так вот нашему либерализму, как политическому направлению, нужно вобрать в себя все эти детали западного образа жизни, и западной социал-демократии, и западного консерватизма, и так далее, вот тогда все будет нормально. Тогда избиратель увидит, ту партии, за которую ему хочется голосовать. Иначе будет то же самое, что у нас сегодня показывают: 2%, 3%.
Михаил Соколов: Профессор, доктор философских наук Алексей Кара-Мурза уверен, что либерализм отнюдь не обречен в России оставаться слабосильным течением.
Алексей Кара-Мурза: В цивилизованных странах он уходит действительно на второй план после того, как он окультурил и право, и лево. То есть он сделал социал-демократию, и сделал, условно говоря, либеральный консерватизм. Вот тогда он может уйти в свою нишу на 10-15%. Мы еще эту работу не проделали, мы дошли до того этапа, когда явно государство не справляется за счет вертикалей. Мы уже в 20-м веке накушались вертикалей, которые в 17-м и в 90-х годах две рухнули, под собой подмяв всю государственность, весь порядок.
Михаил Соколов: Возможна ли социал-демократизация в существующих либеральных партиях и движениях?
Алексей Кара-Мурза: Социальный либерализм достаточно перспективен в России. У нас такое количество нерешенных социальных проблем, что я тоже не согласен с теми, кто сегодня говорил о том, что: давайте, через 20 лет придет новое поколение. У нас есть масса вещей, социально не решенных. Соединение двух тенденций в демократии, социальной и либеральной демократии, на мой взгляд, это просто императив существования России.
Михаил Соколов: Будет ли в России политическая оттепель, какой шанс дает объективно существующее разделение исполнительной власти между двумя главными политическими персонажами страны – Владимиром Путиным и Дмитрием Медведевым, возродится ли нормальное разделение властей - эти вопросы в некотором смысле предмет исследования, которое только начато – в том числе и на Алтайской конференции «Россия 1993-2008: итоги трансформации», которую проводили Владимир Рыжков и фонд Эберта.
А пока борьба за власть в России разворачивается нешуточная. Так Институт современного развития, получающий сейчас заказы на разработки концептуальных документов напрямую от Дмитрия Медведева, недавно обнародовал анализ состояния институтов современной российской демократии.
Итоги неутешительные. Этот документ немедленно подвергся скоординированной публичной травле с помощь серии заказных статей.
Авторами в подписанных псевдонимами текстах цитируются практически исключительно мнения персонажей, близких Фонду эффективной политики - организованной политтехнологической группировки, восемь лет обслуживавшей режим Владимира Путина.
К тому же была организована утечка в прессу отнюдь не новых зарытых критических записок к первым вариантам так называемого «Плана 2020», с тем чтобы столкнуть аналитиков и бюрократов - прогрессистов.
Истерическая кампания бывших советников режима, потерявших прежний легкий доступ к механизмам принятия решений в Кремле, показывает: несмотря на заклинания о верности прежнему курсу, в верхнем эшелоне власти кругах усиливается, давая шансы на перемены в России.
