Ирина Лагунина: «Один день Ивана Денисовича» может вернуться в новую Россию? – спрашивал наш корреспондент в среду людей, пришедших на похороны Александра Солженицына. И люди понимали это буквально: Нет. Будет на другом уровне. Такого уж оголтелого не будет. Сейчас же не похоже на те времена. Сейчас скорее начало 1980-х, когда все едут непонятно куда – ответил один из пришедших проститься с писателем. Народный артист России Александр Филиппенко читает со сцены «Один день Ивана Денисовича». Как эти слова воспринимаются сейчас аудиторией. С Александром Филиппенко беседовал Владимир Тольц.
Владимир Тольц: Поговорить о Солженицыне, о чтении его произведений со сцены, о восприятии их нынешней публикой мы с Александром Георгиевичем Филиппенко решили после того, как на недавно прошедшем в единственном на всю Россию Мемориальном центре истории политических репрессий «Пермь-36» международном форуме ПИЛОРАМА я услышал в его исполнении «Один день Ивана Денисовича». Кто же знал тогда, что беседа наша состоится в столь печальных обстоятельствах – уже после кончины Александра Исаевича. Начал ее Филиппенко так:
Александр Филиппенко: Наверное, вначале разговора как эпиграф мне бы хотелось прочитать небольшой отрывок из статьи «Жить не по лжи», он у меня в программке спектакля напечатан. «Мы так безнадежно расчеловечились, что за сегодняшнюю скромную кормушку отдадим все принципы, душу свою, все усилия наших предков, все возможности для потомков, только бы не расстроить своего утлого существования. Мы даже всеобщей атомной смерти не боимся, мы только боимся шагов гражданского мужества. Нам бы не оторваться от стада, не сделать шаг в одиночку». Вот как он был один в поле воин против всей этой мощной государственной тоталитарной машины, без войска, без артиллерии, без конницы, вот так он и остался для меня. Эталон свободной личности, в которой засело, как эта фраза из «Одного дня Ивана Денисовича», в нем засело - не примириться.
Владимир Тольц: Скажи, что для тебя, актера, вот это сценическое взаимодействие с текстами Солженицына, которые ты несешь зрителю?
Александр Филиппенко: Что для меня? Когда я читаю тексты Солженицына, прежде всего я чувствую, что я читаю классика. Первое чтение текста и понимаешь – это классик. Мало того, живой классик, он был живой. И в этом была и ответственность, и страх, и радость от удачи, если тебе удалось не выиграть, а выстоять под этим текстом и получить в конце аплодисменты зрителя. А в конце, если это аплодисменты, а они есть всегда, и слезы, и аплодисменты, и это слезы очищения, просветления какого-то. 2.10 идет спектакль, как говорят, проходит он как полчаса, и в конце именно обновление происходит и у меня, я чувствую, как и у зрителя.
Владимир Тольц: В твоем сценическом репертуаре произведения писателей самых разных – и Зощенко, и Булгакова, и Платонова, Довлатов, Аверченко… Как ты пришел к мысли читать со сцены Солженицына?
Александр Филиппенко: Его величество Случай, он в творческой биографии актера играет главную роль. В Библиотеке иностранной литературы предложили поучаствовать в тематическом вече «Одна книга - два города». И вместе с чикагской публичной библиотекой и библиотекой иностранной литературы обсуждали, так предложили сами читатели в Америке прочитать и обсудить через два-три месяца. И проводили общую конференцию, вопросы молодежь задавала. Я знаю, что передавали Александру Исаевичу, он отвечал на них. И в Чикаго актер американский прочитал один небольшой отрывок, а мы решили все в овальном зале библиотеки. И на фоне карты ГУЛАГа первый раз я прочитал, и там была Наталья Дмитриевна. И тогда сразу вошло в меня ощущение великой литературы. И я решил больше не отступать и продолжать, как мы решили, по памятным датам читать. 11 декабря – день рождения, февраль 13-14 - высылка в 74 году из России, когда выгнали в одном плаще. 27 мая 94-го возвращение, через Аляску, была плохая погода во Владивостоке и первый раз на дозаправку самолет остановился в Магадане и на магаданскую землю по возвращению сошел. Вот как причудливо тасуется колода. Конечно, будем играть 11 декабря, 30 октября – День памяти жертв политзаключенных. И сколько у меня будет сил и возможностей, я буду читать эти тексты.
Владимир Тольц: Я хорошо помню недавнее твое чтение «Одного дня Ивана Денисовича» в бывшем лагере Пермь-36, превращенном ныне в единственный – а ведь, сколько таких лагерей было! – в единственный в России музей истории политических репрессий. Как оцепенел народ с первых минут, когда на сцене развернулась гигантская карта ГУЛага – карта нашей Родины! Я сидел сбоку от сцены, там можно тайком покурить. Но какое «курить»! Все, кого я видел краем глаза, публика самая разная, - и приехавший из столиц судья конституционного суда, и местные менты, призванные «следить за соблюдением», и бабы с детьми и близлежащей деревни Кучино, и ребята, приехавшие из Перми и Чусового, - все с первых слов солженицынского рассказа просто оцепенели. И никто уже не мог оторвать взгляд от сцены и от гулаговской карты….
Александр Филиппенко: «Пермь-36», второй раз в этом мемориальном музее ГУЛАГа на форуме «Пилорама» я читаю. Первый раз это было в 2007 году, и позвонили в этот раз и сказали: нам очень хочется, пожалуйста, как завершение, как мощная точка, прочтите. Я сразу согласился, потому что читать на реальной пилораме, когда вокруг реальная зона, забор, колючая проволока, и я говорю текст Солженицына: «И если от тех дальних высших пока дотопает часовой…». Показываю рукой, а там реальная вышка, это видят 500-600 человек, молодежи, студентов пермских, которые приехали на пилораму. Это совершенно уникальное ощущение, это практически я почти читал на стадионе Солженицына, но стадион этот был, к сожалению, бывшая зона, а к счастью, музей, где написал бы я вместо лозунга «Честный труд – дорога к дому» - «Это никогда не повторится». А повториться могут только тексты Солженицына на сцене, на эстраде, как угодно назвать. В данном случае неважно, здесь ближе мне гоголевское понятие кафедры, когда с кафедры я что-то могу сказать и в данном случае молодому поколению. Ничего, конечно, они не знают, глаза квадратные, когда видят эту карту вначале. Потом они не верят. Где это было? На Марсе, на Венере? С кем это было? А когда простой текст, один день простого человека и там ведь все - это правило выживания простого человека. Вот это правило выживания в жесткой тоталитарной системе - вот это главное в «Одном дне». И великое счастье, когда в конце, когда день прошел, и он, позволишь, сейчас я прямо прочту. «Засыпал Шухов вполне удоволенный. На дню выпало сегодня немало удач: в карцер не посадили, на соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку. Стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся. Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый». Это я читаю и чувствую, как в зале плачут. В этом аду, - он говорит, - почти счастливый. И дальше последний абзац у Солженицына: «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было 3653». И улыбаясь немного: «Но из-за високосных годов три дня лишних набавлялось».
Владимир Тольц: Ты не первый раз читаешь это со сцены. Оттуда наверное виднее, как реагирует публика. Что это для твоих слушателей и зрителей - повторение пройденного, открытие, одна из возможных перспектив?
Александр Филиппенко: Нет, нет, это внимательное потрясение. В процессе познания от того, что им казалось, что этого не было никогда, что это было и к этому они приходят. Мало того, поскольку я это все по Станиславскому «я здесь и сейчас», с ними вместе переживаю, то мне кажется, что и они в это самое время то же самое переживают. И вся лента видения, то, что у них, конечно, снимают свое кино внутри у себя в голове, они ставят себя на это место и с ужасом: а что же, как? Я уверен почти, они думают: а как бы я поступил? Что было бы со мной? Поскольку там столько разных вариантов. У Солженицына, ладно, не буду отвлекать, последняя фраза: «Человека можно и так повернуть, и так».
Владимир Тольц: О том, как слушают читаемого со сцены Солженицына, рассказывал народный артист России Александр Филиппенко.
