В понедельник президент России Дмитрий Медведев вручал во Владикавказе награды военнослужащим, отличившимся во время недавних боев.

Мир убедился, что и в наши дни есть политические уродцы, готовые в угоду своим конъюнктурным интересам убивать невинных и беззащитных людей, а собственную бездарность и неспособность находить выход из сложных проблем компенсировать самым ужасным способом.

Саакашвили напрямую не назван, но кто усомнится, что имеется в виду президент Грузии? Контекст высказывания и шире контекст событий не оставляют возможности для иных толкований. В таком случае, не нарушает ли Медведев одну из статей российского законодательства, ведь это «политические уродцы», прямо скажем, уха не ласкает? А ну как Михаил Саакашвили сочтет себя оскорбленным?

Старшему научному сотруднику Института русского языка имени Виноградова Ирине Левонтиной не однажды доводилось писать лингвистические заключения в связи с различного рода судебными исками.

— Если бы кто-нибудь другой (ну не президент же!) прозрачно намекнул на то, что причисляет некое лицо к разряду политических уродцев, могло бы это стать предметом рассмотрения по делу о защите чести и достоинства?

— Можно сколько угодно рассуждать об этичности или неэтичности такого обозначения, политической целесообразности подобной риторики, но если отвлечься от того, кто есть кто, и представить себе, что кто-то пожаловался бы на это, то, мне кажется, что вряд ли такое дело имело бы судебную перспективу. Потому что такой иск предполагает, что о человеке сообщили ложные сведения, которые его порочат.

— Но если Саакашвили решит, что он не политический уродец, что это ложные сведения?

— Там нет никаких сведений. Уродец это оценочное слово. А оценки нельзя рассматривать, как порочащие сведения. Кроме того, оратор никого не назвал. Конечно, все понимают, кого он подразумевал, но он вообще-то никого прямо не назвал и всегда может сказать а я не его имел в виду. В этой ситуации едва ли можно было бы рассчитывать на успех такого иска. Другая вещь можно было бы требовать возбуждения уголовного дела по иску об оскорблении. Но здесь опять едва ли возможна была бы перспектива, потому что оскорбление в соответствии с российским Уголовным кодексом, оскорбление как уголовное преступление предполагает неприличную форму. А слово "уродец", хотя, безусловно, совершенно не парламентское, тем не менее, не является неприличным словом. Тем более, опять же, что в таких делах очень важно, чтобы можно было железно доказать, что имелся в виду этот человек. А это доказать практически в этой ситуации нельзя, потому что там говорилось, что есть люди, есть политики, которые... В общем, понимай, как знаешь. Наконец, еще похожие случаи бывают в делах о разжигании межнациональной розни. Там и слово "уродец" годилось бы, и не требуется обязательной формы утверждения. Но здесь вопрос в другом. Там, собственно говоря, ничего про национальности не говорилось. Говорилось про политику. Поэтому как дело о разжигании межнациональной розни это высказывание тоже, как мне кажется нельзя квалифицировать. Я говорю не как юрист, конечно, а просто по опыту лингвистических экспертиз в каких-то похожих случаях.

— Вы употребили слова «непарламентское выражение». Между тем, про политических уродцев сказано в тот момент, когда предпринимаются достаточно серьезные дипломатические усилия по разрешению этого конфликта. И вот на этом фоне российское руководство ведет себя таким образом, что оно совершенно не собирается подбирать какие-то обтекаемые формулировки, мягкие слова. Несколько раньше была речь еще об отморозках, которые, почуяв кровь, не могут остановиться, и так далее и так далее. Все это — риторика не дипломатии, а риторика войны, риторика конфликта. Почему так происходит? Ведь не в силу же того, что Дмитрий Медведев не совладал с эмоциями, говоря житейским языком, что у него вырвалось?

— Новый президент хочет понравиться своему народу. По опыту предыдущего президента видно было, что тоже ведь в начале его царствования были все эти слова. По поводу чеченских событий, к примеру. Видимо, Дмитрий Медведев или его аналитики считают, что большой части народа нравится, когда президент выражается таким способом, ругается и, вообще, показывает, что он не такой белый и пушистый, мягкий и интеллигентный, а парень, который может дать в глаз.

Из разъяснений Ирины Левонтиной следует, что языковое поведение Дмитрия Медведева не выходит за рамки закона. Однако, замечу: специальная литература определяет функцию брани в политической жизни как средство дискредитации политического соперника, провоцирование оппонента и приведение его в состояние растерянности. Намерения вести конструктивный диалог с оппонентом в этом перечне, разумеется, нет.