Ирина Лагунина: В понедельник 25 августа исполнилось ровно 40 лет со дня проведения легендарной демонстрации на Красной площади в знак протеста против ввода войск – прежде всего советских – в Чехословакию. Пражская весна была раздавлена гусеницами танков, но нравственный подвиг восьми демонстрантов не был забыт ни в России, ни, тем более, в Праге. К сожалению, только половина из них была на мемориальных торжествах в столице Чехии. Четверых из восьми уже нет в живых. Нет и Ларисы Иосифовны Богораз, которая десять лет назад подробно рассказала моему коллеге Ефиму Фиштейну о том, какими мотивами руководствовались диссиденты, как готовилась демонстрация и как она проходила. Вот эта архивная запись.
Лариса Богораз: Когда началась «пражская весна», московская интеллигенция просто жила этими событиями. Друг другу рассказывали про то, что происходит в Чехословакии, про то, что пишут чешские газеты. Я читаю по-чешски, иногда удавалось достать чешские газеты, первое время они просто продавались, а потом перестали продавать, но они попадали к нам. Я помню впечатления. Вы знаете, мы были очень воодушевлены этим, потому что мы считали, что началось в Праге, потом будет в Варшаве, потом будет у нас. Мы очень хотели этого, ждали этого. Что особенно привлекало – это мирный характер перемен. Если рассказывают правду, то это ведь хорошо. Ну что делать, если такая была правда, если она неприятная коммунистам. Особенно, что мы ценили – это свободу слова, которая сразу проявилась в Чехословакии. Я помню газету одну, просто сейчас помню, она у меня перед глазами стоит, там была карикатура очень смешная: такое красивое античного типа здание с колоннами, около этого здания стоит человек в пожарной каске и со шлангом в руках, поливает это здание водой. У этого человека густые брови – это Брежнев. А ему человек говорит: так ведь не горит. А он продолжает, как будто пожар тушит.
Конечно, обсуждали, говорили: а советские ведь могут ввести войска, в Венгрию ввели в свое время войска и в Прагу могут ввести. Что тогда? Надо сказать, я не знаю, как большинство людей, я не верила, что введут войска. Хотя я знала наше правительство, наш режим, который на все способен. Я думала, что хотя бы здравого смысла хватит не вводить войска.
Я помню, в июне месяце случайно встретилась с одним парнем, чешским аспирантом, который учился в Москве. Он незадолго до этого съездил домой на каникулы. Мы с ним разговаривали, что там происходит. Он мне говорит: «Я побывал сейчас в Праге, и я теперь не понимаю, как мы могли до этого жить и как мы будем после этого жить, если это задушат». Говорит: «Я совершенно не понимаю, как это возможно. Я вернулся сюда, чувствую, что я задыхаюсь». И опять разговоры - введут войска или не введут войска. Я ему сказала: я думаю, что не введут войска. Должны же они понимать, что если введут войска, это будет значить конец мирового коммунистического движения во всем мире. И вы знаете, он что сказал: «Тогда пусть введут войска». На меня произвело очень сильное впечатление.
Совещание в Черне-над-Тисой поставило все точки над i, показало, что готовится вторжение. И тогда среди друзей началось обсуждение: а если это случиться, что тогда мы должны делать? Мы уже заявили себя как оппозиция нравственная внутри страны. Арестовали человека по политическому выступлению, мы выступали с протестом. Но это же события несравнимые: одного арестовали, а тут целую страну репрессируют нашим именем. И тогда стало появляться слово «демонстрация». Я очень любила Чехословакию, знала чешский язык и полюбила в особенности в 68 году, когда началась «пражская весна», я увидела, что это страна, что народ живой. И я думала: ведь чехи навсегда станут врагами России - это будет вражда. И нужно, чтобы чехи знали, что не все, не вся страна против Чехословакии, не вся страна за ввод войск. А тут начались в стране митинги такие, официально организованные, где нужно было голосовать и говорить: весь советский народ как один поддерживает политику партии и правительства. Но я считала, что нужно сказать, что не весь. Если не я, то есть такие. Но каждый человек, который стоит с акцией протеста, поймет, что есть еще люди, и тогда добрые отношения между народами могут сохраниться. Вот это был мотив, который был за еще до ввода войск. Поэтому когда среди моих друзей стало порхать слово «демонстрация», я подумала, что я в ней приму участие, если случится такая необходимость.
21 августа рано утром раздался телефонный звонок, звонила Наташа Горбаневская, она сказала: советские танки в Праге. Вы знаете, как будто ударили дубиной по голове. Хотя в общем такая вероятность предполагалась, но факт этот производит впечатление шока, вызвал шок. Главное, что для меня было так. Мне было тогда сорок лет. Слова «советские танки в Праге» мне напомнили военное время, когда фашистские танки в Праге, для меня это соединилось в одну формулу - немецкие танки в Праге, советские танки в Праге. Я знала, что советский режим есть вариант фашистского режима, немецкого режима. А тут они просто соединились в одно, уже не могло быть вопросов, участвовать в демонстрации или нет.
Демонстрация, вопрос - где. Это была Наташина идея – на Красной площади. Когда? В 12 часов дня. Кто пойдет - этого не обсуждали, кто захочет, тот и пойдет, кто не захочет, тот не пойдет, кто не сможет, тот не будет, никакой обязательности не было. Это не была договоренность – я, ты. Лозунги кто будет писать, тоже не договаривались, и что будет написано на лозунгах, тоже не договаривались. Но в 12 часов дня на Красной площади у Лобного места. Почему обсуждалось Лобное место? Потому что мы точно знали, что там нет движения общественного транспорта, а воскресенье, потому что народ будет. Несколько дней нам нужно было для того, чтобы подготовиться хоть как-то к этой демонстрации. Все ушли к себе домой. Кто-то начал писать лозунги. Тогда возникает вопрос: к чему нам быть готовыми? Мы знали статью, по которой нас будут судить –190, по которой санкция до трех лет заключения. Я по глупости своей считала, что по три года дадут всем участникам демонстрации. Те из нашей компании, кто был поумнее, знал, что не дадут одинаково, что будут некоторые различия, кому-то больше, кому-то меньше. Дальше я должна сделать следующее: будет обыск, значит нужно подготовить дом к обыску, убрать все лишнее. Но я этого сделать не успела просто. Мне еще нужно было написать записки, условно говоря, прощальные перед долгой разлукой, и родителям. Я написала, что я прошу у них прощения, что я их оставляю, я не могу поступить иначе. Я была рада, что сына нет в Москве, потому что он бы тоже пошел. Мне было бы сложно его удержать от этого. А тут его не было. И еще одну задачу я взяла на себя сама: хорошо, мы выйдем на демонстрацию, никто об этом не узнает, тогда цель не достигнута. Чтобы в Чехословакии знали, что в России у них есть друзья, что не все поддерживают акцию. Значит нужно было сделать так, чтобы эта акция стала известна. Кому же сказать? Иностранным корреспондентам, с которыми я была знакома.
25 мы подошли к Лобному месту, я приехала немножко заранее, там я встретилась с Павлом Литвиновым на Красной площади, он тоже обычно опаздывает и тоже приехал заранее. Так прогуливались, к нам присоединился Костя Бабицкий. Шли по площади, но еще не подходя к Лобному месту. Ровно в 12 еще, часы не начали 12 бить, появилась Наташа Горбаневская с коляской, у нее грудной ребенок, она с ним пришла. Мы пошли к Лобному месту. Почему Лобное место? Потому что по Красной площади не было движения автотранспорта и нас нельзя было обвинить в нарушении уличного движения, хотя нас все равно в этом обвинили, но это было явно фальшивое обвинение потом. И мы сели там на парапет около памятника Минину и Пожарскому и подняли плакаты. За спиной у меня был Виктор Файнберг. Мы сидели, они стояли сзади. Они просто нас, меня и Наташу Горбаневскую, заслонили, чтобы на нас не напали сзади. И пришли люди, про которых я даже думать не думала, что они будут на демонстрации, которые просто услышали, что будет демонстрация, узнали от кого-то и пришли. Это были Таня Баева и Вадим Долоне. Они не участвовали в обсуждении, они узнали, что будет, и пришли. Мы подняли плакаты, через три минуты у нас их в руках не было. Тут же моментально со всех сторон с площади к нам подбежали люди и выхватили из рук плакаты. Было очень обидно. Вы знаете, я бы хоть покрепче держала, но все равно бы вырвали. Но тогда было неприятно, как будто не вырвали, а вынули из рук. А мы остались сидеть, не ушли. Мы сидим, перед нами выросла сразу стенка посторонних людей, в основном посторонних. У этих людей, которые огородили нас стеной, были у всех одинаковые ботинки и на всех одинаковые, хорошо отглаженные брюки. Но еще увидела в толпе знакомых мне людей, которые тоже знали о демонстрации и которые пришли для того, чтобы потом, когда нас будут судить, это всем было ясно, что будет суд, быть свидетелями, что мы не нарушали порядок, что мы не хулиганили.
