Дмитрий Волчек: Третий международный литературный фестиваль закончился в городе Нови Сад, столице автономной области Воеводина Сербии. О его особенностях и деталях рассказывает Елена Фанайлова.
Елена Фанайлова: Нови Сад – столица автономной области Воеводина, лежащий по обеим сторонам Дуная живописный город с невысокой застройкой времен австро-венгерского владычества, полтора часа на автобусе к северо-западу от Белграда. Фестиваль вписан в городскую жизнь: вечерние двухчасовые чтения происходили в центре города, на Площади Молодоженов, и любой прохожий мог послушать стихи, а посетители окрестных кафе делали это, не вставая из-за столиков. Глава фестиваля поэт Йован Зивлак пишет стихи на четырех языках и приглашает поэтов со всей Европы, за исключением ближайших хорватских соседей. Все стихи читались в переводе на сербский. Лауреатом фестиваля стал литератор весьма известный, у которого уже есть несколько европейских наград, в том числе английский Буккер за роман «Голодная дорога», английский поэт, писатель, эссеист нигерийского происхождения Бен Окри, и в кулуарах фестиваля говорилось, что его награждение - это определенный жест в сторону толерантной Европы. Бен Окри выступал на закрытии фестиваля со стихами, которые звучали, скорее, как ритмизованная проза.
Бен Окри: Нам нужен голос, который обращается к высшему в нас – к нашим радостям, детству, божественному в искусствах, к нашему личному и национальному наследию, к нашим одиночествам, сомнениям, ко всем неведомым измерениям, которые могут творить как люди, так и создания, тронутые шепотом звезд. Кем бы мы ни были, поэзия ближе нам, нежели политика, и поэзия столь же обыденна для нас, как ходьба или еда, поскольку мы из смерти перерождаемся к дыханию и поэзии. Рождение - это поэтическое состояние, дух, обретающий плоть. Умирание или смерть – это поэтическое состояние, это плоть, вновь становящаяся духом, странное чудо завершения круга, биение и неслыханная мелодия жизни, возвращающиеся к неизмеримой тишине. А посередине – мы в настоящий момент, на перекрестках между внешним и внутренним, внутренним чувством нескончаемости времени и внешним свидетельством его мимолетности – двойственное состояние, которое прежде всего поэтично. Когда встречаются государственные мужи и жены, они обсуждают дела государства. Когда встречаются поэты, они отражают изначальное биение, ритм жизни, эллиптические строфы уникальных способов говорить, таинственные паузы сердцебиения. Поэты начинают в нас внутренний диалог, они предлагают отправиться в путь к личной правде каждого человека, так что, когда фестиваль, подобный этому, собирает вместе голоса со всего мира, эта площадь становится местом для сновидений, академией самого важного под звездами.
Елена Фанайлова: Бен Окри награждал молодого сербского поэта за дебютную книгу в городке Сремски Карловцы. Свидетелем этого события была и русская делегация. Рассказывает поэт Всеволод Емелин.
Всеволод Емелин: Сремски Карловцы - место, которое сербы Воеводины считают своим историческим, культурным, духовным центром, и на самом деле это знаменитый центр русской эмиграции. Там памятник Врангелю стоит. А само мероприятие было чрезвычайно удивительным. Заводят нас в магистратуру этого города, в небольшое, но хорошо отремонтированное, презентабельное двухэтажное здание. Советский такой зал для приемов начальства. Стоит флаг Сербии, стоит флаг Воеводины - обстановка райкома комсомола моего детства. Заходят три мужика в пиджаках, начальственного вида, торжественно восседают. Мэр Сремских Карловцев торжественно чего-то зачитывает. Совершенно неожиданно перед этим вышла девушка, взяла скрипку, начала на ней исполнять какую-то совершенно неожиданно авангардную музыку. Надо было видеть лица этих руководителей, которые изображали углубленное слушание. Девушка потом старалась к этой музыке солировать свистом, потом голосом, а потом она вдруг еще как-то лихо подпрыгнула, взвизгнула. В общем, очень сильное впечатление, чрезвычайно сильное.
Елена Фанайлова: Противоречивые черты советского мира и славянского братства в Сербии выражаются и в том, что русский культурный миф остается востребован сербской литературой. Вот стихотворение Весны Ковач.
Весна Ковач: «Жизнь Ивана Ивановича».
Моя жизнь, Ивана Ивановича, и многих Иванов Ивановичей, очень редко бывает героической и отданной борьбе за свободу. Она состоит просто из небольших взлетов и блуждания между звездами и землей. Маленькая жизнь людей, которая проходит. Разве я когда-нибудь решился на любовь, на смерть, на одиночество, разве я когда-нибудь сделал настоящее дело, разве я когда-нибудь прыгнул в реку, чтобы утопиться, разве я когда-нибудь оставил свою семью и ушел жить один, осужденный из-за позора, который я сделал, разве я когда-нибудь посвятил свою жизнь вещи, которая умирает, пусть даже я выдумал ее? Я разве был когда-нибудь, разве когда-нибудь существовал маленький, маленький человек Иван Иванович?
Это стихотворение называется именем Ивана Ивановича. В одном фильме, в русском фильме, Императрица Екатерина объясняет своему офицеру, что она не хочет больше жертвовать жизнями русских крестьян. Офицер говорит, не хочет, чтобы Иван Иванович был пушечным мясом. Иван Иванович здесь - метафора маленького человека, который, к сожалению, в развитии нашей цивилизации чаще всего именно и превращается в пушечное мясо и страдает за чужие интересы.
Елена Фанайлова: Другой – европейский, средиземноморский - мир и миф оказывается важен для молодого боснийского серба, Радомира Митрича. За стихотворение памяти брата, погибшего во время балканского военного конфликта, он получил награду международного фестиваля в Италии.
Радомир Митрич: «Босния». Ноктюрн.
Голоса, голоса помню, уловленные ракушками воспоминания. Я рос, и во мне росла мысль, и когда отец отправлялся в путешествие в Стамбул или в Венецию всегда оттуда привозил новые книги.
Он рассказывал всегда невероятные истории, и мать сидела в углу дома, слушала, и я слушал о голубизне Средиземного моря и о том, какое чудо скрывает Санта Мария Формоза. Тогда я даже не думал о том, что принесет война. Во-первых, это был страшный шум, который в нас убивал детство, и старая дама Смерть ковыляла вокруг нас, и она унесла моего старшего брата куда-то на другое небо, и мы теряли наши улыбки и вокруг меня стихали голоса тех, кто мне был дорог, и потом меланхолия, какая-то тихая печаль, как будто в стихах Сильвии Блатт, которую я охотно читал, когда спускалась тьма, какая-то балканская военная тьма, она нас превращала в тишину. Но так же как в рассказе о семени и сеятеле я верил в то, что и меня ждут дни, когда придет счастье, и это будут дни с женским лицом, о котором Борхес так прекрасно говорил. Это будет лицо, которое мое одиночество разделит со мной, и тишину тоже разделит. Война давно закончилась, эти голоса живут в нас, голоса наших молитв доходят до неба, и я своему не рожденному сыну привожу книги, чтобы они ждали его так же, как меня ждали книги в начале пути, в начале моей дороги жизни, на пути между Венецией и Стамбулом, между которыми стучит сердце Средиземного моря, Босния и моя родина, из которой я никогда не уеду так далеко, чтобы не почувствовать ностальгию. Так же, как в этот час, когда спускается вечер на дороге, на пути от Гданьска к Сараево.
Елена Фанайлова: Как почти на любом европейском фестивале, на новосадском по вечерам проходили турниры сербского слэма, где поэты соревновались скорее в артистизме, чем в мастерстве, а публика голосованием выбирала лучших.
«Это стихотворение про любовь, я там тебя люблю, и все такое. Ну, привет. Извини, если я грубая была, я просто тебе не хотела говорить, что ты глупый и ничего не понимаешь. Твоя поэтическая персона иногда бывает слишком лирической и слишком непонятной для меня. Дорогой, я действительно не хотела тебе говорить, что ты идиот и просто-напросто незрелый сопляк. Мне надоела твоя меланхолия, у меня аллергия на это. Только, пожалуйста, не прекращай мне писать имейлы, дорогой мой, в которых ты обещаешь мне все наше время, наше пространство, наши тексты, наши сношения. Дорогой мой, ты помнишь, мы с тобой последние любовники, и я буду тебя ждать вечно, сколько хочешь, дорогой мой».
Елена Фанайлова: Московский поэт Всеволод Емелин в сербском слэме не участвовал, но оживление и одобрение публики вызвал такими, например, стихами
Всеволод Емелин: Из цикла «Времена года». «Лето».
Не жужжи, комар проклятый, над моею головой,
Руки, ноги, как из ваты, за окном июльский зной.
Не жужжи ты, не кружи ты, над моею головой,
Пусть глаза мои закрыты, я пока еще живой.
Кровь мою не пей, не надо, ядовитая она,
Вся продуктами распада, спирта едкого полна.
Вдруг она тебя отравит, рухнешь ты, как сбитый «Ан»,
Ляжем рядом мы, две твари, как Изольда и Тристан.
Густ, как борщ, горячий воздух, мы в нем сваримся, комар,
Сколько полушарий мозга разобьет сейчас удар.
Воздух булькает, клокочет, не надышится им рот.
Сколько лопнет этой ночью миокардов и аорт.
Задохнувшись в перегаре, заглянув за самый край,
Друг единственный, комарик, ты-то хоть не умирай.
Чуя крови вкус соленый, ты лети, комарик мой,
Над огромной, раскаленной, предынфарктною Москвой.
Долг последний доплати мой, я ж кормил тебя собой,
Расскажи моей любимой, я женился на другой.
Пусть не ждет меня Иуду, и не льет пусть слезных струй,
Передай, что помнить буду, и покрепче поцелуй.
В ее горнице прохлада, скромен девичий альков,
Робко теплится лампада у бумажных образков.
Она, как ребенок дышит, распростершись на шелках,
Чуть гудит ее кондишн, четки в сахарных руках.
Ее писк твой не разбудит, сядешь тихо ты, как тать,
На ее лебяжьи груди, те, что мне не увидать.
И на миг один короткий обвенчает твой живот,
Мою кровь, что горше водки с ее сладкою, как мед.
