Владимир Тольц: На живописном полотне кисти немецкого художника Теодора Горшельта «Переговоры наместника на Кавказе генерал-фельдмаршала князя Барятинского с Шамилем на Гунибе 25 августа 1859 года» изображено событие почти полуторастолетней давности. Но наш коллега из северокавказской службы Радио Свобода Муртазали Дугричилов сумел найти у этой полузабытой картины глубокие и разнообразные связи с современностью. Ему слово.
Муртазали Дугричилов: Студент из Москвы Алексей Михайлович Богатов приезжал в Дагестан в семидесятых, и тогда он не знал о том, что в Дагестанском музее хранится картина Теодора Горшельта.
Алексей Богатов: Мир тесен. В 1971 году, после землетрясения, я работал бригадиром в студенческом строительном отряде в Дагестане, в поселке Темираул, бывал по делам в Махачкале и не знал, что там в Музее изобразительных искусств висит картина с портретом моего прадеда. Изучение родословной оставляет след в сердце. Я новыми глазами перечитал историю. Два моих деда при советской власти подверглись репрессиям. Георгий Георгиевич Богатов был одним из первооткрывателей Соловецкого лагеря особого назначения. Борис Аристархович Кузнецов прошел через колымские лагеря и сибирскую ссылку. Власть пыталась вычеркнуть моих дедов не только из жизни, но и из истории. Я всегда чувствовал себя обязанным сделать все для возвращения их памяти.
Муртазали Дугричилов: Спустя годы, когда был открыт доступ в архивы, ему удалось найти много интересных документов, относящихся к его предкам, среди которых – и герой нашей сегодняшней передачи, изображенный на картине Теодора Горшельта. Но, прежде чем мы назовем его имя, нелишне будет вспомнить историю создания этой картины, ее автора и событие, послужившее поводом к ее написанию.
26 июля 1859 года в своем письме, адресованном Барятинскому, канцлер Горчаков пишет о значении мира на Кавказе:
«Дорогой князь!
Шамиль имеет своего агента в Константинополе. Агент этот явился к князю Лобанову, выразил ему желание своего доверителя вступить в переговоры и спросил, входит ли в виды императорского правительства соглашение с Шамилем и на каких условиях.
Его Императорское Величество приказал мне телеграфировать Лобанову, что он может выдать агенту Шамиля пропуск в Тифлис, и что Вы имеете столь широкие полномочия от нашего августейшего монарха, что можете сами войти с агентом в соглашение. Лобанов уведомит, конечно, Вас непосредственно о последствиях этого обстоятельства.
Политический горизонт, дорогой князь, далеко не ясен. Свидание в Виллафранке может привести к новым комбинациям, исход которых пока никому предвидеть нельзя. Весьма возможно, что цюрихские переговоры будут иметь последствием конгресс, или Европейскую конференцию, которая займется разрешением весьма важных вопросов, касающихся всеобщего равновесия и взаимных отношений великих держав.
Если бы Вы дали нам мир на Кавказе, Россия приобрела бы сразу одним этим обстоятельством в десять раз больше веса в совещаниях Европы, достигнув этого без жертв кровию и деньгами. Во всех отношениях момент этот чрезвычайно важен для нас, дорогой князь. Никто не призван оказать России большую услугу, как та, которая представляется теперь Вам. История открывает Вам одну из лучших страниц.
Да вдохновит Вас Бог!»
Муртазали Дугричилов: Итак, история открывает перед князем Барятинским чистую страницу, дело за малым: вписать в нее событие, заведомо названное историческим, а заодно и проиллюстрировать его. Барятинский вызывает к себе Горшельта, заказывает ему картину, и тот начинает работать над эскизами к будущему историческому полотну - пишет с натуры портреты всех участников предстоящего события. Кроме того, вспоминает очевидец - историк Арнольд Зиссерман, - «специально для Шамиля и его семьи в начале лета 1859 года проездом через Москву Барятинский заказал одному из лучших мастеров дорожный экипаж, и этот экипаж стоял в Темир-Хан-Шуре в ожидании для сопровождения имама в Петербург».
Откуда же такая уверенность в том, что Шамиль сдастся? В последнее время некоторые кавказские историки и писатели стали задаваться вопросом: а было ли это событие пленением Шамиля?
Рассказывает дагестанский историк Хаджи-Мурат Доного.
Хаджи-Мурат Доного: У меня есть свое личное мнение по поводу так называемого пленения. Это был очередной обман царской администрации, эти обманы были сплошь и рядом со стороны царской администрации. Такие шаги к перемирию были еще в период Крымской войны, при наместнике кавказском Муравьеве, но и ему тогда не дали это сделать, хотя Муравьев шел к тому, чтобы заключить с Шамилем перемирие. Но в Петербурге официальном ему это сделать не разрешили. Мое, так сказать, журналистское расследование еще впереди, это дело времени, когда общественность мою точку зрения увидит, услышит по поводу этого так называемого пленения.
Муртазали Дугричилов: Сомнения вызвали опубликованные недавно новые документы тех лет: как известно, имам никогда не уклонялся от переговоров с царским командованием во имя мира на Кавказе. Соглашения о временных перемириях Шамиль всегда старался соблюдать. Начало этому было положено еще в 1839 году, когда после битвы при Ахульго русский генерал Пулло предложил имаму перемирие, и в качестве залога потребовал его старшего сына Джамалудина. Джамалудин долгие годы жил в Петербурге, окончил Пажеский корпус, его воспитанием занимался лично император Николай I. Между тем война на Кавказе продолжалась еще много-много лет, а окончательное «мирное соглашение», названное впоследствии «пленением Шамиля», было достигнуто только тогда, когда мир на Кавказе стал крайне необходимым прежде всего для самой России.
Необходимость такого серьезного разговора возникла пять лет спустя, когда перед Россией неожиданно раскрылась перспектива получить в 10 раз больше веса в совещаниях Европы, если бы на Кавказе был установлен мир, о чем и просит канцлер Горчаков Барятинского. Между строк отчетливо проглядывает карт-бланш, данный им наместнику на Кавказе: принять по возможности все условия Шамиля и заключить перемирие. Генерал-фельдмаршал князь Барятинский перед штурмом Гуниба приказывает: «Нам он (Шамиль) нужен живой, сдавшийся. Убиенный, он послужил бы предметом вечного поклонения, создалась бы легенда о нем».
Тем временем имам, и не помышлявший о предстоящем пленении или перемирии, усиленно готовится к обороне Гуниба. В 23-м томе за 1859 год «Русский вестник» в своей редакционной статье сообщает:
«Шамиль, не ограничиваясь природной крепостью Гуниба, употребил все средства, чтобы сделать его совершенно неприступным: он подорвал порохом все скалы, где представлялась малейшая возможность взобраться, заградил все тропинки (…) толстыми стенами, башнями, двух и трехъярусными оборонительными постройками, везде заготовил кучу каменьев для скатывания на атакующих, и приготовил оборону. (…)
Когда войска устремились к аулу, генерал-майор Кесслер, имея в виду приказание главнокомандующего приложить все усилия, чтобы Шамиль достался нам живым, в руки, тотчас остановил натиск войск, уже готовых ворваться в Гуниб, и расположил их таким образом, чтобы преградить защищающимся в ауле мюридам все пути к отступлению.
В это время князь Барятинский лично прибыл, вместе с командующим войсками на место боя и приказал остановить перестрелку с засевшими в Гунибе мюридами, предложил им сдаться, не подвергая напрасно аула, в котором было много женщин и детей, всем ужасам штурма».
Муртазали Дугричилов: Начались долгие и нелегкие переговоры Шамиля с представителями русского командования. Тут самое время вернуться к главному герою нашего сегодняшнего рассказа и важному участнику этих переговоров. Пройдут годы, и Теодор Горшельт напишет свою картину, репродукция которой будет опубликована № 5 журнала «Русский Архив» за 1889 год вместе с объяснением к картине. В нем, в числе других действующих лиц исторической сцены, имена которых известны, под номером 16 значится безымянный «переводчик» - тот самый прапрадед московского инженера Алексея Богатова. Поблагодарив нас за то, что мы предоставили ему возможность увидеть репродукцию картины Горшельта , которую он долго разыскивал, Алексей Богатов в нашей сегодняшней программе впервые называет имя переводчика при наместнике на Кавказе князе Барятинском и рассказывает о том, как ему удалось установить этот факт.
Алексей Богатов: В нашем семейном архиве сохранилось письмо Степана Николаевича Попова, датированное 1 апреля 1980 года. Вот выдержка из него: «Петр Васильевич Фицхелауров был военным, офицером, окончил школу кавказских языков и служил переводчиком при наместнике Кавказа. Помню фотографию августа 1859 года, на ней наместник со своей свитой и пленный Шамиль, предводитель горцев, ведущих священную войну с русскими, газават. И в рядах свиты стоял и дедушка, а ваш прапрадед Петр Васильевич».
Поиск пошел по двум направлениям – в архивах и в интернете. Из государственного архива Ростовской области ко мне поступила копия послужного списка Петра Васильевича Фицхелаурова. Он содержал не только перечисление всех сражений, в которых участвовал казачий офицер, но там было много другого интересного. Так в 1853 году Фицхелауров поступил на отделение восточных языков при Новочеркасской гимназии. Это по тогдашним понятиям было высшее образование, потому что других институтов, кроме университетов, в России в то время не было. Он состоял с 10 по 25 августа под личным начальством главнокомандующего Кавказской армии, генерал-фельдмаршала князя Барятинского при блокаде и 25-го при взятии штурмом Гуниба и пленении Шамиля. И 25 же сентября 1859 года по приказанию командовавшего войсками Прикаспийской области был назначен для исправления должности письменного военного переводчика в управление хана Аварского, а затем на административных должностях.
Откуда же у казачьего офицера знание кавказских языков, стремление к этому? Оказывается, это продолжение семейной традиции. Из архивных данных выяснилось, что в 1760 году из Грузии в свите царя Картлисского Теймураза Второго в Россию прибыл Иван Петрович Пицхелаури. После смерти Теймураза в 1762 году Пицхелауров, как его стали величать, поступил на службу в Коллегию иностранных дел как знаток горских языков, жил в Кизляре и Моздоке, работал переводчиком в осетинской духовной миссии и у командира Куринского пехотного полка, генерал-майора Сухотина. Сын его, Петр Иванович Фицхелауров служил протоиереем Старочеркасского войскового Воскресенского собора, а внуки уже были донскими казаками. Старший – Василий, – отец Петра Васильевича Фицхелаурова, был судьей на Дону. Младший – Степан – врач, о встрече с ним упоминает в своей книге «Было и думы» Александр Герцен.
Итак, слова Степана Попова документально подтвердились. Но, наверное, это была не фотография, а какая-то репродукция с картины. Вряд ли в действующей армии был фотограф. И действительно, удалось выяснить, что были к кавказской линии прикомандированы два художника-баталиста – Горшельт и Рубо. Горшельт, по всем отзывам, не только художник, но фактически историограф. И картина Горшельта «Пленение Шамиля» - это документально точное изображение события.
Муртазали Дугричилов: Переговоры царского командования с имамом Шамилем были долгими и тяжелыми. Но цитированный уже нами «Русский Вестник» их подробностей не приводит.
«После переговоров, длившихся около двух часов, Шамиль, видя аул окруженным густой цепью войск, готовых ворваться в него, решил сдаться».
Муртазали Дугричилов: Исторический пробел восполняет опубликованный недавно перевод рукописи очевидца и непосредственного участника события Абдурахмана Казикумухского «Китаб ат-Тазкира» («Книга воспоминаний»).
«…Шамиль получил известие, что полковник Лазарев, нынешний правитель Центрального Дагестана и Даниял-бек Елисуйский прибыли к имаму вместе с другими почетными лицами, ожидая под стеной представителя, который стал бы говорить с ними относительно перемирия и союза с русскими, с тем, чтобы оно было наиболее выгодным в том, что касалось прошлого и будущего. (…) Шамиль ответил им, что перемирие между ними состоится, при условии, если ему будет предоставлена возможность совершить хадж вместе с семьей и соратниками. А если им будет отказано в этом намерении, то между ними не может быть ничего иного, кроме войны».
Муртазали Дугричилов: Далее Абдурахман Казикумухский вспоминает, что дерзкий ответ имама рассердил Барятинского. Однако России важно было показать другим державам, что мир на Кавказе достигнут, а царю польстить тем, что имам пленен и Кавказ покорен, и недоумение было быстро утрясено. Шамилю обещали не только возможность совершить хадж, но и аудиенцию императора. «Имам, подлинно, ты не раскаешься в том, что прибыл к наместнику, а затем – к императору», - заявил Шамилю некий Мирза Худат, которого полковник Лазарев представил в качестве секретаря барона генерала Врангеля.
«Когда мы попали к месту пребывания наместника, нас отстранили от имама всех, кроме Юнуса. Затем мы вернулись в село, оставив там имама, вошли в сельскую мечеть, где нашли Гази-Мухаммеда. Он спросил нас: «Где вы его оставили?» Мы ответили ему: «Мы были отстранены от него, и нас не пустили к нему. Мы не знаем, что с ним». Гази-Мухаммед собрался было нарушить перемирие. Он думал, что потерял имама навсегда, и уже больше не увидит его. Ибрагим, сын его дяди Батырхана ал-Гимрави, успокоил Гази-Мухаммеда: «Не разжигай огня раздора, который был погашен полностью с большим трудом. Не навлекай неприятностей на своего отца и на оставшихся из своей семьи»…»
Муртазали Дугричилов: Историческое событие свершилось. 25 августа 1859 года в Гунибской роще Шамиль предстал перед наместником на Кавказе. «Русский вестник» сообщает:
«Князь Барятинский принял его, сидя на камне. Зная, что по понятиям горцев человек, у которого отнято оружие, теряет вместе с тем и свою честь, он допустил его представиться себе в оружии. Говорят, что когда князь уехал, Шамиль сел на тот камень, на котором сидел князь и долго не хотел сойти с этого места. Наконец, по убеждению графа Евдокимова, объяснявшегося с ним без переводчика, он встал и сел на лошадь. По одну сторону поехал граф Евдокимов, по другую – полковник (ныне генерал-майор) Тромповский; за ним следовали два переводчика и эскадрон драгун. В пути Шамиль два раза останавливался и просил позволения молиться. Много раз он просил пить воды.
Господин Главнокомандующий приказал отвезти его в лагерь главной квартиры, а на другой день прибыли сюда же два его сына и все семейство. 27-го числа все они отправлены в Темир-Хан-Шуру, откуда Шамиль со старшим сыном Кази-Магомой отосланы в Санкт-Петербург в сопровождении гвардии полковника (ныне генерал-майора) Тромповского».
Муртазали Дугричилов: На сей раз царское командование выполнило все условия, при которых предводитель горцев соглашался на перемирие. Условия эти суть следующие. Позволить совершить с семьей хадж; после пребывания в России Шамиль отправляется в Мекку и Медину, где в 1871 году и заканчивает свой жизненный путь. Не призывать дагестанцев на рекрутскую службу; лишь однажды, во время Русско-японской войны правительство обратилось к горцам «защитить отечество от язычников». Разрешать среди дагестанцев все судебные дела по шариату; шариатские суды действовали в Дагестане даже при Советской власти, вплоть до 20-х годов. И, наконец, последний пункт – позволить бывшим шамилевским наибам продолжать управлять округами уже под началом царской администрации. Кстати, по инициативе Милютина в Дагестане было учреждено военно-народное управление, чего не было в других «субъектах» империи.
Пленением это было, или перемирием – судить историкам. Многие неопубликованные и не переведенные доныне документы ждут своего пытливого и непредвзятого исследователя. Одно бесспорно – дипломатическая победа России. Тем не менее, опуская все драматические подробности, очевидно из желания потакать императорским амбициям, командование Кавказской армии рапортует о победе воинской, и 8 сентября 1859 же года Государь Император отзывается на нее Высочайшей грамотой:
«Отличною воинской распорядительностью вашею даровано окончательное замирение восточной части Кавказа. Главный виновник и вождь в долговременной ожесточенной борьбе Шамиль, окруженный в укреплении Гуниб войсками, под личным Вашим командованием взят в плен со всем семейством и последними приверженцами его».
Муртазали Дугричилов: Написана и картина, заказанная Барятинским. Теодор Горшельт изобразил на ней себя с непокрытой головой, как бы отдавая тем самым дань почтения к вождю горцев. Из воспоминаний художника:
«...К князю Шамиль ехал верхом, окруженный нашими офицерами, но последние сорок шагов прошел пешком. Его друга Юнуса оставили при нем. Князь Барятинский сидел на камне и, когда окружавшие его раздались, чтобы пропустить Шамиля, Шамиль указал на него пальцем и спросил – это ли наместник…
Наружность Шамиля мне чрезвычайно понравилась, его почтенная внешность, его благородные черты, его изящные, хотя и не совсем смелые манеры покорили меня теперь в высочайшей степени и произвели на меня сильное впечатление. Теперь я понял, почему его особа внушает к себе фанатическую преданность, в особенности народа, у которого внешнее так высоко ценится. В его чертах, в его выразительных глазах видна меланхолия – может быть, сознание нравственной бедноты его народа и безнадежности всех усилий поставить его на высокую ступень или упрочить его независимость, которую этот народ ни оценить, ни сохранить не сумеет».
Муртазали Дугричилов: Картина «Пленение Шамиля» была впервые выставлена в Мюнхене в 1866 году. Ныне она хранится в Дагестанском краеведческом музее. За это произведение Теодор Горшельт был удостоен звания академика, а за картину «Штурм Гуниба» - золотой медали на Всемирной парижской выставке в 1867 году.
Времена меняются, а вместе с ними и мы. В объяснении к картине, опубликованном журналом «Русский архив», много грузинских лиц и фамилий: это и милиционер из племени Хевсури, будущий полковник Георгий Гватуа, и его брат мальчик Захар, и тушинец в шапке, и казацкий офицер Заридзе… Многие грузины, состоявшие на русской службе, воевали тогда против горцев. В наши дни – я говорю о событиях в Грузии в августе этого года – потомки тех самых горцев участвуют или выражают готовность участвовать на стороне России добровольцами в боевых действиях против уже против Грузии. Инженер Алексей Богатов так комментирует это явление.
Алексей Богатов: Всякий раз, когда мы втягиваемся в конфликт, мы играем против своего будущего. Нельзя жить воспоминаниями только прошлых поражений. Нужно все время думать о том, как преодолеть это. У нас между русским и грузинским народом нет действительных противоречий. И то, что сейчас происходит, это очередная историческая ошибка, которая инспирирована совершенно конкретными людьми, руководителями по обе стороны каждой границы. Никогда не удастся вбить клин между русскими и грузинами, и против этого будет говорить в том числе и наша кровь.
Муртазали Дугричилов: Вокруг камня, на котором восседал князь Барятинский, принимая имама, впоследствии была построена беседка, названная почему-то «беседкой Шамиля», хотя правильней было бы назвать ее беседкою Барятинского . Дагестанский краевед Булач Гаджиев рассказывал, как в семидесятые годы в Дагестан приезжал польский ученый, автор труда «Три страницы из истории Кавказа» Ежи Енджеевич, чей прадед, сосланный на Кавказ за участие в польском восстании, перебежал на сторону Шамиля, защищал Ахульго. С собой польский ученый привез букет роз, чтобы возложить их к подножию памятника имаму. Каково же было удивление Ежи Енджеевича, когда он узнал, что в Дагестане памятника имаму нет. Потом, выступая перед руководителями республики, он сказал: «Единственным напоминанием о Шамиле в Дагестане служит беседка генерала Барятинского в Гунибской роще, с камнем, на котором он восседал, принимая имама. Но я не решился возложить цветы туда, и я увожу этот букет с собой!»
Вопрос о возведении памятника Шамилю поднимался дважды: в шестидесятых конную статую иммама изваял скульптор Хасбулат Аскар-Сарыджа, но руководство республики отказалось от дара своего земляка. Скульптор, живший тогда в Средней Азии, в сердцах разбил свою работу. В конце девяностых конную статую имама изваял другой дагестанский скульптор – Али-Гаджи Сайгидов. Была объявлена кампания по сбору средств на возведение памятника, но тогдашний спикер Народного собрания Дагестана, ныне президент республики, Муху Алиев поддержал Духовное управление Дагестана, возражавшее против установления монумента национальному герою. Потом на родине имама кто-то взорвал макет этого памятника и бюст как не отвечающий канонам ислама. Взорвали и беседку Барятинского-Шамиля – те, кто считал ее оскорблением памяти своего народа. Этот случай описал в своем стихотворении поэт Александр Еременко.
Куда влечет меня свободный ум?
И мой свободный ум
Из Порт-Петровска,
Хотя я по природе тугодум,
Привел меня к беседке
Шамилевской.
Вот камень.
Здесь Барятинский сидел.
Нормальный камень,
Выкрашенный мелом.
История желает здесь пробела…
Так надо красным.
Красным был пробел.
Он, что ли, сам тогда его белил?
История об этом умолчала.
Барятинский?.. Не помню. Я не пил
С Барятинским.
Не пью я с кем попало.
Да, камень, где Барятинский сидел.
Любил он сидя принимать, такое
Прощается - плененных масса дел!
Плененные, как самое простое,
Сдаваться в плен предпочитали стоя.
Наверно, чтоб не пачкаться о мел?
Доска над камнем. Надпись.
Все путем.
Князь здесь сидел. Фельдмаршал? Это ново.
Но почему-то в надписи о том,
Кто где стоял, не сказано ни слова.
Один грузин (фамилию соврем,
Поскольку он немножко
Знаменитый)
Хотел сюда приехать
С динамитом.
«Вот было б весело, вот это
Был бы гром!»
Конечно, если б парни всей земли
С хорошеньким фургоном
Автоматов,
Да с газаватом, ой,
Да с «Айгешатом»,
То русские сюда бы не прошли.
К чему сейчас я это говорю?
К тому, что я претензию имею,
Нет, не к Толстому,
Этим не болею -
Берите выше - к русскому царю.
Толстой, он что?
Простой артиллерист.
Прицел, наводка, бац! - и попаданье:
Шамиль - тиран, кошмарное
Созданье,
Шпион английский и авантюрист.
А царь, он был рассеян и жесток.
И так же, как рассеянный жестоко
Вместо перчатки на руку носок
Натягивает, морщась,
Так жестоко
Он на Россию и тянул Восток.
Его, наверно, раздражали пятна
На карте… Или нравился Дербент.
Это, конечно, маловероятно,
Хотя по-человечески понятно:
Оно приятно, все-таки Дербент!
«В Париже скучно, едемте
В Дербент?»
Или: «Как это дико, непонятно:
Назначен губернатором в ДЭРБЭНТ!»
Вот так и нас ведет свободный ум.
Я вроде жив. А где-то недоумки
Приволокли тротил в спортивной
Сумке
И все-таки беседку ту взорвали.
Но вот что мне сейчас пришло на ум:
По-моему, заряд не рассчитали.
Взорвали всё. Остался белый шум.
…Лишь белый шум в ушах -
Как стекловата.
Хаджи-Мурат ни в чем не виноват.
Барятинский ни в чем
Не виноват.
Седло-гора ни в чем не виновата.
Никто не виноват.
И - белый шум…
Владимир Тольц: Поэт Александр Еременко и программист Алексей Богатов в радиоисследовании сотрудника Северокавказской службы Радио Свобода Муртазали Дугричилова о живописном эпизоде прошлого «замирения Кавказа» и современности.
