Марина Тимашева: А в Петербурге, в музее Анны Ахматовой проходили чтения о роли пространства и личности в истории России. Татьяна Вольтская выслушала выступавших.
Татьяна Вольтская: Роль огромного географического пространства России в ее истории и в ментальности людей занимала многих ученых, философов, писателей. Говорит Феликс Разумовский.
Феликс Разумовский: В древнерусском языке есть такое слово «застень». Это слово можно перевести как нечто заслоняющее солнце или заслоняющее правду. Кстати, от слова «застень» происходит другое слово, к счастью, пока сохранившееся – «застенчивость». Причем люди, которые понимали немного в русской культуре, такие, например, как академик Аверинцев или Дмитрий Сергеевич Лихачев, они считали, что это важнейшее качество русской культуры– застенчивость. Мне кажется, что именно поэтому древнерусская архитектура избегала больших и масштабных сооружений. Когда была просто очевидная нужда построить достаточно вместительный храм, на значительное количество прихожан, то строился не один храм, а несколько храмов, почти впритык друг к другу. Пример - Посад в Суздале. Самое большое зло или промах это, если нечто появившееся в городе, тем более, храм, превратится в застень. При этом русский человек начинает действовать совершенно особым образом - он просто покидает это место и уходит в бега, вообще, перемещается в пространстве. Это многое объясняет, как мне кажется, в русской истории и в том, что вообще Россия такая большая. В значительной степени она была освоена беглецами.
Татьяна Вольтская: Мне нравится эта идея. По-моему, она касается не только пространства, так сказать, материального, но и духовного. Поэты обэриуты бегут в детскую литературу, в журнал «Чиж и Ёж», и расцветает детская литература. Другие поэты и писатели бегут в переводы, и «Фауст» Гете приобретает интонации Пастернака. Литературоведы и критики бегут в изучение прошлого. Как беглые крестьяне, становясь казаками, осваивают новые земли, так и беглые с минного поля современности писатели и ученые осваивают пространства, оказывающиеся впоследствии невероятно важными. Другое дело, что то самое пространство, для кого они были рождены, сплошь да рядом оказывается в запустении, и об этой трагедии вспоминают не так уж часто. Так что идеализировать все эти вынужденные перемещения я бы остереглась. Феликс Разумовский тоже говорит, что странствия бывают разные - от военных набегов, овеянных романтическим ореолом, до таинственных, но таких характерных для русского сознания поисков Беловодья или Иняшнего царства.
Феликс Разумовский: Известны случаи, когда какая-то деревня собирала деньги и отправляла человека на поиск Апоньского царства. Это такая была мечта, легенда, что существует где-то Апоньское царство или Беловодье – страна, которая живет по правде. В 17-м веке, в поисках этого Беловодья, по Амуру казаки вышли к Тихому океану. Понятно, что если бы они шли за нефтью, за золотом, то понятно, ребята как-то хотели пополнить свои ресурсы. Ничего подобного. Они шли в поисках земли, где можно жить по правде.
Татьяна Вольтская: О роли пространства в русской культуре размышляет и другой участник беседы – старший научный сотрудник Музея истории религии Александр Буров.
Александр Буров: После того как проходит такой романтический период - освоение пространства в поисках Беловодья, в поисках какой-то идеальной земли, идеального пространства, где все будет правильно, где все будет по правде - за этим романтическим периодом неизбежно наступает период, когда приходит власть, наводит порядок, то есть начинает использовать эту жажду освоения пространства в своих целях. И дальше получается, что, как мне кажется, личность в русском пространстве оказывается как бы заложником этого пространства - или винтиком в этой мощной государственной системе, или человеком толпы, который эту систему разносит, но потом получается еще хуже, как известно.
Татьяна Вольтская: Совсем другой пример преобразования пространства являет Петербург. Феликс Разумовский считает, что какую бы невероятную задачу себе не ставили, мы очень быстро начинаем ее решать именно по-русски.
Феликс Разумовский: Мне кажется, история Петербурга, где много получилось, почему-то, в силу, очевидно, закона единства культуры, о котором так замечательного говорил Панченко, а он этот закон иллюстрировал поведением русских людей во время нескольких решающих битв, в том числе, на Полтавском поле. И оказалось, что русский человек, находится ли он в дружине московского князя или в петровских полках, он воспринимает происходящее одинаково. Этот сюжет мне кажется в Петербурге очень важным и поучительным.
Татьяна Вольтская: Русский человек не может делать что-то не по-русски. С этим согласен и искусствовед, автор книги «Петербург. Образ и пространство» Григорий Каганов.
Григорий Каганов: Тот Петербург который для нас с этим словом ассоциируется - регулярные улицы и так далее - это заслуга строителей Петербурга не в первую очередь. Виновниками были те русские переселенцы, насильственно переселенные, которые не выдержали жизни в этом городе, и они жгли его три лета подряд. И надо было гигантское пожарище возвращать к жизни. Новые планировки очень быстро были сделаны. Но повезло с гениальным человеком, Петром, вот и появился Петербург с прямыми улицами. А если бы не эти пожары, был бы город не совсем как Москва, но похожий. Потому что русский человек вел себя нормально на ландшафте - вдоль речек улицы кривые появлялись.
Марина Тимашева: Признаюсь, все эти рассуждения о принципиальных отличиях русского человека от нерусского не вызывают у меня никакого доверия. То же самое – и по частным поводам. Положим, недавно мы рецензировали монографию, специально посвященную русскому храмовому зодчеству – из нее трудно было сделать вывод о какой-то органической антипатии к масштабному строительству. Да и переселение на Восток имело, по моему глубокому убеждению, вполне рациональные причины.
