Дмитрий Волчек : Исполнилось тридцать лет старейшей негосударственной литературной премии имени Андрея Белого. Она была основана в Ленинграде независимыми литераторами. Ее первым лауреатом был писатель Саша Соколов. Материальный эквивалент премии составляет один рубль, яблоко и бутылка водки. В девяностые годы премия прекращала свое существование, ее работа возобновлена десять лет назад. Об истории премии говорит член жюри историк литературы Глеб Морев.
Глеб Морев : Надо понимать, что для любой культурной институции, а, тем более, для институции не официальной, не государственной 30 лет – это огромный срок. Потому что такого рода начинания живут только инициативой снизу. У них нет никакой материальной поддержки, высоких покровителей и так далее. Тот сегмент культуры, то культурное поле, которое находится в поле зрения премии Андрея Белого, несмотря на разные исторические этапы, продолжает быть чрезвычайно значимым, актуальным для подлинной части культурного спектра.
В 70-е годы, 80-е, когда премия зарождалась, литература была необычайно идеологизирована. Литературное поле было ареной столкновений идеологий – советской и антисоветской, официальной и неофициальной. Премия выполняла роль институции, противостоящей официальной, навязываемой сверху культуре. Сейчас ситуация после конца советской власти принципиально изменилась. На смену идеологическому диктату, пришел диктат рыночный. Вместо идеологии царствует маркетинг. Здесь премия опять как бы вынуждена противостоять мейнстриму. В поле зрения премии оказываются вещи, не встраивающиеся в рынок. По слову Евгения Харитонова, одного из лауреатов премии Белого, рынка нет и не будет. Несомненно, само наличие такой антирыночной и внерыночной институции чрезвычайно важно для адекватной оценки культурного процесса и адекватной культурной рефлексии.
С самого начала премия не пошла по пути лобовых решений в логике противостояния. Очень легко было в поздние советские годы занять позицию такого лобового противостояния советской власти, политизировать процесс и просто награждать, допустим, вещи, руководствуясь не художественными достоинствами, а руководствуясь тем идеологическим противостоянием между официальным и неофициальным, которое тогда существовало. Но надо сказать, что награждения конца 70-х – 80-х годов были чрезвычайно эстетически точны и по-хорошему прогнастичны, что ли, когда премию получали Виктор Криулин, покойный, Елена Шварц, Саша Соколов или Евгений Харитонов. Это не были всеми признанные мастера, без пяти минут классики, а в некоторых случаях уже и классики новейшей русской литературы. Это были люди, только что закончившие свои тексты, которые станут для читателей грядущего поколения шедеврами. Чтобы оценить их тогда, синхронно, требуется, конечно, определенное мужество эстетическое и определенная прозорливость. И вот организаторы этой премии всеми этими качествами сполна обладали. Только это и позволяет такой как бы символический капитал, который этими точными награждениями и формируется, капитал, который, на самом деле, позволяет существовать безгонорарной премии в современном мире, премия, которая заключается в 1 рубле, будет существовать и будет авторитетной только из-за того символического капитала, который этот рубль с собой несет, белый рубль.
Дмитрий Волчек : Премия Андрея Белого за 2008 год сегодня вручалась в Москве на Международной ярмарке интеллектуальной литературы Non / fiction. Лучшими поэтами этого года по версии жюри стали Владимир Аристов и Сергей Круглов, лучшим прозаиком - Александр Секацкий. Награду за гуманитарные исследования получил академик, сотрудник Пушкинского Дома Александр Лавров за книги "Андрей Белый" и "Русские символисты".
У премии существует номинация "за заслуги перед русской литературой". Награждены переводчики Татьяна Баскакова и Марк Белорусец за перевод и составление тома "Пауль Целан. Стихотворения. Проза. Письма". Это первое крупное издание поэта по-русски. Об этом событии говорит член жюри премии Андрея Белого переводчик Борис Дубин.
Борис Дубин : Пауль Целан и Россия – это связь чрезвычайно тесная. Он и сам себя называл иногда русским поэтом. Он переводил русских поэтов – и Есенина, и Мандельштама. Он, с одной стороны, как бы заключает своей поэтикой, своей поэзией и даже своей смертью эпоху модерна, но для на сегодня в России, мне кажется, начинает, по крайней мере, мы надеемся, мы, жюри, решившее отметить эту книгу, надеемся, что эта книга обозначает, может быть, начало чего-то другого и радикально другого для русской поэзии. Другого – в смысле отношения поэта к своему Я, отношение поэта к такому местоимению как МЫ, отношение поэта к такому местоимению как ТЫ с большой и малой буквы. Сколько времени не прошло после смерти Целана, он покончил с собой в 1970 году, он остается, я бы сказал, такой незаживающей раной культуры ХХ века. Как будто бы ни у кого нет средств как-то эту рану зарубцевать. Тем более, так оно в русской поэзии, потому что долгое время Целана в ней как бы не существовало. И только сейчас (и во многом, конечно, благодаря именно книги, созданной и подготовленной Марком Белорусцем и Татьяной Баскаковой, появляется Целан в полный рост. Он обозначил собой и тем, что он написал, такую точку, после которой уже нельзя сказать, что этого не было. Нельзя сказать, что этого не было в поэзии. Нельзя сказать, что этого не было в переводе. Потому что он и для перевода открыл совершенно новые радикальные возможности. Ведь он фактически человек, существующий в нескольких языковых пространствах. Он жил как в своей оригинальной поэзии - вечный изгнанник, человек, у которого никогда не было своего места, он жил так в своем взаимоотношении с несколькими языками – румынским, украинским, двумя еврейскими, французским, немецким, а также переводил с португальского, с итальянского. Я думаю, что завет его существования – языкового, поэтического, человеческого, жизненного – это завет русской литературе на завтра. Существование между разными языками было вписано в совсем не лингвистический, а в абсолютно страшный и катастрофический процесс – историю ХХ века (а жизнь Целана пришлась как раз на его середину), когда трагедия Холокоста, трагедия Второй мировой войны, уничтожение и изгнание целых народов были абсолютной реальностью. Иной поэтики у Целана - как он вырос, как он сформировался – просто не могло быть.
