Ирина Лагунина: Журналисты, работающие в "горячих точках", рискуют не только жизнью, но и психическим здоровьем. Посттравматический синдром, травмирующий психику человека, побывавшего на войне, - явление, к которому в России относились без должного внимания, поскольку есть глубоко укоренившаяся традиция считать душевное расстройство чем-то вроде симуляции, в лучшем случае, свидетельством слабости человека. Между тем психологи утверждают, что понимание последствий работы на войне помогут журналисту и лучше адаптироваться к непростым и опасным условиям работы, и легче справиться непосредственно с посттравматическим стрессом. В США, кстати, наличие у человека посттравматического синдрома может служить оправдательным аргументом в суде. И американские врачи доказали, что посттравматический синдром может появиться у человека не только от пребывания в зоне военных действий, но и в результате природных катаклизмов или терактов. В круглом столе, который провел мой коллега Андрей Бабицкий, принимают участие автор книги "Психология стресса" Леонид Китаев-Смык и доктор психологических наук Ольга Кравцова.
Андрей Бабицкий: Леонид Александрович, у человека, у журналиста, который работал длительное время в зоне военных действий, на войне, насколько меняется картина мира и насколько тяжело ему потом вернуть на место военной картины мирную жизнь?
Леонид Китаев-Смык: Я сразу скажу, что картина мира меняется далеко не у всех, но есть некоторые, которые чрезвычайно от этого страдают. У них возникает то, что называют вторичный послевоенный стресс. Они видят нормальную благополучную жизнь своей страны и у них возникает чувство недовольства этим. Как же может быть, на войне так ужасно, там убийства, гибель детей, женщин, а тут так все благополучно, и эти благополучные люди не думают ни о чем. Это, конечно, травмирует. Главный лекарь в этой ситуации – это, конечно, время. Через некоторое время у нормального человека и профессионального журналиста это все проходит. И возникает еще интересный феномен: в следующий раз, когда он попадает в критическую ситуацию войны или каких-то других катастроф, он быстрее адоптируется к ним и меньше после возвращения у него последействие. А у воинов, военных может быть у некоторых чрезвычайно тяжелым, настолько тяжелым, что они не могут забыть убитых друзей, погибших и даже возникает, если коротко сказать, тяга к ним пойти к ним, тем, которых нет, которые убиты, которые умерли, то есть тяга суициду, к самоубийству.
Андрей Бабицкий: Оля, вы в своих статьях писали о том, что человек организует, журналист определенным образом компонует реальность и таким образом берет ее под контроль. И это помогает ему в значительной мере купировать действия посттравматического синдрома. Скажите, но ведь способ организации реальности бывает разным, тут очень многое зависит от того, как человек оценивает происходящее вокруг него. Считает ли он, скажем, цели войны, которую ведет та или иная сторона, справедливыми или наоборот. Здесь от момента оценки событий насколько зависит глубина травмы?
Ольга Кравцова: Я думаю, даже зависит не столько от оценки, справедлива ли война и какой стороны придерживается больше журналист. Потому что, насколько я понимаю, журналист должен быть более-менее нейтральным в своих оценках. Но это зависит от какой-то общей картины мира, о которой вы говорили выше, и насколько журналист видит свою задачу четко и свои какие-то обязанности. Потому что, насколько я понимаю, в тяжелой ситуации военной может возникнуть такая дилемма: нужно ли выполнять журналистскую работу или бросать камеру и карандаш и помогать людям непосредственно. И такие вещи нужно, чтобы журналист продумал заранее. Это помогает, как мне кажется, сохранить, не впасть в хаос, потому что травма – это прежде всего хаос.
Андрей Бабицкий: Леонид Александрович, на войне иная картина мира военная, она становится не просто привычной, а желательной для журналистов, которые работают в горячих точках. Я помню, года три или четыре назад одна французская журналистка написала книгу о своих коллегах, назвала ее «Псы войны». Это название, в котором есть элемент, конечно, и негативной оценки и презрения, оно действительно коррелируется с поведением охотников, скажем так, за адреналином, охотником за экстремальными пограничными состояниями.
Леонид Китаев-Смык: Конечно, эти люди могут быть журналистами, можно так называть с полным основанием. В случае если охота за адреналином, если они лезут в самые опасные ситуации, то они становятся иногда наиболее желательными корреспондентами многих изданий, многих средств массовой информации, потому что именно они поставляют наиболее яркие, наиболее эмоциональные репортажи. И больше того, если у них проявляется злоба к тем людям, которые страдают на войне, даже некий экстаз, глядя на них, то это тоже становится таким для некоторых средств массовой информации дорогостоящим материалом, потому что он насыщает сидящих в спокойных комнатах за телевизорами, слушающих радио людей, нуждающихся в жестокостях, но не способных сами на эти жестокости. Такие люди есть, есть такие потребители. Я хотел бы сказать, вот что еще бывает опасным, самым опасным из посттравматического стресса непосредственно в зоне боевых действий, в частности, у журналистов. Есть такой просоночный стресс. У таких людей днем в самых критических ситуациях нет страха, страх куда-то ушел, вместо этого продуктивные, эффективные, мощные действия бывают. И вот этот страх вдруг начинает будить человека после каждого цикла сна. Цикл сна – это примерно час десять, час пятнадцать. И вот он просыпается, и весь страх, не прочувствованный днем, пробуждается в нем. И здесь могут две формы просоночного стресса – это либо депрессивная, когда возникает ужас, кошмар и здесь нужно спасать человека от возможности самоубийства. Мы знаем случаи самоубийства даже среди журналистов, которые были на войне. А другой вариант – сверхактивная, агрессивная жестокость, которая возникает, человек не контролирует себя в течение 15-20 минут, даже часа. И это тоже нужно предвидеть, нужно спасать. И за такими людьми нужно контроль просто, рядом с ними должны быть другие коллеги-журналисты, которые знают об этом и которые могут вовремя принять меры.
Андрей Бабицкий: Оля, вы сказали, что журналист должен заранее определиться с какими-то ситуациями, как он будет себя в них вести, когда с ними столкнется. Что, собственно говоря, эта заранее проделанная работа по выявлению каких-то стрессовых ситуаций, умению с ними обращаться, что она дает?
Ольга Кравцова: Почему я говорю заранее определиться – это я слышала из уст журналиста собственно, который был в горячих точках и рассказывал про ситуацию, когда группа журналистов не знала, как поступить с человеком, который умирает у них на глазах, и он дал именно такой совет, что некоторые вещи нужно проговорить, особенно если в группе согласятся заранее, что мы делаем в какой ситуации. Это некая мера, предупреждающая хаотичное поведение и растерянность. Потому в экстремальной ситуации способность принимать решения затруднена, и если люди как-то моделировали ситуации для себя, и модель поведения приняли, то, возможно, им будет легче ориентироваться. Опять же, чтобы потом не было какое-то мучительное чувство вины, что поступили не так, или разногласия, если эта группа коллег работает.
Андрей Бабицкий: Оля, и к вам, и к Леониду Александровичу несколько слов о том, как журналисту справляться с посттравматическим стрессом, как преодолевать это тяжелое состояние?
Ольга Кравцова: Я думаю, что очень важно так же, как не только у журналистов, а у всех пострадавших и испытывающих посттравматический стресс, очень важно социальная поддержка. Это и коллеги, и обязательно начальство. Нужно об этих проблемах говорить. И особенно, мне кажется, в журналистской культуре не принято обсуждать. И эта стигматизация людей, которые признаются в этих проблемах, не должна происходить. То есть нужно понимать, что это не только проблема в плане сложности, это сложность, конечно, но просто это некая реальность, что человек, который возвращается из экстремальной ситуации, ему нужна, если не помощь, то поддержка точно. И конечно, хорошо, когда семья понимает, друзья, у человека есть возможность как-то отвлекаться, но в то же время не уходить головой в отвлекающие дела, а именно проговорить, что чувствует человек, что он пережил. Опять же из всей этой бессмысленности вычленить некую какую-то осмысленную структуру, если можно так сказать.
Андрей Бабицкий: Леонид Александрович, Оля сказала, как важно окружение дружелюбное и готовое оказать поддержку. А сам человек что может сделать?
Леонид Китаев-Смык: Если журналист, возвращаясь после военных действий, это бывает после первого же посещения, у некоторых после накопления травм, полученных на войне, психических травм, он чувствует, что его жизнь нарушается, что ломается его судьба, что он не может справиться с этим. И окружающие не могут ему помочь, даже врачи не могут, психологи не могут помочь, то лучше не доходить до состояния критического, а просто есть другие виды журналистской деятельности. Он побывал на войне, но необязательно туда ездить. Хотя большинство журналистов, тех, которых я встречал, они адоптируются к этим условиям и адекватно себя ведут, как во время критических ситуациях во время боевых действий, так и возвращаясь после них.
Ольга Кравцова: В ответ на слова Леонида Александровича у меня тоже какие-то ассоциации возникают и мне хочется дополнить. Очень важно самому человеку понимать, почему важно распространять информацию о посттравматическом стрессовом расстройстве среди журналистов, потому что человек, который испытывает его, у него часто возникает впечатление, что он сходит с ума, могут быть галлюцинации, навязчивые мысли, навязчивые воспоминания, неспособность заснуть, потливость, физиологические вещи. И очень важно понимать, что это не схождение с ума и не процесс ненормальности, а это нормальный процесс после переживания ненормального события. Даже если мы не говорим о клиническом ПТСР, все равно люди, если они не диагностируются как посттравматическое стрессовое расстройство, все равно они испытывают какие-то симптомы такого стресса и опять же надо понимать, что это не то, что что-то ненормальное происходит, а совершенно логичная реакция.
