Ссылки для упрощенного доступа

«История великой утопии». Новая книга о Льве Толстом


Яков Гордин считает, что Толстой потому так яростно защищал общину духобров, что они были близки к воплощению его утопической модели
Яков Гордин считает, что Толстой потому так яростно защищал общину духобров, что они были близки к воплощению его утопической модели

В Петербурге, в издательстве журнала «Звезда» вышла книга Якова Гордина «История великой утопии» — о Льве Толстом.


— Яков Аркадьевич, мы знаем Толстого, в основном, как романиста. Почему ваша книга называется именно «Великая утопия»?


— А потому, что Лев Николаевич создавал всю жизнь колоссальную утопию, которой он надеялся спасти мир. В кавказский период он непрерывно читал Руссо и Платона, диалог «Политик» — это как раз один из вариантов утопической модели платоновской и вообще, то, что он видел и знал на Кавказе, и явление, которые я определяю как кавказскую утопию, созданную усилиями интеллектуальной части русского дворянства, все это и было потом фундаментом всего, что он делал. Он мыслил себе устройство российской жизни как такую огромную казачью общину. Он представлял себе страну равных, вооруженных людей, казаков, и это должна была быть, по его разумению, такая огромная на всю Россию казачья община. Частной собственности на землю быть не должно. Его вот такие основополагающие идеи носили, конечно, в высшей степени высокоблагородный, но утопический характер. В 60-е годы у него была идея создать такое общество независимых. Он тогда уже для себя понял, что государство это страшное зло, с другой стороны, насильственных методов свержения государства ему тоже не хотелось, он набросал проект общества независимых людей, которые существуют отдельно от государства. Важно, чтобы никто с государством, с правительством дела не имел — ни службы, ни жалованья, ни наград.


— Это такая обостренная мечта русской интеллигенции.


— Не совсем. Русская интеллигенция была чрезвычайно разная. Борис Николаевич Чичерин был в высшей степени русский интеллигент, при этом он был твердый государственник.


— Я имею в виду огромную массу людей, которые именно не хотели служить. Вот отношение к власти, как к чему-то позорному, неприятному.


— У него были и прямые столкновения с властью, все это очень обострилось после обыска в Ясной Поляне, когда в его отсутствие приехали жандармы, перерыли весь дом, читали его письма и дневники. Потому что поступили доносы идиотские на него, что у него там подпольная типография, что в доме есть какие-то подземные помещения и тайные ходы, и живет у него там бог знает кто, и скрывается. Перед ним даже не извинились. Он написал очень резкое письмо своей тетушке, фрейлине двора Александре Толстой, с тем, конечно, чтобы она довела его до сведения соответствующих людей, потом написал письмо Александру Второму, требуя главного опровержения. Никакого извинения он не получил. А последняя треть жизни это его христианская утопия, это идея непротивления злу насилием, новое христианство. Он же вообще такую каноническую христианскую доктрину отрицал, он отрицал подлинность Евангелий, правомочность отцов церкви и апостолов. Он ведь, как известно, написал свое соединение четырех Евангелий, то есть, он их переписал.


— Где полностью отрицаются чудеса.


— Он в 54-м, по-моему, году записал в дневник, что ему пришла гигантская мысль основать новую религию. Ему было 26 лет. Несколько раз у него попадается мысль о том, что нужно писать историю Христа-материалиста, лишенную мистики, и что если все станут жить по Христу-материалисту, то наступит всеобщее благоденствие. Недаром он так яростно защищал духоборов, которые осуществили в некотором роде на Кавказе именно, и как раз в то время, когда Толстой там был. Это такая страна Духобория, на границе с Турцией, где поселили секту духоборов, которая там замечательно вела хозяйство, богато и свободно жили. Власть уже в 90-е годы стала преследовать духоборов, но они, правда, радикализировались — сожгли оружие, отказывались служить, иметь дело с государством. Толстой выступил в их защиту, и он писал им, что они первые, кто пошел по пути Христа — люди «трудящие, честные». Ведь с 80-х годов он написал огромное количество, условно говоря, своих богословских сочинений. Он, в общем-то, таким образом, выбивал почву из-под ног всей европейской культуры, потому что если христианская доктрина во всей своей полноте не состоятельна, то, как мы понимаем, рушится чрезвычайно много и в искусстве, и в этике. Но он был не то, что великий богоборец, он был великий мироборец. Толстого, в отличие от Гоголя и Достоевского, не устраивало мироустройство вообще, поэтому жизнь была трагична. Постоянная борьба с несовершенством мира изнурительна была, более того, он все время жил с ощущением неудач. В общем, он и кончил жизнь с ощущением неудачи. Ведь для него главное, как это ни странно может прозвучать, были не его художественные произведения, а совсем другое. И вот когда Борис Михайлович Эйхенбаум, автор замечательных книг о Толстом, писал, что литература никогда не решала для Толстого вопроса деятельности, то он был совершенно прав. Поздняя литература Толстого, которую он ценил больше, чем свою раннюю литературу, это все равно такая еще и борьба с литературой. Ну, кроме «Хаджи Мурата».


— Вот эта утопия, она что-то дала? Она бесследно растворилась, как круги на воде, или выпала в какую-то соль в российской культуре?


— Конечно, не прошла бесследно. Вот я говорю, что Толстой жил с ощущением неудачи. И действительно, как пророк, он, конечно, потерпел неудачу. Потому что переделать мир ему не удалось, та утопическая модель, которую он предлагал, была, в общем, чрезвычайно опасна, потому что она базировалась на разрушении государства вообще. В культуре осталось не это, естественно. В духовном пространстве России, не только России, осталось это высочайше напряжение толстовское, стремление выполнить свой долг, как человек его понимал, во что бы то ни стало, жертвуя всем. Такой новый Прометей.


Яков Гордин склоняется к тому, что мир после Толстого изменился, стал несколько лучше, чем до Толстого, а я задаю себе вопрос: не написал ли и сам Гордин еще одну прекрасную утопию, так сказать, в тени толстовской?


XS
SM
MD
LG