Ссылки для упрощенного доступа

Культурные мифы смутного времени




Марина Тимашева: Петербургский Русский ПЕН-клуб продолжает серию бесед, посвященных проблемам современной российской культуры: "Культурные мифы российского смутного времени". Тема беседы - "Российский постмодернизм - идеология эпохи перемен". Рассказывает Татьяна Вольтская.



Татьяна Вольтская: Все-таки жизнь интереснее, чем говорят скептики. Надо же, в начале третьего тысячелетия, после всех криков о смерти искусства, об упразднении границ между художником и зрителем, любых критериев качества и любых этических долженствований в сфере искусства, снова возникают горячие споры: что несет искусство человеку и надоело ли нам провозглашать все на свете игрой, не стряхнуть ли нафталин со старинного спора о красоте и пользе, не пора ли снова заговорить о честности, о таланте и бездарности, о добре и зле? Разговор в Петербургском ПЕН-клубе получился эмоциональным. Говорит поэт Алексей Машевский.



Алексей Машевский: Да, по форме все есть игра. Но это не значит, что и по содержанию все есть игра. Вера, как известно, разыгрывается через ритуал, но это не значит, что сама вера есть игра.



Татьяна Вольтская: Все это не важно для поэта Аркадия Драгомощенко. Для него новое искусство - это следствие кардинального изменения мира.



Аркадий Драгомощенко: Произошли изменения фундаментальных понятий пространства и времени. Новая Зеландия и здесь - это один щелчок на компьютере. То есть, мы уже не видим этого огромного пространства. Когда мы мыслим время некоей стрелой, это серьезная аристотелевская традиция, и когда мы этот листочек с проведенной линией комкаем, мы понимаем, что время - не стрела, оно изломанно, соединяется с самим собой, пересекает самого себя и возникает тот континуум времени, который доселе нам не был ведом, потому что мы все мыслили мир в прекрасной, замечательной системе Аристотеля. Это бесконечное присоединение сот, потому что мы живем в сотовом мире. Якобсон в своем последнем интервью в жизни профессору Гарвардского университета Шапиро, который спросил, как он относится к той невероятной путанице, которая происходит в терминологии относительно постмодернизма, сказал: «Вы знаете, я остерегаюсь говорить даже о модернизме». В связи с этим я вспомнил одну замечательную встречу. Сюда однажды, в те же поздние 80-е, приехал Феликс Катари , он жил недалеко отсюда в гостинице «Европейская» в таком удивительном номере, где тараканы величиной с микрофон ползали по стенам, стоял приемник «Латвия», у него была жена Жозефина, фантастической красоты девушка, и у него на лацкане был значок, на котором был изображен знаменитый комик-писатель Груччо Маркс. Я спросил: «А зачем этот значок?». «Потому что я - марксист». Потом я хотел вам прочесть одну маленькую цитату из замечательного романа «Труды и дни Свистонова». «Свистонов лежал в постели и читал, то есть писал, так как для него это было одно и то же. Он отмечал красным карандашом абзац, черным в переделанном виде заносил в свою рукопись. Он не заботился о смысле целого и связности всего». Это 1920 какой-то год. В те же годы, когда Бретон начинает свою бесконечную прекрасную войну, мы видим расцвет обэриутов здесь, мы видим это по всем фронтам. В это время квантовая механика определяет, что мы влияем на опыт своим присутствием, мы понимаем, что такое принцип неопределенности. Картина мира совершеннейшим образом меняется. Возникает Хайдеггер со своим опровержением всей метафизики. Конечно, появляется Лакан - это проблема субъекта: кто такой я, как проходится субъект? А если вопрос возникает о субъектности, вопрос возникает как производится смысл. Вот тут-то мы попадаем в те самые соты, где возникает картина, которую в древней Индии называлась в шиваизме «покрывалом Индры». Мир состоит из дхарм, дхарма не существует, она является лишь отражением умов.



Татьяна Вольтская: Заклинанием про Лакана и выводу, что ничто не существует, писатель Александр Мелихов противопоставляет другую теорию бытования постмодернизма.



Александр Мелихов: Мне кажется, что изначально постмодернизм родился из гуманизма. Откуда рождается тоталитаризм? Он рождается из чувства, что есть нечто более важное, чем человеческая жизнь. Так вот если убить этот пафос, то тоталитаризм будет невозможен. Но эстетика убивает этику. Эстетика может оправдать любое масштабное злодейство. Мы в произведениях искусства сочувствуем злодею, если он проявляет мужество, находчивость. Если мы лично не можем воспеть тех, кто сажал наших отцов, как, допустим, Наполеона или Чингисхана, то наши потомки, будьте уверены, за масштабность простят им все. Казалось бы, чтобы этого не произошло, давайте уничтожим красоту, уничтожим пафос, будем ко всему относиться насмешливо. Тоталитаризм сделается невозможным, но вместе с этим убивается вся жизнь, потому что каждый субъективно все равно хочет знать, что он прав, что он лучше других, что все равно он действует правильно.



Татьяна Вольтская: Обобщить сказанное и не сказанное попытался литературовед Константин Азадовский.



Константин Азадовский: Когда кончилась Холодная война и когда Фукуяма сказал, что кончилось не только культура, кончилась история, и вот тогда началось вот это всеобщее размывание традиции, культуры, всего того, что связано с иллюзиями о прекрасном, о возвышенном, грезы, которые были выработаны всей цивилизацией до начала ХХ века, окончательно стали размываться. Конец истории и конец культуры. Ролан Барт ,сказавший, что все, автора больше нет. Конец автора это конец искусства, конец человека. Если нет автора, то, что тогда осталось в искусстве? И вот это умонастроение, оно превратилось, выродилось в не лишенное талантливых людей, но глубоко кризисное и преходящее явление или явления, которые объединились под этим единым понятием постмодернизм. Очень важный момент в культуре постмодернизма не только сами произведения, но разговор о произведениях искусства. Многие произведения пишутся под профессоров русской литературы на Западе. Так вот, читая издания, где выступают адепты постмодернизма, я всегда испытываю чувство неловкости. Это абсолютно сектантская, абсолютно оторванная от реальности, от традиций система организации текста. Как минимум два принципа, характерные для любой западной системы, отличают почти каждое из них. Во-первых, нужно обязательно сослаться, прибегнуть к авторитету Фуко, Дерриды, Делеза, нужно насытить текст до такой степени, чтобы читающий устыдился своей безграмотности. А, во-вторых, нужно насытить текст терминами - «конструкт», «деструкт», «дискурс», «наратив», «эпистема». Но это всегда признаки замкнутой системы. Это пришедшая, воспринятая определенной частью нашей интеллектуальной элиты система понятий, которая объединилась под термином постмодернизм. Получается спор людей, которым дороги гуманистические традиции, для которых слова «идеал», «доброта», «красота» не потеряли своего значения, с теми, кто этого не воспринимает, не слышит, для кого не стиль, а антистиль стал целью искусства - стеб, ирония, остальное вторично и представляет собой интерес с той точки зрения, что над этим можно посмеяться и поглумиться. Да, одни это делают более удачно и смешно, а другие совсем не смешно. Короче говоря, 40 лет попыталось прожить это кризисное порождение западноевропейской цивилизации, породило огромное количество литературы, породило нашу сегодняшнюю дискуссию и, кажется, скоро совершенно уйдет из нашей жизни.




Марина Тимашева: Спасибо Татьяне Вольтской, хотя жаль, что мне так и не удалось услышать ни от кого из выступавших точного определения термина «постмодернизм».





XS
SM
MD
LG