Писатель Анатолий Стреляный живет в Ахтырке – городке в Сумской области Украины. Этот город российские войска подвергали жесточайшим обстрелам. Сейчас оккупанты покинули Сумскую область. Мы продолжаем публикацию отрывков из дневника, который Анатолий Стреляный ведет в фейсбуке.
ПАТРИОТИЧЕСКИЙ СИФИЛИС
Кто из более-менее начитанных людей не вспоминает в наши дни это герценовское определение той болезни, которая поразила Россию, когда из нее в очередной раз попыталась уйти Польша, за что Муравьёв уставил её виселицами?
Сифилис, а не какая-нибудь лихорадка, потому что организм не трясётся, а гниёт, захватывая все его клетки.
Гнила-ликовала вся Россия, от безымянного зэка-карманника до её первого поэта – Тютчева и не последнего – Вяземского.
С виселиц началось такое обрусение Польши, которое должно было увенчаться искоренением всего польского, вплоть до слов "поляк" и "Польша".
Для тогдашней России Польша была невыносима не только своей польскостью, а и тем, что представляла собою передний край богомерзкого Запада.
Как сегодня Украина.
ПЕРЕД СЕВОМ
В седьмом часу утра над Ахтыркой опять кружили самолеты, но ничего не сбрасывали, ничем не пуляли. Вскоре стало известно, что это были свои.
Не слышно и грохота танков с окраин. Враг ушел.
Власть не советует гражданам приближаться к брошенной русскими технике, не съезжать на обочины дорог, не пользоваться лесными дорогами, не подходить к "местам стоянок орков".
"Знаю, там всё ужасно, – пишет об этих стоянках глава областной администрации Живицкий, – но еще не время для уборки. Сначала – разминирование".
Пацаны, зачем в землю? Давайте меняться. У вас солярка, у нас самогон
Он сообщает, что вчера, 7 апреля, вблизи села Белка Ахтырского района подорвался автомобиль с бригадой электриков, ехавших туда, чтобы возобновить электроснабжение. Один погиб, двое доставлены в больницу. "Я в который раз подчеркиваю: территория Сумщины сейчас не является безопасной. Российские военные оставили много боеприпасов и заминированных участков".
Фермеры между тем выходят в поля. Время закрывать влагу. Интересуюсь у одного, как с горючим, хватит ли на посевную.
"Где-то туго, а у нас хорошо благодаря русским. На несколько лет хватит. Они стали было сливать солярку в землю, чтобы не воевать. Мы увидели и говорим: "Пацаны, зачем в землю? Давайте меняться. У вас солярка, у нас самогон".
Это для меня существенная новость. Ведь в других местах такие пацаны тащат из домов всё, что им надо, без всякого спроса. "Так ведь самогон не в каждом доме, – объясняет фермер. – Надо знать, у кого она есть, эта жидкость".
В ОТРЯДЕ
Виктор Сергеевич, инженер-теплотехник, у которого маленький семейный бизнес, с началом войны стал командиром одного из отрядов территориальной обороны.
В этом отряде сошлись люди, ранее не знавшие друг друга и никем не отобранные. Они были вроде попутчиков, хотя и не совсем случайных.
Обычный попутчик не столько расспрашивает вас, сколько рассказывает о себе, но может попасться и не совсем обычный: он не будет вас расспрашивать, чтобы не пришлось, в свою очередь, что-то рассказывать.
На одного такого в своем отряде обратил внимание Виктор Сергеевич.
Человек был не столько старый, сколько немало поживший без ухода за собой. По вечерам все отправлялись по домам, а он оставался ночевать в дежурке. "Сходил бы ты, Николя, домой, – сказал ему однажды Виктор Сергеевич. – Помылся бы, переоделся". – "Сходил бы, – ответил он. – Только мне некуда идти".
Виктор Сергеевич привел его к себе, отправил в ванную, выбросил всё его нижнее и верхнее, дал свое – они оказались одного роста.
Не дождавшись вопросов о своей жизни, Николя в двух словах сообщил главное: что он не сидел и не собирается делать ничего такого, за что можно было бы сесть, ездит на заработки в Прибалтику, штукатурит там и кладет плитку, а по окончании вахты возвращается на родину и до следующей поездки ничего не делает; живет или в ничейной хате где-нибудь в селе, или у какой-нибудь женщины из тех, что готовы принять любого, лишь бы не оставаться одной.
Как назло, начался очередной налет, и во всём свежем им вскоре пришлось в составе их отряда разбирать завалы, доставать пострадавших. Двое убитых, шестеро раненых.
"Не повезло нам с тобой, – говорил ему Виктор Сергеевич. – Только успели помыться, переодеться…"
Рассуждали о том, как, тем не менее, хорошо, что они оказались в нужном месте в тот несчастный час, вытащили из-под завала и этого вот мужика, и вон ту женщину; те будут теперь продолжать свою жизнь, кому как придется или кто как захочет. А если бы так сложилось, что дом разрушен, люди под завалами, а вокруг никого? Могло же такое быть? Могло, но лучше, чтобы никогда ни с кем.
Как ни жаждешь одиночества, а лучше все-таки, чтобы кто-то был если не рядом, то в пределах досягаемости.
Также о том они теперь рассуждают – уже с моим участием, – что хорошо бы устроить что-то вроде трудового приюта для таких людей, как тот же Колян: не всё в себе пропивших, еще способных что-то делать руками и не без участия головы, но по тем или иным причинам бесприютных. Что-то вроде монастыря, только без монахов – ну их, а с одними послушниками.
Взяв село, русские собрали всех жителей, переписали их и сообщили, что отныне никто никуда не должен отлучаться
Важно, напираю я, чтобы такое заведение было хотя и богоугодным, но не сугубо благотворительным – чтобы у него имелось хозяйство, рассчитанное на сбыт, на рынок, на получение какой-никакой прибыли, чтобы люди чувствовали свою востребованность.
Все это легко представить. Вопрос, собственно, один: что потянет их в такую артель? О себе Николя говорит прямо: ничто.
Сколько их было, таких коммун, в мечтах добрых людей во все времена! И даже не только в мечтах… И сколько ещё будет.
ОДИН ВОПРОС
Рассказывают беженцы из Запорожской области, остановившиеся в селе под Днепром.
Взяв село, русские собрали всех жителей, переписали их и сообщили, что отныне никто никуда не должен отлучаться. Если перекличка покажет отсутствие одного, будет расстрелян один, если двоих – будут расстреляны двое и т. д.
Собрали фермеров, начавших полевые работы. "Отныне вы не фермеры, а наша рабсила. О том, что вы обрабатываете чьи-то паи, забудьте. Никаких паёв больше нет. Есть наша земля. Обрабатывайте её, засевайте, убирайте урожай. 20 процентов урожая – ваши, 80 – наши. За работу, товарищи!"
В село зашла колонна русской техники. Из-за куста возле одного двора в первую машину полетела бутылка с зажигательной смесью. Дальше колонна не пошла – вызвали авиацию, и всё село было стерто с лица земли.
Ко двору одного мужика подогнали комбайн. "Давай меняться. Ты нам – своего быка, а мы тебе – вот этот комбайн". И смеются. Мужик: "А если я откажусь?" – "Твоего быка все равно заберем, а комбайн взорвем". – "Тогда согласен на обмен". Мужик отдал быка и стал звонить хозяину комбайна: "С тебя причитается".
Первому встречному жителю села вручается пустая сумка. "Через час вернёшь её с продуктами. Под завязку. Иди по селу и собирай. Первым делом – сало, потом – яйца и прочее. Не явишься с полной сумкой – расстреляем".
Михаил Алексеевич, фермер, разместивший у себя беженцев, говорит, что у него, собственно, один вопрос: понимают ли русские, что поступают нехорошо? У меня же нет и этого вопроса. Если бы не понимали, так бы себя не вели. Они потому и убивают, и грабят, и насилуют, и всячески куражатся, что знают: это – нехорошо.
В КОМАНДИРОВКЕ
Русский солдат шел по украинскому селу, только что занятому его частью. Он был в хорошем настроении, потому что взяли этот населенный пункт без боя.
Во дворе одного дома залаяла собака. Солдат остановился, снял автомат и застрелил её.
"Зачем ты это сделал?" – крикнул хозяин, выбежавший на крыльцо. "А чтоб не лаяла", – сказал солдат, засмеялся и пошел, насвистывая, своей дорогой.
Тот же вопрос он услышал и от командира отряда местной обороны, взявшего его в плен через пару дней. "А чтоб не лаяла", – ответил солдат и ему.
– И тоже засмеялся? – спросил я этого командира. До войны у него был маленький бизнес – лесопилка. Люди малого и гаражного бизнеса составляют костяк многих таких отрядов.
– Нет, не засмеялся, - сказал командир, - а вроде как чуточку улыбнулся. Ему будто стало спокойнее, раз допрос уже дошел до такого пустяка.
война до самого плена была не войной в другой стране, а чем-то вроде обычной командировки
Солдат назвался контрактником с Алтая. Мать у него медсестра, ему 28 лет, без специальности, до армии колол по селу дрова. Это была его добавка к окладу жены-учительницы. У них пока один ребенок, мальчик, ходит в детский сад.
По впечатлению командира, перед ним был от природы добродушный, не быстрого ума человек, для которого война до самого плена была не войной в другой стране, а чем-то вроде обычной командировки, в которой, правда, позволено больше, чем на месте постоянного пребывания. На пленивших его мужчин он смотрел, как на прицепившихся к нему ментов из другой области.
– Всё сопел, – рассказывал командир. – Конечно, собака не человек. Это ясно и понятно. Но она не твоя. Она – чужая собственность. Вот же в чем дело.
