Умер Андрей Левкин, один из крупнейших русских писателей, родоначальник и патрон современной интеллектуальной литературы (определение ей мы дадим ниже), автор почти двух десятков книг. Заведующий отделом прозы журнала "Родник", затем его главный редактор (журнал этот, при своём основании орган ЦК комсомола Латвии, благодаря невероятной команде в полной мере наследовал традициям самиздата, и на всём пространстве тогда еще советского мира был источником эстетической независимой информации – от философии до изобразительных практик, от запрещенных христианских мыслителей до Бориса Гройса, от “Романа с кокаином” М. Агеева до рассказов Владимира Сорокина). Учитель независимости&словесности для прозаиков и эссеистов.
он был литератором для литераторов, учителем для мастеров
Ирония истории культуры состоит в том, что широкой публике его имя мало что скажет, потому что движение его мысли было быстрее и сложнее работы ума самых модных ловцов “духа времени”. Из жанра фантастики, в котором написана его первая книга (эта фантастика слишком напоминала символистов), он почти мгновенно переместился на почву европейской экспериментальной литературы, которую уже лет сто принято называть модернистской, и которая была загажена и практически убита десятилетиями "совка". Если с кем-то его и сравнивать, то для начала не с русскими, а с Музилем, или с бессмертными поляками Витольдом Гомбровичем и Бруно Шульцем (последнего он любил пристрастной любовью и много публиковал в "Роднике" в разных переводах). Из русских – с Лидией Гинзбург (с которой он был лично знаком и постоянно учитывал её оптику) или с Юрием Домбровским. По степени влияния на младших авторов он был тем, чем Велимир Хлебников для своих современников: литератором для литераторов, учителем для мастеров. Здесь мы должны определиться с пониманием современной литературы, которую Левкин разделял со своим ближайшим другом, поэтом Алексеем Парщиковым (1954-2009): по аналогии с contemporary art они рассуждали о contemporary literature, которая должна существовать по законам contemporary art, а не классической (психологической) русской литературы. Их третьим партнером по этике и эстетике был Аркадий Драгомощенко (1946-2012), поэт, переводчик, авторитет для младшего поколений современных поэтов.
Если описывать его жизнь в виде комикса (что понравилось бы новопреставленному), то у него реально была вторая биография, совершенно не скрытая, не тайная, в отличие от его внутренней жизни. Это карьера политического журналиста и интернет-деятеля (и даже создателя интернет-письма), которая никак не пересекалась с его фигурой писателя, как он мыслил её сам: он настаивал на независимости своей службы от своей литературы. В середине девяностых, когда он разочаровался в местечковых манерах латвийской прессы и политикума, уехал в Москву делать первые интернет-проекты. В этом качестве участвовал в формировании тогдашнего российского политического дискурса, который колебался где-то вокруг прагматического либерализма (в частности, одно время он сотрудничал с Глебом Павловским). После крымской аннексии и других экзерсисов власти принял решение вернуться в независимую Латвию. Жил частной жизнью, много путешествовал по Европе, много писал (в частности, этот период связан с его интересом к post-fiction). Последний автор, которого он упомянул в частном разговоре, был Григорий Канович – тот активно поддерживал молодых писателей Балтии при позднем совке, Андрея в том числе.
В Левкине было что-то, чего нельзя понять, описать, присвоить. Даже несколько умнейших людей России, которые дружили с ним десятилетиями, и довольно близко, вряд ли в состоянии сказать, что вполне осознавали, с явлением какого рода имели дело. Непонятно, как пропагандировать его (а ряд его читателей становились его адептами до пристрастия, аддикции). В его письме есть вечная ускользаемость, которая заставляет его благожелательных критиков мучительно искать подобия для объяснений, что же имел в виду автор. У него был ум математика (которым он был по образованию), исследователя, путешественника по реальным ландшафтам и неизвестным мирам. Похоже, что у него были какие-то дополнительные физические особенности, что-то вроде сверхчувствительности, звуковой, оптической и пространственной, которая позволяла ему видеть мир возможностей, неописуемых никаким способом, кроме, условно говоря, духовидческого. Ну да, он внимательно читал Сведенборга и древних мистиков. Но пользовался этими знаниями весьма аккуратно.
его уход совпадает с трагическим финалом тридцатилетнего этапа развития страны
Люди вспоминают его сейчас, после его ухода, как вежливого и доброжелательного, даже доброго человека. О нет, он был слишком умён для доброты. Его вежливость была скорее от брезгливости выражать свои чувства идиотам, даже от брезгливости к собственному яду, с которым он комментировал многие явления и существования, политические и человеческие. А вот саму жизнь во всех её проявлениях он очень любил: разговаривать, молчать, думать, осознавать, ходить, смотреть, был спортивным человеком. Правда, курил как паровоз. Можно предположить, что эта страсть стала одной из вероятных причин его болезни, которую уже нельзя было излечить, и о которой он не хотел публичных рассуждений. Андрей ошибся в предсказании своей смерти: в одном из его рассказов периода его писательского романа с Петербургом есть предчувствие, что старик 80 лет, то есть альтер-эго автора, поскользнётся на одной из набережных города и ударится затылком. О смерти он думал очень много. Она не была его врагом. Скорее, вызовом. Он хотел её исследовать, как исследовал свою болезнь в последнем тексте.
Если искать символический смысл в его смерти, то, возможно, в том, что его уход совпадает с политической реакцией, военной экспансией, и связанной с ними победой адской эстетической пошлости в России, с трагическим финалом тридцатилетнего этапа развития страны. Андрея физически ломало от последних новостей из России, он внимательно следил за событиями на украинском фронте, в том числе по украинским и англоязычным источникам. В одну из наших последних встреч в рижском кафе он попросил меня немедленно встать и уйти, потому что за соседним столиком местные русские мужики рассуждали о том, какой молодец Путин, что начал войну в Украине. Да, дорогой друг, конечно, это не они молодцы и не Путин. Молодец ты, что смог так много сделать за такую, как оказалось, недлинную рабочую жизнь, очень напряжённую. Великая биография, ты её заслужил.
