Студента-старшекурсника Александра похитили еще до российской оккупации Мариуполя – в начале марта, когда шли бои за город. Его задержали боевики так называемой "ДНР", а российские военные допрашивали и били ногами. Он прошел через несколько "фильтрационных пунктов", где во время допросов его обвиняли в "разжигании ненависти в отношении русских", продолжали жестоко избивать и требовали выдать местоположение украинских войск. Позднее Александра вывезли в Донецкую область – на территорию, оккупированную российскими войсками. Оттуда ему удалось выехать в Россию, а после – в Европу. Бежать ему и его семье помогла церковь протестантов-пятидесятников.

Настоящее Время публикует его рассказ.

"Разжигал ненависть в отношении русских". Задержание и побои

– Я – студент Приазовского державного технического университета. Последний семестр не доучился, вышел на президентскую стипендию, до сих пор ее получаю. Дистанционно пытаюсь закончить обучение. Еще работал в компании "Метинвест-Промсервис". Должность называлась "специалист по внутренним коммуникациям". Но отработать я успел буквально полтора месяца.

Я жил с родителями на побережье, перешел через дорогу – и море. В принципе, оккупации как таковой я не дождался, застал только бои. Меня вывезли 8 марта.

Ситуация была крайне курьезная: ко мне пришел товарищ, его девушка жила чуть дальше от меня – в сторону России, в километре. Мы хотели вместе пойти проверить целостность ее дома, может, как-то достучаться к ней. Узнать, что жива. И только мы отошли за полкилометра от моего дома, слышим: "Руки вверх!" – нам кричат какие-то мужики с автоматами. Первая мысль была, конечно, бежать обратно, но мы все-таки подняли руки, подумали, что это наши украинские [военные]. К сожалению, это были российские войска. Мы подошли к ним, нас раздели, обыскали, забрали телефоны. Потом нас передали в другое место, где они замародерили дом. В доме уже было сильно больше народу, в нем они жили, готовили.

Там была смесь [из российских военных и боевиков так называемой "ДНР"]. Получается, "ДНР" – их отправляют в самый перед [на передовую], они изначально нас ловили. Дальше уже были российские войска.

Нас закрыли в комнате, сказали ждать какого-то важного человека. В это время наши с товарищем телефоны были у них. Товарищ попросился в туалет, его вывели отдельно от меня. И, видимо, в этот момент они нашли у нас в переписке, повезло так, сообщения патриотического характера в сторону Украины, их это очень оскорбило. Нашли они это сообщение, когда он [товарищ] был у них там, внизу.

Поднимается какой-то мужик, за ним заходят еще трое. Показывает мне телефон с перепиской: "Это вы писали? Это между вами переписка?" Ну, естественно, я говорю: "Да".

Вообще я крайне патриотичный парень был. У нас был чат – 14 человек, скидывали, допустим, какую-то пропаганду российскую. Я говорю: ребята, это даже не скидывайте туда, я буду верить в свою пропаганду. Я знаю, что Украина, может, мне тоже врет, но я буду верить вранью своей родной страны. Вот к этому военные цеплялись. Еще как-то раз появилась фотография с рецептом "коктейля Молотова". Я скинул в чат, говорю: мало ли, кому-то пригодится. К этому прицепились тоже. Самое основное они использовали выражение "разжигал ненависть в отношении русских".

Сказать точно, что я написал и что написал мне мой друг, я не могу, потому что это крайне матерно, очень злобно написано в сторону русских. Вообще русских.

И [после этих вопросов] меня на кровати бьют. Я просто лежу, пытаюсь закрывать лицо, и мое лицо топчут трое военных. У меня сломан нос. В принципе, не критично, чуть-чуть заметно. Есть фотография моего лица через три дня после этого происшествия.

Меня потом берут, выводят из дома, я вижу, как мой товарищ стоит в луже своей крови на коленях. По его рассказам, за то время, пока я был наверху, на втором этаже, его вывели на задний двор, поставили в яму на колени и к затылку приставили пистолет. В итоге выстрелили сбоку, возле уха. Спрашивали последнее слово. Потом приехал тот мужик, которого мы должны были дождаться, важный.

Я не помню, как его звали, потому что достаточно много времени прошло. Не уверен, но его вроде называли Палач. Выглядел он как кавказец, наверное, и говорил он с сильным акцентом. Никаких нашивок я не помню, я смотрел в пол с круглыми глазами.

Нас били еще пару раз. Приковали наручниками, еще били. Потом нас положили в багажник и отвезли до одного пункта. Там пересадили в другой багажник, довезли до второго пункта.

Я лег [в багажник] первый, а потом лег мой товарищ. Он не помещался, и его пару раз хлопнули крышкой по голове, а потом багажник завязали. Везли неаккуратно. Я пытался запомнить номера трассы, по-моему, там было что-то типа 622. Я все еще надеялся, что у меня получится бежать. Пересадили нас и сказали, что если кто-то рыпнется, то у них там отвертка, они вставят ее нам в шеи. В итоге мы оказались в обезьяннике в каком-то [фильтрационном] пункте в Новоазовске. Это была гражданская постройка, выглядела как частный дом.

"Отец для меня гроб готовил". Две "фильтрации" и встреча с родителями

– Мы были как на допросе на этой "фильтрации".

Там было двое мужчин: один худой, высокий, другой – довольно толстый. И вот этот толстый, он был с битой резиновой и бил по ногам. Это уже перед тем, как мы оказались в камере, нас допрашивали. У них были телефоны наши. Один занимался просмотром всех диалогов: переписки, сообщения, звонки последние – все это они изучали. Другой пытался выяснить, что мы знаем, служили ли мы, кто наш знакомый в "Азове".

Раздевали много раз, пересматривали. Раздели один раз, потом раздели второй, те же самые люди. Не знаю, что они в первый раз не увидели. Искали татуировки. Пытались выяснить, где находятся украинские войска, но, к счастью, мы этого не знали, поэтому ничего сказать не смогли. Очень оскорбительно было – у них лежал украинский флаг, они вытирали об него ноги. Это я хорошо помню.

После допроса нас просто посадили в камеру. Мы на одном матрасе… Это начало марта было, довольно холодно, а дверь [на улицу] открыта. Мы ждали утра, с разбитыми лицами. Я не мог закрыть рот, потому что у меня было сильно опухшее лицо.

После обезьянника нас отвезли на вторую "фильтрацию", как раз ту, которую проходят все подряд. Там стояла палатка, столы с компьютерами, фотографировали, брали отпечатки, заполняли документы по поводу того, кем был, откуда сам, родителей записывали, как выбрался…

Просто регистрация населения. Там нас причисляли уже к беженцам. На этой "фильтрации", кстати, тоже были наши телефоны, и мой мне так и не вернули. Ночь мы провели в пункте временного пребывания, это была школа. Просто помещение с матрасами. На следующий день за нами приехала бабушка моего товарища и забрала нас к себе в Торез [на территории Донецкой области, которую контролирует так называемая "ДНР"]. Я там пожил, пока мои родители не вышли из Мариуполя. Они не знали, что со мной, отец для меня дома гроб готовил. Потом к ним домой пришли русские военные, наставили на них дула и сказали: "Десять минут на собраться и уходить отсюда".

Они 16 марта выехали в Россию. Просто собрали чемоданы и пошли в сторону границы, а там их встретил эвакуационный автобус. На "фильтрации" их не обыскивали, ничего такого, но мужчин долго держали. Отца моего, мужа сестры.

"Почему уезжаете? Здесь не так плохо, надо просто привыкнуть"

– Мы встретились только в Таганроге. Я нашел прямой автобус из Тореза. Там были блокпосты. На одном из них военный посмотрел мои документы и сказал: "Ну, по ходу, ты здесь и останешься". К счастью, "фильтрацию" я уже прошел, за мной ничего не числилось, вроде как пропустили дальше. Была таможня "ДНР", потом российская таможня, потом еще один блокпост уже внутри России – и все четыре раза я рассказывал, как, откуда и кто я, спрашивали, почему у меня синяки под глазами. Там люди не знали о том, что у нас с товарищем в телефонах нашли, но что-то подозревали. Все четыре раза меня раздевали, искали татуировки. Как будто бы до этого никто этого не делал.

Я доехал до Ростова, потому что пропустил остановку, и туда уже за мной приехали друзья родителей. Они меня забрали и привезли к себе домой, в Таганрог. Мы там посидели меньше недели и отправились в Питер.

Может быть, тогда волонтеров не было, может быть, просто мне так "повезло" не встретить их, но были только волонтеры от государства и МЧС. Максимум угостили меня сигаретами и спросили, почему я такой битый. Волонтеры появились уже в Эстонии. А так просто знакомые, друзья родителей.

Мой отец – верующий человек, эта община, протестанты-пятидесятники, распространена по всему миру. Те люди [помогавшие нам в России] изначально нас не знали. Мы через знакомых с ними связались, тех, кого просто вывезли раньше точно таким же путем. Они нас приняли, всю нашу семью. Потом в Эстонии точно такая же семья верующих нас приняла.

На выезде из России была таможня, нас опять раздели, допросили: откуда, кто такие, как здесь оказались. Полтора часа мы с отцом и другие мужчины ждали решения таможенников. Насели на нас: мол, если мы сейчас выезжаем из России, то обратно уже не сможем вернуться. У нас с отцом еще раз сняли отпечатки пальцев, сфотографировали, потому что не смогли найти в базе, и выпустили. Эстония пустила спокойно.

Нам предлагали остаться в России. Мне и на оккупированной территории, в "ДНР", предлагали остаться. Но желания даже близко не было. Говорили: "Почему уезжаете? Вы же понимаете, что здесь не так плохо, надо просто привыкнуть".