Марина Тимашева: В прошлом выпуске «Поверх барьеров» я рассказывала о спектаклях, представленных на фестивале «Золотая Маска», в номинациях «драма» и «новация». А теперь - о трех «масочных» спектаклях театров кукол. Из Петербурга приехал «Гадкий утенок», по Андерсену, но без слов - одно кудахтанье птичьего двора. Дивные эпизоды: например, когда замерзшая куколка-птичка оттаивает в человеческой руке. Из Улан-Удэ прилетела «Поющая стрела», поставленная по мотивам бурятского эпоса. Весь мир покоится на крупах двух больших лошадей: на них водят хороводы крохотные куколки-чурочки, на них же скачут навстречу друг другу добрые и злые герои, полуметровые планшетные куклы, приводимые в движение так называемыми палочками-вожатками. Из Абакана привезли «Оскара и Розовую даму». О пьесе этой я говорила в связи с драматическим спектаклем, в котором все роли сыграла Алиса Фрейндлих. У режиссера Евгения Ибрагимова кукол много, они расположены за прозрачным занавесом, и поверить в то, что это куклы почти невозможно – кажется, что ты видишь людей, просто они находятся очень далеко от тебя и потому кажутся маленькими. О трех спектаклях театров кукол я разговариваю с Ольгой Глазуновой. Она возглавляет комиссию театров для детей Союза Театральных Деятелей Российской Федерации.
Ольга Леонидовна, на днях встречаю я выдающуюся актрису, которую мы с Вами очень любим, и которая член жюри в этом году – Розу Хайруллину. И Роза, всю жизнь проработавшая в драматическом театре, говорит мне: «Марина, в кукольный театр, в кукольный театр!». И надо сказать, что мне к этому моменту тоже хочется переквалифицироваться в специалиста по кукольному театру.
Ольга Глазунова: Реальность, мне кажется, гораздо сложнее. Но, в принципе, картина очень пестрая, как лоскутное одеяло, где много черных лоскутков, а время от времени попадаются светлые, радостные, и тогда мы все кричим: «В театр кукол, в театр кукол!». В этом году у нас расклад фестивальный далеко не худший. Из трех спектаклей, два - совсем новые. Они впервые приехали на «Золотую маску». Это коллектив из Петербурга «Бродячая собачка», очень симпатичное название. Там работает очень интересный художник Алевтина Торик, которая, в параллель, еще сотрудничает с театром «Потудань», уже очень известным театром. И «Гадкий утенок» получился очень ясный, чистый - спектакль для очень маленьких детей. А спектаклей для самых маленьких детей у нас очень, очень мало. Что касается спектакля «Поющая стрела», это театр из Бурятии. Они впервые в Москве оказались. Одно то, что все они - и художник, и режиссер, и все актеры - закончили факультет ЛГИТМИКа, и оказались у себя на родине, в Улан-Удэ, никуда не сбежали, не уехали в Москву, не осели в Питере, а работают в театре кукол, и, на мой взгляд, работают очень интересно. Потому что это соединение европейской культуры со своими корнями, это редкий подарок. Они такие музыкальные, они замечательно владеют куклой, они с редким чувством юмора и с редким уважением и огромной любовью к своему родному краю. Молодой режиссер Эрдэни Жолцанов, мне кажется, очень перспективный режиссер. Это спектакль на грани примитивистского искусства и, вместе с тем, это соединение с европейской культурой, мне кажется, дает очень неожиданный результат.
Марина Тимашева: Он еще очень поэтичный.
Ольга Глазунова: И тонкий. Потому что это серьезная история, история о завоевании края. И, вместе с тем, мне кажется, у них такой темперамент, живая кровь, как я говорю. И последний спектакль, это уже очень известный театр из Абакана, хакасский театр «Сказка», во главе с режиссером Евгением Ибрагимовым, и режиссером, и художником. Это уже всеми любимый театр, и Женю Ибрагимова где только не знают – не только в России, но и за рубежом. И каждый раз они нас, по-своему, удивляют. Каждый раз какой-то совершенно новый выбор литературного или драматургического материала. То, что на сей раз они взяли «Оскар и Розовая дама», очень известную пьесу, и сумели в камерном спектакле, очень тихом, рассказать историю этого умирающего мальчика, не впадая в сантименты. Это очень опасная пьеса. Тут можно вдаться в такие сентиментальные и псевдохристианские мотивы, от которых станет очень скверно. А мне кажется, они делают это очень сдержанно, спокойно и, вместе с тем, это такая история, которая не может оставлять зрителя равнодушным. И, конечно, опять высоченный уровень театральной культуры и профессии.
Марина Тимашева: А что происходит? Я, конечно, понимаю, что мои представления связаны, в основном, с афишами «Золотой маски» из года в год. Но, все же, такое ощущение, что центр кукольного движения, во всяком случае, наиболее интересные люди, или работают в Петербурге, или выходцы из Петербурга. В чем тут дело?
Ольга Глазунова: Мне кажется, это очень понятно, потому что в Петербурге есть школа. Как бы мы ни говорили, что школа сейчас не та, что была при Михаиле Михайловиче Королеве, который создал сначала кафедру, а потом эта кафедра превратилась в факультет театра кукол, но, тем не менее, эта школа есть и закваска, положенная Михаилом Михайловичем, все-таки, дает свои результаты. Даже в лучшие времена, когда мы называли имена таких режиссеров как Виктор Шрайман, Валерий Вольховский, Роман Виндерман, Хусид, они все или кончали, или учились в ленинградской школе. И до сих пор в Москве очень грустная картина, на мой взгляд, именно из-за того, что нет никакого притока свежей крови. А в Петербурге появляются маленькие театрики, там идет какое-то брожение, там пузыри идут по воде, есть элемент хорошего соперничества. А без этого искусство, мне кажется, невозможно. А то, что некоторые из режиссеров, их очень мало, все-таки, уезжают за пределы Петербурга, это крайне важно. Вот все говорят: «Ой, Абакан, Абакан… А что там Женя Ибрагимов делает?». Вот теперь появился очень такой любопытный театр из Нерюнгри (Якутия). Он в прошлый раз приезжал. Они тоже очень любопытно живут. Это свой взгляд на мир, свое отношение к этому миру. А мне кажется, это самое главное в искусстве.
Марина Тимашева: Ольга Леонидовна, а с тех пор как случилась революция в кукольном деле в Советском Союзе, я имею в виду то, что мы условно называем «уральский куст», все те люди, фамилии которых Вы перечислили и еще другие. Тогда это была революция, тогда в кукольном театре появилось что-то такое, чего прежде мы не видели. Вот сейчас, даже в этих лучших спектаклях, есть что-то такое, чего мы не видели?
Ольга Глазунова: Может быть, к тем же самым проблемам несколько иное отношение. Раньше было больше элемента публицистики. Сейчас этого практически нет, а гораздо большая погруженность внутрь человеческой души. Мне кажется, этим характеризуются наиболее интересные спектакли. И формы более камерные. Потому что нет этих огромных манекенов, которые были когда-то у Шраймана, или огромных кукол и масок которые были у Вольховского в некоторых спектаклях, и у Романа Виндермана, и у Владимира Штейна. Сейчас это более камерное, более замкнутое пространство. И мне кажется, в этом тоже есть свой смысл. Сейчас время больше смотреть внутрь себя, когда надо разобраться со своей собственной душой.
Марина Тимашева: И еще мнение члена жюри, актрисы театра «Самарт» Розы Хайруллиной.
Роза Хайруллина: Кукольный театр оказался самым честным театром по отношению к профессии и к театру. Потому что всегда играется чистая, прозрачная история, и никто не хочет быть первым.
Марина Тимашева: Напомню, что жюри столь же высоко оценило работу кукольных театров. Все спектакли получили премии. Алевтина Торик – как художник за «Гадкого утенка», Евгений Ибрагимов как режиссер за «Оскара и розовую даму», «Поющая стрела» - как лучший спектакль и Жаргал Лодоев из бурятского театра «Ульгэр» как лучший актер.
Марина Тимашева: Переходим к обсуждению призеров балетного конкурса. Я спрашиваю обозревателя «Коммерсанта» Татьяну Кузнецову: отражает ли конкурс «Золотой Маски» реальную ситуацию в балетном театре?
Татьяна Кузнецова: В этом году конкурс не очень сильный. Но для меня ценно то, что представлены новые балеты. Потому что бывали сезоны, когда в этот конкурс попадали только возобновления. Хорошо, что здесь есть и «Болт» (Большой театр), свежий балет, и «Анна Каренина», свежий балет, и «Реверанс», балет западного хореографа Дэвида Доусона, подготовленный специально для Мариинского театра, и «Ромео и Джульетта» (из Красноярска). Четыре из шести названий - свежепоставленные балеты. Но все они не могут претендовать на то, чтобы остаться в памяти на долгие годы. Для меня, пожалуй, из всех этих новых работ наиболее интересной был «Реверанс». Это небольшой балет молодого хореографа, который воспитывался в Голландии. Это такой образчик интеллигентной голландской хореографии, которая, в основном, вышла из Ханса ван Манена, Иржи Килиана, то есть это не новое слово, но это удивительно тонкая работа, очень неброская, сделанная ювелирно. И визуально она не производит потрясающего впечатления. Для того, чтобы ее оценить, нужно, все-таки, иметь какую-то подготовку, насмотренность и, соответственно, любить то, что наша публика, (которая любит яркие актерские работы, страсти, сюжет), не любит.
Марина Тимашева: Напомню, что Дэвид Доусон стал обладателем «Маски», как лучший хореограф. А лучшим спектаклем назван «Сон в летнюю ночь» Большого театра в хореографии Джона Ноймайера
Татьяна Кузнецова: Я люблю, например, балет «Сон в летнюю ночь». И если бы Большой театр его станцевал так, как его танцует Парижская опера, на мой взгляд, это был бы безусловный фаворит. Это большой полнометражный балет, с роскошными актерскими партиями. Там шесть персонажей могут представить себя во всей полноте и яркости. Но Большой театр отнесся к этому спектаклю, на мой взгляд, слишком небрежно, причем настолько, что на мужские роли приходилось и на премьеру, и на показ перед жюри «Маски», вызывать иностранцев. То есть, это русские, которые работают в труппе Ноймайера. Мне кажется, что достойно этот балет не представлен.
Марина Тимашева: Представляется ли Вам верной практика выдвижения на «Маску» балетов, которые были поставлены много лет тому назад в абсолютно других театрах, которые, за эти годы, по моим приблизительным сведениям, были переставлены самими балетмейстерами или их ассистентами на многих сценах многих стран мира?
Татьяна Кузнецова: Этот вопрос много раз поднимался за время существования «Золотой маски», и невозможно на него ответить иначе как «да, разумно», потому что бывают сезоны, когда совершенно нет новых спектаклей. Не просто таких, которые можно представить на «Золотую маску», но их вообще нет. Эти возобновления, при творческом подходе театра, выглядят совершенно свежо и очень большое влияние оказывают на собственно, театр. Баланчин в Перми, например, вывел Пермский театр оперы и балета на совершенно другой уровень существования. А «Форсайт в Мариинке» преобразил всю труппу. Артисты, которые впервые соприкоснулись с Форсайтом, они перепрыгнули через голову, прорвавшись в другое измерение. Поэтому, конечно, приходится с этим мириться просто потому, что новые достойные спектакли появляются у нас, да и во всем мире не так часто. Балетмейстер это дефицит мировой.
Марина Тимашева: В номинации «современный танец» победила пермская «Клетка для попугаев»
Татьяна Кузнецова: Впервые в практике «Золотой маски» выдвинут современный возобновленный спектакль. Это труппа Балета Евгения Панфилова, Хореограф Евгений Панфилов погиб в 2002 году, оставив большое наследие, и труппа показала, что она в отличной форме, она ничего не потеряла. Значит, есть люди, которые могут держать эту труппу. И, главное, есть то, чем она может жить. То есть больше ста произведений самого Панфилова. Конечно, труппа возобновляет те спектакли, которые были забыты. Они, может быть, сейчас выглядят и звучат по-новому, но то, что современный спектакль 14-летней давности представлен на конкурсе, по-моему, это нонсенс. Потом, я должна сказать, что это балет, а не современный танец. То, что все принципы этого спектакля абсолютно балетные, то есть композиционные принципы, его сценография и, наконец, его лексика, она выстроена по законам балетного тренажа. Употребляются и выворотный шаг, и прыжки, и вытянутые подъемы. Поэтому балетный спектакль «Клетка для попугаев» рядом с современным танцем выглядит несопоставимо.
Марина Тимашева: Многим профессионалам кажется, что жюри просмотрело спектакль «Мухи» Дины Хусейн и Анны Абалихиной. Так думает и Татьяна Кузнецова.
Татьяна Кузнецова: Я бы поощрила двух молодых девушек, которые появились в Москве, просто за то, что это новое поколение, и они наиболее жизнеспособны из всех. Я не могу сказать, что их спектакль «Мухи» это завершенное зрелище, которое можно прокатывать, как коммерческий спектакль. В этом отношении они, конечно, уступают той же «Клетке для попугаев». Но эти девушки, которые учились в Москве, потом продолжили учебу в Голландии, поработали там в очень сильной труппе, они вернулись оснащенные огромным арсеналом технических приемов, которые дают крепкий современный танец. А Голландия это форпост этого вида искусства. При этом то, что они делают, они делают очень по-русски. Все приемы, которыми они владеют, они используют для психологического балета. Их дуэт «Мухи» это спектакль о любви. Он трагичен, очень точен по оценкам, он очень актерский спектакль, при том, что там нет никаких хлопотаний лицом, жестов, которые объясняют то, что делается. Это исключительно хореографический спектакль. Он достаточно лаконичен. Там две очень серьезные работы. Но ни наше жюри, ни наша публика не привыкли воспринимать такое зрелище – очень тонкое, очень зыбкое, очень этюдное, очень неброское, как «Реверанс». В драматическом театре давно разделили малую и большую формы. Мы много бились за то, чтобы отделить современный танец от классики, и это было правильно. Но теперь внутри современного танца возник конфликт между такими броскими эффектными спектаклями, как «Кармен-сюита», как «Клетка для попугаев» и такими индивидуальными, тонкими, маленькими, очень важными, но не эффектными внешне работами.
Марина Тимашева: Накануне награждения большинство пророчило победу спектаклю театра балета Бориса Эйфмана «Анна Каренина»
Татьяна Кузнецова: Это довольно тяжеловесное произведение, приемы Бориса Эйфмана выкристаллизовались. Как он их не переставляет, это все равно схема очень определенная и довольно монотонная. То есть, это всегда: сольная – массовая сцена, трио – массовая сцена, монолог – массовая сцена. Все это абсолютно неактерский балет. Это, действительно, такое шоу, все нацелено на зрительный зал, вплоть до того, что все свои эмоции, страдания, крупные страсти, персонажи рисуют не друг другу, а транслируют прямо в зал. Вплоть до того, что объяснение в любви идет лицами на публику. В целом, это вид театра такого плакатного. Тем более, что с самой первой сцены повествование срывается на крик, и когда человек кричит практически два часа, это довольно утомительно.
Марина Тимашева: Мы имеем в виду хореографический крик, конечно.
Татьяна Кузнецова: Да, да.
Марина Тимашева: В номинации «женская роль» были представлены: исполнительницы «Мух», Светлана Захарова из Большого и Анна Ребецкая из Красноярска. Наградили Марию Абашову за ее Анну Каренину.
Татьяна Кузнецова: Мне это совершенно не близко, то, что она делает. Но она делает то, что от нее требует хореограф. И то, что требует хореограф, она делает великолепно. У нее роскошная фигура, отличные данные. Она на полном надрыве ведет двухактный спектакль. В смысле самоотдачи это работа более значительная, чем работа Светланы Захаровой в «Сне в летнюю ночь». Есть и очаровательная девушка Анна Ребецкая, которая в Большом театре танцует роли третьего плана, а в спектакле Красноярского театра оперы и балета «Ромео и Джульетта», отлично сделала Джульетту. Ее муж, хореограф Бобров, поставил партию в расчете на ее данные. Того, что она не может, она в этом спектакле не делает. Зато она сумела абсолютно без всяких штампов быть крайне искренней, очень непосредственной. Некоторые критики даже сравнили ее с лучшей Джульеттой нашего времени, Алесандрой Фери. Это большая оценка. Даже мне было трудно выбрать, хотя я бы отдала предпочтение современным девушкам, либо Ребецкой.
Марина Тимашева: В номинации «мужская роль» были имена: Александра Сергеева из Мариинки, Дениса Савина и Яна Годовского из Большого театра. Выиграл Ян Годовский.
Татьяна Кузнецова: Здесь, скорее, выходят на первый план Ян Годовский и Денис Савин. Что примечательно - оба не ведущие премьеры Большого театра. Что говорит о ситуации в Большом театре, когда ведущие премьеры отстранились от современного процесса и предпочитают доживать свой век своими зигфридами и базилями. Денис Савин, на мой взгляд, в этом дуэте предпочтительнее, потому что его роль в «Болте» - такой неврастеник, раздавленный обществом - она более выигрышна в актерском плане. Ян Годовский, один из самых точных и тонких стилистов Большого театра, номинирован за Пэка в «Сне в летнюю ночь». Это работа такая точная, филигранная, очень внятная, но, конечно, менее броская, чем у Дениса Савина, который, просто по роли, должен рвать рубаху и сходить с ума, и напиваться в кабаке, и при этом он очень трогательный молодой человек с чувствительным таким телом, которое способно передать малейший нюанс хореографии. Это вообще один из любимых актеров Алексея Ратманского, нынешнего худрука Большого театра, потому что его очень нюансированную хореографию Денис Савин доносит до зрителя, в общем-то, в первозданности.
Марина Тимашева: О балетной программе и лауреатах «Золотой Маски» я разговаривала с обозревателем газеты «Коммерсант» Татьяной Кузнецовой.
Марина Тимашева: Конечно, к альбому «Беспечный русский бродяга» - группа АКВАРИУМ, музыкальная компания «Мистерия звука» - можно придираться бесконечно, для желающих на нём попрыгать и потоптаться – просто идеальный батут. Любой может повторить то, что я говорила лет 10 тому назад: у АКВАРИУМА три-четыре мелодии на все случаи жизни. Предоставляю такую возможность историку Илье Смирнову, написавшему про Гребенщикова целую книгу.
Илья Смирнов: Действительно. С первых же тактов узнаёшь: ой, опять «Козлы», а вот «Кострома, мон амур», дубль пятый.
Правда, со времён «Костромы» тексты немного изменились. Но именно что немного: очередное волшебное путешествие из Татарстана в Тибет и обратно. Забавно: по дороге из стран неведомых странный человек опять оброс компанией иностранных знаменитостей. То продюсеры, то англичане, то вот индусы, играющие на инструментах с непроизносимыми названиями: пакавадж. http://www.svobodanews.ru/Article/2006/03/29/20060329104021883.html Зачем так далеко искать, если новые песни отличаются от старых только аранжировками, а Боря хорош и в собственном соку?
Наверное, взрослым людям, слушающим АКВАРИУМ с 80-мохнатого года, и впрямь не нужны электронные аранжировки. Но не исключено, что они нужны тем, кто помоложе, и кто просто не станет слушать, если звук покажется архаичным. А так – прислушается, и выберет для себя не фабрику поп, а музыку. Сам Борис – бродяга, всё время чем-то увлечённый, и в этом смысле молодой. Для взрослого мэтра поведение, согласитесь, нехарактерное. Ходит по концертам экзотических музыкантов, топчется у них под дверями, уговаривая принять участие в записи, тратит деньги, которые никогда к нему не вернутся. А что касается заимствований - « я возьму своё там, где увижу своё» – ими наполнена вся история мировой литературы. Гулял по стране Кухулина – подобрал если не сюжет саги, так ирландскую мелодию.
Благодаря Гребенщикову мы получаем то, что иначе просто проскользнуло бы мимо, потому что мы ленивы и нелюбопытны, а он не ленив и любознателен. На сей раз в толстенном пресс-релизе подробнейшим образом расписал, что откуда, и теперь наши так называемые «музыкальные журналисты» могут это перепубликовать под своей фамилией, делая вид, что сами по себе такие умные.
Новый альбом – не прорыв. Но по отношению к чему? По отношению к самому Гребенщикову. И если песни его похожи, то ведь не на чьи-то чужие, а только на его собственные. От каждой по-прежнему исходит тепло, которое физически ощущает даже человек, который не верит ни в какие «чакры» и «ауры». Автора не назовёшь оптимистом, в песнях хватает трезвого (несмотря на наркологические прибауточки, которые и впрямь изрядно поднадоели) понимания несовершенства окружающей действительности. Но она воспринимается с некоторой отстранённостью и отрешённостью, как через стекло аквариума и с такой мягкой иронией, которой ни у кого, кроме Бориса, больше нет. Жизнь окрашивается в импрессионистические, пастельные тона.
Вроде бы, получается музыкальный транквилизатор: побуждает слушателя к тому, чтобы смириться со всем, что его окружает, добру и злу внимать добродушно.. Но то-то и оно, что Гребенщиков различает добро и зло, и ясно показывает, что именно ему не нравится: «всенародные курсы «учиться бодаться» и «на каждой странице обнажённая маха, я начинаю напоминать себе монаха». Припев: «Унесите отсюда голову Альфреда Гарсии» отсылает к криминальному боевику Сэма Пекинпа «Принесите мне голову Альфредо Гарсии», о котором в киноэнциклопедии под редакцией Юткевича сказано: «изобилие натуралистических эпизодов, показ жестокости как прирождённого свойства человека, отказ от социальной и нравственной оценки противоборствующих сил». Так вот, УНЕСИТЕ это всё и похороните где-нибудь подальше.
И если выглянуть из упаковки альбома в реальную жизнь, мы увидим, что у Гребенщикова в последние годы вполне определённая общественная позиция, и лично мне она, в общем, симпатична. Нравится его воскресная музыкальная программа на главном государственном радио. Просвещение без занудства – редкое искусство. Нравится то, что, будучи припёрт интервьюерами к стенке, Гребенщиков вышел из состояния буддистской умиротворённости, и на прямой вопрос о том, как он относится к некоторым антисанитарным явлениям субкультуры, дал прямой ответ: одно назвал на букву «г», про второе сказал, что его от этого «неудержимо тошнит» http://www.ifregion.ru/theme_print.html?id=1395 . И ведь правду сказал. А правду говорить – легко и приятно? Да нет, пожалуй. Самая, на мой взгляд, сильная и самая мрачная в новом альбоме композиция «Мама, я не могу больше пить» – именно об этом, а не о том, про что сперва подумали слушатели. Новая песня совершенно явным образом перекликается со старинной Бориной исповедью «25 к 10»: «я инженер на сотню рублей И больше я не получу…» Прошло ещё четверть века, получает много больше. Ещё на память приходит другая старая песня, написанная Майком, но исполнявшаяся АКВАРИУМОМ, там в припеве переставляются слова – «пить» и «жить». «Пригородный блюз», если кто не помнит.
Кстати, по ходу изучения древней аквариумистики я попытался подсчитать: какой процент песен содержит явные приметы времени, такие, по каким можно с определённостью утверждать, что написано в 80-е годы ХХ века, а не Х1Х-го. Оказалось, что процент невелик. Но! В новом альбоме он не ниже, чем в программах классического АКВАРИУМА, приезжавшего с нелегальными гастролями в брежневскую Москву.
Альбом «Бродяга», слава тебе, Вишну, на отчаянной ноте не кончается, надеюсь, что Гребенщиков, «сам себе пастух и сам себе дверь», только пугает и всерьёз не откажется от своей кармы,
Куда ж мы денемся без анахорета, который «в обычный день спасает двух – трёх, а в праведную ночь до трех сотен». Чего я ему и в дальнейшем желаю. И ещё одно техническое пожелание: печатать вкладки в альбомы по-человечески, а не тёмно-зелёными буквами на чёрном фоне. Всё ж таки не глянцевый журнал, а осмысленные тексты, которых не приходится стыдиться.
Марина Тимашева: С 24 по 28 апреля в Петербурге проходит Третий всероссийский театральный фестиваль «Пять вечеров» имени Александра Володина. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Первый володинский фестиваль был мемориальный. Второй – расширенный. Некоторые говорили, даже, что Володина там слишком мало. Третий фестиваль - это пять вечеров и пять володинских спектаклей. «Дульсинея Тобосская» - Театр Юного Зрителя (Екатеринбург), «С любимыми не расставайтесь» - МХАТ имени Чехова (Москва), «Приключения Насти» - фантазия на тему киноповести «Происшествие, которое никто не заметил» Александра Володина, театральное училище (Нижний Новгород), «Пять вечеров» Молодежного Театра на Фонтанке и «Пять вечеров» Театрального продюсерского центра «Русарт» (Москва). «С любимыми не расставайтесь» городской Драматический театр под руководством Сергея Афанасьева (Новосибирск). Говорит устроитель фестиваля, главный редактор петербургского театрального журнала Марина Дмитревская.
Марина Дмитревская: Это очень принципиально, чтобы Володина играли молодые и ставили молодые.
Татьяна Вольтская: Почему?
Марина Дмитревская: Чтобы это не было собранием ветеранов и только ностальгическими воспоминаниями. Потому что тексты живы. В общем, Володин перешел уже грань своей материальной эпохи и важно, чтобы молодые слышали то, что он писал. Кроме того, в Володине, может быть, последнем из могикан, было мощное сострадание и нежность, которых многие нынешние спектакли и пьесы лишены, поэтому хочется, чтобы молодые это слышали.
Татьяна Вольтская: Пора спросить у самих молодых. Говорит молодой режиссер Дмитрий Егоров. «Дульсинея Тобосская» это его дипломный спектакль.
Дмитрий Егоров: Почему его называют последним классиком? Потому что классика - это ведь не то, что на полке стоит, и то, что в школе проходят. Классика - это то, что так или иначе находит отзвук в любое время. В Володине очень много раскапывается про человека. Если говорить о «Дульсинее Тобосской», то там, мне кажется, время созвучное нашему. Там же действие происходит после смерти Дон Кихота, то есть смерти героя. И мир, в котором нет героя… Они пытаются себе придумать, конечно, Дон Кихота, но он только после смерти героем стал. Книжка вышла - он стал известным. Причем книжку толком никто не читал, потому что все безграмотные же там, там же читать никто практически не умеет. Как сейчас. Кто сейчас герой нашего времени? Там идеалы у всех людей вполне резонные, прагматичные. У отца с матерью – дочку выдать перезрелую замуж, у жениха - как можно большее приданное себе сколотить. И вовсе не хотелось идти с топором на володинскую пьесу. Хотелось сделать именно человеческую историю, очень хотелось поверить тому тексту который написан. Наверное, Володин один из тех, кто заслуживает аккуратного, острожного, вежливого, прежде всего, человеческого подхода.
Татьяна Вольтская: Скажите пожалуйста, Вы согласны с Мариной насчет сострадания, что Володин, в этом смысле, последний?
Дмитрий Егоров: В спектакле были актеры и старшего возраста, и совсем молодые, которые только что пришли в театр. Получалось так, что текст берется и человек перед ним невольно открываться начинает, если он этому тексту доверяет. А там, слава богу, все доверяли. «Дульсинея Тобосская» идет в ТЮЗе, и, в принципе, подростки смотрят достаточно хорошо. Водки перед спектаклем не пьют, во время спектакля сильно не галдят. Значит, как-то попадает.
Татьяна Вольтская: Что было самое трудное во время постановки?
Дмитрий Егоров: Если учесть, что это был первый спектакль на профессиональной сцене, то трудно, конечно, было все. Хотя, конечно, замечательная в Екатеринбурге труппа. Хорошие, очень отзывчивые уральские открытые люди, там работать проще, чем во многих театрах. Декорации вовремя, костюмы вовремя. Художник был очень хороший - Анатолий Шубин. Это главный художник Екатеринбургского ТЮЗа. Я мог только мечтать, что когда-то буду работать с этим художником. Потому что я в детстве смотрел спектакли, которые он делал, и мне очень нравилось. И композитор там Александр Александрович Пантыкин - дедушка уральского рока. Я его музыку буквально с детства слушал, которая и к спектаклям писалась, и то, что он играл в свердловской группе «Урфин Джюс». С ним поработать, это было отдельное удовольствие.
Татьяна Вольтская: Отдельная радость фестиваля – премьера документального фильма «Печальный марафон», посвященного Володину. Режиссер Владимир Непевный.
Владимир Непевный: Это попытка взглянуть на Володина, как на персонажа его же произведений. Увидеть его историю, скорее грустную, чем веселую.
Татьяна Вольтская: А как он сделан? Там же нет актера Володина.
Владимир Непевный: Во-первых, есть рассказчицы. Володин глазами женщин. Марина Дмитревская и другие замечательные рассказчицы - Лана Гарон, завлит Театра Станиславского, замечательная редактор «Ленфильма» Светлана Пономаренко, которая проработала очень много лет на «Ленфильме», прекрасно знала Володина и работала на его фильмах вместе с ним, когда он тоже был редактором на «Ленфильме» и режиссером. И, конечно, кадры самого Володина. Какие-то были у меня съемки, потому что я, когда-то, снимал его. Но, главное, что еще помогли и другие режиссеры. Как всегда в таких случаях, начинаешь всех обзванивать. Это редкий случай, когда все поделились.
Татьяна Вольтская: Рассказчицы рассказали Вам что-нибудь такое, чего Вы или не знали, или что Вас потрясло?
Владимир Непевный: Честно говоря, мы не пытались чего-то такого раскопать в личной жизни, чего бы он сам не говорил. Он, вроде бы, не сильно афишировал обстоятельства своей жизни, но и не очень скрывал. Поскольку это все вошло в его произведения, и он сам об этом писал.
Татьяна Вольтская: Марина, может, Вы тоже скажете о фильме?
Марина Дмитревская: Когда Володя пришел ко мне с предложением сделать этот фильм, а «Фишка-фильм» производит истории под рубрикой «Больше, чем любовь», я пришла к продюсерам, и полтора часа рассказывала им, как про Володина нельзя сделать фильм из этой серии. И мы решили, что это и будет, наверное, таким побуждающим мотивом, как Володин не из этого, не из «Больше, чем любовь». И когда я увидела уже смонтированный фильм, я очень обрадовалась, потому что, во-первых, всегда когда речь идет о Володине, страшно чем-то покоробить - как бы он на это посмотрел? У нас была такая задача, чтобы ему не было неловко. С другой стороны, ведь «Осенний марафон» назывался «Горестная жизнь плута». Он так к себе относился. Он был нелепый, женщины вокруг него были некрасивые, а в фильме - Олег Валерианович Басилашвили и две красавицы – Гундарева и Неелова. Хотя замечательный фильм. А Володя сделал, по-моему, средствами документального кино и монтажа потрясающую вещь. Он снял свой «осенний марафон», но где есть реальный Володин, который бежит по улицам и едет в трамвае, где его женщины, не героини, где более драматическая история. Потому что Лена умерла, оставив ему второго сына Володю, а с Фридой была еще тяжелая старость, у «Марафона» было продолжение. А художественными персонажами Володина стали Зиновий Гердт в «Фокуснике», Ролан Быков в «Звонят, откройте дверь», то есть, «человеки», более похожие на Александра Моисеевича, чем герой «Марафона».
Татьяна Вольтская: Будет ли традиционная водка на фестивале Володина?
Марина Дмитревская: В этом году фестиваль не в театре на Литейном – театр, в этом году, не захотел нас приютить - он размазан по городу. И, конечно, открытие и закрытие - водки и было то не очень много. Мы наливаем участникам фестиваля 50 грамм традиционные. Но будут рюмки с надписями «Не могу напиться с неприятными людьми» и будет чекушка под названием «Пять вечеров». Еще будут дети с «Мойки 12» петь Окуджаву из театра «Радуга» под руководством Марины Ланда. В общем, мы хотим, скорее, лирических эмоций. Еще должна сказать, что за три года, что фестиваль существует, в общем, нам удалось как-то инициировать больше постановок Володина. Российский театр смотрит на то, что этот фестиваль есть. Очень востребованными оказались «Пять вечеров», такая мужская-женская история. Очень востребована лирика. А мне кажется, что сейчас куропеевы окрепли, а ляминых-то уже практически нет, то есть время пьесы «Назначение».
Марина Тимашева: Известный режиссер, автор документального фильма «Колокол Чернобыля», Владимир Синельников работает над новой картиной «Чернобыль 20 лет спустя». С Украины съемочная группа и привезла уникальные материалы о жизни «зоны» - территории, где до сих пор, несмотря на высокий уровень радиации, живут люди. С Владимиром Синельниковым беседовала Любовь Чижова.
Любовь Чижова: Со дня чернобыльской катастрофы прошло 20 лет. Не кажется ли Вам, что Чернобыль стал уже каким-то мифом?
Владимир Синельников: Да, кажется. Есть люди, живущие не в Европе, которые не знают, где находится Украина, но знают, где находится Чернобыль. Но, увы, этот миф имеет под собой совершенно реальную основу, подоснову. И мне тоже кажется, что очень быстро бежит время и, казалось бы, совсем недавно нас не пускали в «зону», совсем недавно мы, сделав эту картину, год ждали пока Советская власть отважится дать ее посмотреть миру. Сейчас нет Советской власти, нет зампреда Совмина Щербины, который не пускал картину и умер сам, спасая «зону». Он ездил туда все время, облысел и скончался. Хочется вспомнить, как нас принял Папа Римский. На мой вопрос, будет ли конец света после Чернобыля, ответил двумя словами по-русски: «Молитва и надежда». И сегодня, к сожалению, только это может давать какой-то взгляд на будущее.
Любовь Чижова: Владимир Львович, Вам наверняка интересно, что нового становится известно об этой трагедии.
Владимир Синельников: Мы делаем сейчас картину, которая называется «Чернобыль 20 лет спустя». Мы не вглядываемся сейчас, да и смысла нет, кто виноват – власть ли, конкретные ли люди, которые там делали этот рискованный эксперимент. Мы сейчас думаем о другом и хотим своей картиной привлечь внимание человечества к этой теме. Сегодня, когда кончаются энергоресурсы и человечество поставлено на счетчик, я вспоминаю слова Сахарова, сказанные тогда, 20 лет назад. Он сказал: «Еще лет 40 будет атомная энергетика». «А потом?», - спросил я его. «Потом мы что-нибудь придумаем». Мы – физики. 20 лет прошло, ничего не придумано, поэтому остается ли единственной надеждой человечества только атомная энергетика? Есть ли какая-то альтернатива? Академик Велихов, который героически вел себя в Чернобыле в те годы, и который сегодня занимается термоядерной физикой вместе с другими учеными, не мог ответить за 20 лет : что-то удастся сделать или нет. Мы действительно все стоим на счетчике. Но в Чернобыле уже построили два завода по переработке твердого ядерного топлива и жидкого ядерного топлива. Сейчас уже ясно, что тысячи лет эта зона не будет жилой, и туда будут свозить все, что сделано. А сам реактор? Там ведь четыре блока, из которых взорвался, к счастью, только один. Из реакторов за эти 20 лет ничего не вытащили, топливо по-прежнему там. А четвертый блок, который взорвался? Все взорванное лежит под саркофагом, который чадит. Физики говорят, что это для каких-то следующих поколений, они пока ничего сделать с этим не смогут.
Любовь Чижова: Когда Вы в последний раз были в Чернобыле, и какие ощущения у Вас остались от общения с людьми, от природы, от окружающей среды?
Владимир Синельников: Затерянный мир, если от природы. Огромные сомы, табуны диких животных, оленей. А если от людей… Там живет 487 человек, они пожилые люди, они не хотят уезжать, они не числятся в переписях населения. Им дали квартиры, они их продали и вернулись. Они там живут, им возят хлеб, молоко. Печальное настроение.
Любовь Чижова: А что Вас больше всего потрясло после аварии?
Владимир Синельников: Меня потрясло, что люди тогда, 20 лет назад, были абсолютно не готовы к тому, что случилось. Поэтому они возвращались в зону, продолжали растить картошку, варить варенье. И мы все это видели и сняли. И вот эти 400 человек сегодня так и живут. Более того, оборотистые люди организовывают, для людей ищущих каких-то экстремальных впечатлений, экскурсии туда. И есть люди, туристы западные, которые ездят туда, вертят головой, чувствуют, что бодрит это, то что они въехали.
Любовь Чижова: И как Вы к этому относитесь?
Владимир Синельников: Я отношусь к этому крайне негативно. Пусть лучше хотят в казино.
Любовь Чижова: О чем Вы делаете Ваш новый фильм, Владимир Львович?
Владимир Синельников: Мы хотим понять, как человечество готово после Чернобыля жить дальше. И не только терроризм сегодня это проблема номер один. Проблема номер один, что люди, которые привыкли жить в абсолютном комфорте, как мы с Вами, не мыслят себя без электроэнергии, без энергии. А что будет через 50 лет, никто об этом, в массовом смысле, не задумывается.
Любовь Чижова: Когда фильм смогут увидеть зрители?
Владимир Синельников: И я, и академик Велихов, мы написали письмо Ющенко с просьбой помочь сделать такую картину. На письмо Велихова Ющенко не ответил. Более того, он его и не читал. Это аппарат, который способен загубить любую идею. В России нам, по возможности, стараются помочь эту картину закончить. Но и мы люди упрямые, поэтому я убежден, что мы эту картину сделаем, потому что ни у кого нет такого материала, который есть у нас - и того, что мы сняли 20 лет назад, и того, что мы сняли совсем недавно над Чернобылем. Сейчас уже никого туда не пускают. Я думаю, что через полгода сделаем.
Любовь Чижова: Владимир Львович, как Вы думаете, а может ли повториться Чернобыль?
Владимир Синельников: Такие станции в России есть. Более того, две или три из них выведены из эксплуатации. И они вот так и стоят, как чернобыльские. Никто ничего не вынул оттуда. Так и стоят, как будто просто захлопнули дверь и ушли. Все может быть. Поэтому я очень нервничаю.
