Елена Фанайлова: Города и годы. Ташкент. Город-стиль. О городе Ташкенте мы сегодня попробуем поговорить, вспомнить его и рассказать о том, чем он живет сегодня, с архитектором Андреем Станиславовичем Косинским, который строил Ташкент после землетрясения 1966 года и прожил там до 80-го года, спроектировал и выстроил целые кварталы в этом городе, он построил также немало зданий и жилых кварталов в Москве; с молодым сценаристом Максимом Воскобоевым, который учится во ВГИКе; с легендарным режиссером Али Хамраевым, автором фильмов "Чрезвычайный комиссар", "Седьмая пуля", "Человек уходит за птицами", "Жаркое лето в Кабуле", "Телохранитель", одна из последних известных работ Али Иргашевича - это сериал "Место под солнцем"...

Али Хамраев: И художественный фильм "Бо-Ба-Бу".

Елена Фанайлова: Спасибо за уточнение. Режиссер Рауф Кубаев, автор фильма "Белый танец", сериалов "Кармелита", "Красная площадь", "Трое против всех", сценарист фильма "Пешаварский вальс"; Денис Вальков, культуролог; Санджар Янышев, поэт, лауреат молодежной премии "Триумф" 2001 года; Рано Кубаева - помимо того, что она сестра Рауфа Кубаева, она еще и актриса, и продюсер, и режиссер, фильм "Чудная долина" ей принадлежит. Мумин Шакиров, мой коллега, человек, который также несколько лет жил в Ташкенте, многим ему обязан, он, в сущности, придумал эту программу.

Какой след Ташкент оставил в вашей душе, чем он для вас является, как он повлиял на вас, как на творческую личность, как на творческую единицу?

Али Хамраев: Я родился в Ташкенте, хотя отец мой - этнический таджик, мама - украинка, попала в Среднюю Азию, и это описано в повести Неверова "Ташкент - город хлебный". В паспорте пишусь "узбек". Сам ташкентец, потому что первые сознательные впечатления у меня были, конечно, от этого прекрасного города, от его улочек, мощеных булыжником, от пыльных переулков, от трамваев, переполненных людьми, - а рядом бегали ослики, иногда проезжал грузовик. Никогда не забуду, как перед моими глазами на крыше трамвая снимались в фильме Леонида Лукова "Два бойца" Борис Андреев и Марк Бернес. Вот для меня Ташкент всегда, где бы я ни жил, в какой бы стране ни был (сегодня я в Москве вместе со своим сыном руковожу киновидеокомплексом "Ультима Виста"), Ташкент мне всегда снится. Ташкент - это город, в который я всегда возвращаюсь с огромным удовольствием. Выходя с трапа самолета, ощущаешь запах Ташкента и понимаешь выражение "дым Отечества нам сладок".

Рауф Кубаев: Моя юность, моя молодость пришлись на 70-80-е годы. Мне кажется, что это был расцвет такого конгломерата, где было неважно, какой ты национальности, какого ты социального статуса, важно было, что если у тебя в душе что-то горит, то ты замечательно проводишь там время, будь то какие-то невероятные театральные новые постановки в том же театре "Ильхом", допустим, или просто какие-то выставки, или, как сейчас говорят, тусовки, встречи и так далее. Было невероятно интересно жить в городе Ташкенте. Конечно, это не могло не произвести на меня определенного впечатления, не могло не наложить на меня какую-то чисто ташкентскую печать, которая продолжает жить во мне и сейчас.

Денис Вальков: Я культуролог. Конечно, в первую очередь мне интересен Ташкент, как мой опыт, мой experience существования, жизни, я там родился - в первую очередь с точки зрения такой темы, как межкультурная коммуникация, как мультикультурность. Мне кажется, что все эти термины, хотя он придуманы на Западе - Ташкент еще, наверное, до возникновения интереса к теме мультикультуральности, постмодернистской смеси миров, культур, уже был в те времена, о которых уже упомянули, таким городом, таким местом, где это не просто Вавилон в библейском негативном смысле, это действительно какой-то эксперимент, который история решила поставить, и она его умудрилась поставить, он получился, он удался. Проект "Ташкент", как такое мультикультуральное пространство, где осуществлялась смесь, синтез культур, он получился. Вот это мне интересно, я могу сказать, что это просто мой профессиональный интерес.

Санджар Янышев: Мое взросление, так получилось, совпало с развалом, распадом империи. В 1995 году, когда я уехал в Москву, потихоньку я понял, что я другой, и мы, ташкентцы, здесь, в Москве очень сильно отличаемся, хотя говорим вроде бы на том же языке. Я задумался о том, что меня сформировало, и нашел ответ на этот вопрос в своем детстве и в тех годах, когда я формировался, как художник. Я могу сказать, что эта тема меня подтолкнула и, по большому счету, сделала меня поэтом.

Андрей Косинский: В день моего рождения, в 1966 году, когда мне стукнуло 37 лет, я собрал своих друзей и сказал им: ребятки, вот сейчас мы выпьем и полетим на часовой рейс, вы меня будете провожать в Ташкент. Мне сказали: ты что, с ума сошел? Я сказал: нет, не сошел с ума, так мне интереснее будет. Таким образом я оказался в Ташкенте. Что такое для меня был Ташкент и есть Ташкент? Это лучшие годы моей жизни - и человеческой, и творческой. Мне удалось сделать, я думаю, что я не совру, если скажу, что то, что никто в стране, вообще, в то время не делал. Почему? Потому что после этого землетрясения сразу был такой всемирный хашар, всесоюзный хашар, если можно так сказать, когда со всех республик приезжали туда люди - проектировщики, строители - и вот везли белорусские кварталы, украинские кварталы, московские кварталы, отдельные дома и так далее. А я попал в состав проектировщиков Ташкента, в ташкентский институт. Сразу Ташкент начал застраиваться, в общем-то, обычными типовыми домами, которые по стране были повсюду - от Архангельска до Владивостока. Когда я пришел на работу, я пришел к своему начальству и говорю: разрешите, я не буду неделю ходить на работу. Он, так, несколько удивился (Лева Адамов такой был, сейчас в Америке живет) и говорит: а зачем? Я говорю: да вы знаете, я вот новый-то город посмотрел один день, мне хватило, а я хочу старый город посмотреть. И вот остальную неделю я провел в старом городе. И с тех пор это стало моей любовью на всю жизнь. Я до сих пор помню каждый дом. Мне потом пришлось проектировать реконструкцию этого старого города. Я знал каждого жителя там. Я знал все дома. Я знал, в каком доме что есть, чем этот дом интересен или неинтересен. Мы сейчас с Али Хамраевым говорили о Малике Каюмове, такой режиссер, народный артист СССР, документалист очень известный, он снимал фильм, который назывался "Ташкент в прошлом, будущем и настоящем". Ну, прошлое - само по себе, настоящее - само по себе, а будущее - он как бы уперся в меня с этим фильмом. И вот, я помню, с ним тоже много ходили по старому городу, и я ему все рассказывал, как это здорово. Он на меня смотрел удивленными глазами. Он попал в дом, в котором он родился, в котором он не был 40 лет. Его там помнили, встретили. И он мне даже говорит: а вы бы не могли об этом обо всем Рашидову рассказать? Я говорю: я много раз ему об этом рассказывал, он все это прекрасно знает. Это то, что касается старого города. А потом получилось так, что первая задача, которая была поставлена, кстати, тем же самым Рашидовым, была такая задумка - сделать в Ташкенте Дом творческих союзов, то есть все творческие союзы объединить в одном здании. Архитекторов, художников, кинематографистов, журналистов, театральных деятелей и так далее, семь союзов всего. Рашидов был сам писателем. Когда я сделал первые эскизы, сразу попал к нему, что было очень необычно, потому что в Москве мы к Хрущеву не ходили, в Москве к Хрущеву ходил Посохин, а мы только говорили, что надо рассказать. А тут я сам попал. И ему это так понравилось, что он нам, троим ребятам, которые там работали, устроил такую поездку по Азии. Это был сентябрь месяц, попал я туда в мае - начале июня, хлопковая была пора, но с нами там нянькались, как положено, потому что звонки были, откуда надо. И вот тогда я в первый раз попал в Бухару, в первый раз попал в Самарканд. До Хивы мы, правда, не долетели, но этих двух городов хватило, чтобы я был совершенно убит, покорен на всю жизнь. И вот к вопросу об этом самом genius loci: потом, уже вернувшись в Москву, на основании своих работ я сделал за месяц диссертацию, которая так и называлась "Архитектурная форма как функция пространства и времени". И вот с этого момента, когда я это осознал, я начал проектировать не так, как делалось все то, что там. Поэтому кварталов у меня там нет (это немножко неправильная информация), но у меня там действительно есть улица, это отдельная тема для разговора, улица Богдана Хмельницкого тогда она называлась, как она сейчас называется, не знаю.

Али Хамраев: Улица Бабура. Там есть дворец бракосочетаний, где я женился на Гуле Ташбаевой.

Андрей Косинский: Значит, она была построена. К сожалению, ее потом немножко изуродовали. Там были такие уступчатые дома, их превратили в обычные коробки. Тем не менее улица все-таки сохранила свою композицию, как бы осталась, и это была очень интересная работа. Там еще была построена баня национальная, которая тоже сейчас, насколько я знаю, находится в состоянии руин, но в свое время она обошла прессу всего мира, эта баня. Потом, для Бухары мы там делали комплекс народных мастеров, то есть мастеров, которые тут же работают и тут же торгуют, и тут же все это изготавливается - чеканка, резьба по дереву, роспись по ганчу, ковроткачество. Вот такой большой комплекс, который, к сожалению, остался нереализованным. И в Ташкенте-то основное количество работ осталось нереализованным. Вы знаете, в то время, при советской действительности, к сожалению, это была общая беда. Вот когда мне стукнуло 50 лет, и я пытался подвести итог своей работы, выяснилось, что из сотни серьезных работ, не памятников на кладбище, а серьезных, которые имели широкую прессу, реализовано всего 10: КПД паровой машины Ползунова. К сожалению, тогда было вот так. Но воспоминания о Ташкенте... Я довольно давно там не был, лет 10 я там не был. У меня большое желание в этом году туда съездить и посмотреть, что там делается. Но у меня такое ощущение, что он сейчас пошел по пути европеизации, стеклобетонной европеизации.

Максим Воскобоев: Я родился в Ташкенте, и детство, и юность мои прошли в Ташкенте. Я уезжал оттуда в 1998 году с уже сформировавшимся мироощущением, и, безусловно, на это мироощущение Ташкент не мог не повлиять. И детство ассоциируется прежде всего у меня с оранжевым цветом. Этот цвет на самом деле настолько плотно в меня вошел… то есть вот эти солнечные дни, практически целый год лето. Как Али Иргашалиевич сказал, Ташкент снится до сих пор, и это оранжевые сны. Одно из самых ярких воспоминаний у меня - это проспект Карла Маркса с красными дорожками песочными и с зацветающими каштанами.

Али Хамраев: Наш Бродвей.

Максим Воскобоев: Бродвей, да, конечно. Сейчас там Амиру Тимуру памятник стоит вместо Карла Маркса. Ташкент не отпускает. Действительно, как было уже сказано, здесь ташкентец ташкентца узнает всегда, даже не будучи представленным: по стилю общения, по каким-то словечкам, которые настолько плотно в голове засели, это "хоп", или здороваются когда - "калейсан". То есть это все настолько плотно, не выжечь ничем. Ну и безусловно, это определенная свобода, потому что все детство прошло на улице, потому что можно было выйти в конце февраля и, условно говоря, вернуться назад в конце ноября, потому что можно было найти себе на улице и пропитание, и все, что угодно.

Елена Фанайлова: И компанию.

Максим Воскобоев: И компанию.

Андрей Косинский: И это удивительно. Вы знаете, вот в старый город можно было прийти с утра и, не истратив 20 копеек, великолепно провести время: тебя там могли накормить пловом, зазвать к себе в дома. А чайхана! Ну, чайхана - это совершенно особый институт, это за пятак ты покупаешь чайник чая, к тебе кто-то пристраивается, там можно играть в шахматы, там можно... Это удивительный институт, удивительный. Это совершенно не похоже на наши рестораны, это нечто совершенно другое.

Рано Кубаева: Ташкент - это моя родина, я очень люблю город Ташкент. Он на меня продолжает влиять, этот город. И "Чудная долина", фильм, который я сняла в Крыму, - тому подтверждение. Один очень известный кинокритик, посмотрев фильм, сказал: ну, хорошее кино, но можно было не про Азию, ну, почему про Азию, когда ты уже отпустишь от себя? На самом деле не могу отпустить, потому что в 18 лет в Ташкенте я поняла, что лучшая нация в мире (это мне дал город Ташкент, там так говорили) - это нация порядочных людей. Это порядочность ташкентская... ну, как говорили до меня, что ташкентец ташкентца узнает всегда.

Елена Фанайлова: Мумин Шакиров, ведь вы же придумали эту тему, и, собственно, "Национальность - ташкентец" - один из под заголовков этой программы?

Мумин Шакиров: У меня, вообще, есть теория такая, так как я путешественник по жизни и объездил практически все советские республики, я для себя вывел следующее, что есть несколько городов (их не так много), где национальность не имеет значения, а важен стиль поведения людей. К примеру, одессит - непонятно, какая национальность, но понятно, что одессит - это человек с хорошим чувством юмора. Москвич - это не обязательно русский, но человек информированный, образованный. Бакинец - это джазовый город, это портовый город, это нефть, это абсолютный котел такой, где кипят разные национальные страсти, получается бакинец. Еще Рига, забыл про Ригу, потому что Рига - тоже город интернациональный, у которого есть свой стиль, тем более что там есть фантастическая архитектура. Ташкент, на мой взгляд, как раз принадлежит к такому типу городов, где национальность не имела значения, а имел значение стиль жизни. Ташкент среди центрально-среднеазиатских городов всегда был яркой звездой. Не случайно там проводился международный кинофестиваль. Ни Алма-Ата, ни Душанбе, ни Фрунзе, ни Ашхабад не играли такую роль в жизни Центральной Азии, как Ташкент. Причем, вы тут говорили об архитектуре - он абсолютно не отвечает архитектурным пристрастиям экспертов или культурологов, нет, в нем архитектурный стиль, на мой взгляд, очень слабый, он отсутствует, но дух людей… и это передали очень талантливо и здорово два человека - Эльер Ишмухамедов и Одельша Агишев, которые сделали фантастические две картины "Нежность" и "Влюбленные", где как раз передали атмосферу и стиль этого города в своих картинах. И сегодня Ташкент 60-70-х годов исключительно воспринимается по этим фильмам. Я попал в Ташкент в начале 90-х, хотя до этого проезжал много раз, снял там первую, пока единственную полнометражную картину вместе с моим коллегой Рауфом Кубаевым, и у меня сохранились, конечно, фантастические впечатления от этого города. Готов подтвердить слова Рано Кубаевой, что это город порядочных людей, и мне просто на них везло. Два года я прожил в Ташкенте, когда снимал фильм "В Багдаде все спокойно", и я на себе ощутил, что такое мир порядочных людей, мир добрых людей и мир гостеприимных людей. Благодаря этим людям мне удалось сделать фильм.

Рауф Кубаев: Мне все понравилось в речи Мумина, только меня немножко удивило вот этого немножко пренебрежительное высказывание по поводу ташкентской архитектуры. Мне, наверное, легко или тяжело об этом говорить, потому что я там родился, вырос, и это все и менялось, и жило вместе с тем, как я менялся и рос. Так вот, архитектура... Я тоже побывал во многих городах бывшего Советского Союза и не только, архитектура города Ташкента для меня остается любимейшей, потому что там есть и стиль, и выдержанность, и принадлежность именно к этому месту и больше ни к какому, с одной стороны. И с другой стороны, не случайно Ташкент часто называют воротами в мир, есть такая архитектура, которая роднит этот город с другими городами мира, в то же время он остается абсолютно самобытным и абсолютно любимым не только потому, что это воздух, но... Архитектура, мы знаем, - это музыка, застывшая в камне. Вот эту музыку я слышу, и она особая, абсолютно оригинальная и отличная от всех остальных.

Андрей Косинский: Когда я приехал в Ташкент, это конец 60-х годов, это было совершенно четкое членение на три абсолютно разных города. Один город был колониальный, европейский, который начал появляться с конца 60-х годов предыдущего столетия, другой город был традиционный, старый город, махалля, серия махалля, в котором жили люди... в этом изуверском, в общем-то, климате, умудрялись жить достаточно комфортно и достаточно интересно. И третье, это тоже того же времени как бы европейский город, ну, Асакинская, вот эти особнячки, небольшой такой особняковый город по типу старого Ташкента, но с такими европейскими делами. И это было очень интересно, потому что иногда это взаимопроникало друг в друга, на каких-то стыках возникали такие интересные столкновения. Но, когда произошло землетрясение, думать-то было некогда, и каждый повез свои типовые серии, а ведь в то время в стране было 500 железобетонных крупных заводов, крупнопанельных домостроений, и все они, 500, делали дом на одно лицо. Так вот, когда я делал эту улицу Богдана Хмельницкого, мне как раз захотелось сделать не 500 домов, а один дом, но с разными лицами. И вот там появились эти самые решетчатые балконы, которые потом пошли по всему Востоку. Их потом строили в Тбилиси. Я даже на Кипре видел такие дома. Поэтому тут где-то есть доля истины, потому что эта типовая часть - она и есть типовая.

Денис Вальков: Речь о большом стиле возникает, естественно, в центральных имперских городах. Большой стиль - это всегда некий такой проект, который империя позволяет себе, используя ресурсы, стянуть и осуществить некий такой заданный план. Ташкент оказался в каком-то смысле оксюмороном, действительно. Там соединено несоединимое, абсолютно, с точки зрения европейской архитектуры, махаллинский хаос, но абсолютно живой организм, абсолютно такой муравейник, как вы говорили, что вы исследовали...

Андрей Косинский: Богом нарисованный, сделанный.

Денис Вальков: Да, Богом нарисованный. И в то же время к нему сбоку был пристроен такой европейский проект. Я почему так включился? Мне интересно было, когда я с вами беседовал, и вы рассказали про то, что эти вот решеточки придумали вы, у меня был инсайт: я наконец-то встретился с человеком, который породил некий элемент духа Ташкента. Через много-много лет после того, как вы построили дома с этими решеточками, задали эту игру, на фасадах, эти... в Ташкенте, я помню, назвали панджара, из Москвы приехал психоаналитик Борис Григорьевич Кравцов, который интересовался синтезом психоанализа и йоги, и он два часа ходил со мной, я водил его по Ташкенту, по базарам, по рынкам, он мне читал лекцию про ваши решеточки. Он говорил, что это узуроглифы, что это пространство, насыщенное некими психопрограммами, и только в культуре, в которой пространство насыщено узорами, есть гармония. Вот очень интересный момент.

Андрей Косинский: Я даже думаю, что он увидел там больше, чем видел я сам.

Али Хамраев: Я глубоко убежден, что каждый из тех, кто сегодня, сейчас говорил о Ташкенте, имеет свое видение этого города и по-своему чувствует, в какую сторону он развивается, но не надо забывать, что этот город столетиями населяют люди. И если 50 лет назад, 70 лет назад в Ташкенте было огромное количество народностей и национальностей, то и сегодня наблюдается та же самая картина. Может быть, чуть меньше стало русских, чуть меньше стало армян, чуть меньше стало евреев, чуть меньше стало корейцев, идет какая-то миграция, кто-то уезжает, кто-то приезжает, многие мои друзья вернулись из Америки, из Израиля вернулись, из Европы возвращаются. Как-то жизнь налаживается. Но мне кажется, как ташкентцу, который приезжает часто в свой город и видит, как этот город меняется, что совершается какая-то большая глупость: старые районы рушатся просто вот так - квартал за кварталом. Людям дают участки за кольцевой дорогой, они там строят себе дома, дают какие-то на это деньги, средства и так далее. Но на месте этих старых домов вырастает город Воронеж, город Екатеринбург.

Андрей Косинский: Просто профессиональная уголовщина.

Али Хамраев: У меня друг Серго Сутягин, один из лучших архитекторов, я думаю, Советского Союза. Андрей знает его хорошо. Я говорю: Серго, что вы делаете? Он говорит: ну, разве мы виноваты, над нами столько!.. Антониони Микеланджело, мой друг, когда был в 1976 году впервые в Ташкенте, я с ним работал, он категорически отказался ехать в Чиланзарский массив, это наши Черемушки. Он сказал: что мне смотреть на эти французские дома, я их насмотрелся и в Париже, и в Италии, везде они есть, вы решайте жилищную проблему, а мне покажите старый город. Я повез его в старый город, в чайхану на берегу речки, и, когда он там поел плов, изготовленный мною, послушал перепелок, когда он со стариками побеседовал, он говорит: я хочу поспать. Чайханщик, услышав, что он хочет спать… А мы его представили, Антониони, как министра кино Италии. Ну, что режиссер? Министр кино - это звучит. Чайханщик побежал принести подушку с новой наволочкой, потому что Антониони взял старую подушку под голову. И чайханщик сует эту подушку. Антониони: "Что он хочет?" "Подушку". "Не надо, не надо, мне так хорошо на этой. Поймите, на этой подушке тысячи людей спали, ваши люди, ваши узбеки спали, старики. В этой подушке есть их память. Мне очень нравится эта подушка". Я думаю, что пора архитекторам очнуться. Замечательные прямые улицы, но везде банки, офисы, зеркала, везде прямоугольники, параллелепипеды, треугольники, кубы и так далее, и так далее. Что, хотят превратить Ташкент в Сингапур? Не нужно это. Ташкент есть Ташкент. Удивительный город. Умные ребята - грузины, везде подвели канализацию. Мне чиновники говорят: у нас глиняные дома, нельзя канализацию. Да укрепляйте! Сколько есть способов укреплять фундамент! Проведите канализацию, оставьте этот старый город, где сидят чеканщики, где ковры делают, ткани, атлас. Это же душа народа. Вы же будете вымывать душу. Я снял документальный фильм, смонтировал "Подвиг Ташкента" в 1971 году о том, как во время эвакуации, во время Второй мировой войны Ташкент принял огромное количество людей. Недавно мне посчастливилось снять еще один фильм о том, как были в Ташкент эвакуированы лучшие творческие силы страны - Анна Ахматова, Алексей Толстой, Владимир Луговской, сколько приехало музыкантов, сколько приехало художников. Вы понимаете, ташкентская эта аура… Когда-то Есенин был в Ташкенте, прекрасно о нем отозвался, Комиссаржевская жила в Ташкенте и закончила свой жизненный путь в Ташкенте. И вот так идешь-идешь…

Рауф Кубаев: Али Иргашалиевич, я просто хочу вас перебить, а то забуду. Мы с Рано жили в одном подъезде с Татьяной Сергеевной Есениной. Это дочка Сергея Есенина и Зинаиды Райх.

Елена Фанайлова: Мы заговорили об очень интересной вещи. Вы все говорите: Ташкент - это стиль, и даже мы тут немножко поспорили, что такое этот стиль. Это архитектура? Это люди? Что это? Как это можно определить?

Рауф Кубаев: Мне немного сложно говорить о стиле. Я попробую объяснить почему. Если человек с детства привык носить, грубо говоря, Армани, то есть стиль может оценить только человек, который пришел со стороны, увидел его и он видит, что этот человек носит Армани, что этот стиль ему идет. Ну, потому что он его с детства носит… Я родился и вырос в Ташкенте. Я не могу, например, сравнить стиль Ташкента... умозрительно могу со стилем Баку, например, или Одессы, умозрительно могу, но прочувствовать это я не могу, да, по-моему, и не вправе рассуждать о стиле Ташкента, я могу только говорить о собственных ощущениях, о том, что для меня этот Ташкент. А стиль - это, наверное, то, что видно со стороны, то, что можно оценить со стороны.

Максим Воскобоев: Мы тут уже говорили про то, что сейчас Ташкент, особенно центральная его часть, закатывается в асфальт и что там строятся стеклянно-железобетонные многоэтажки, но до сих пор еще можно просто совершенно удивительным образом плутать среди этих многоэтажек, вдруг выйти на такой островок... У меня у бабушки с дедушкой на Дархане был собственный дом, который снесли только в начале 90-х, уже вокруг стояли огромные многоэтажки. Но махалля на том же Дархане есть до сих пор, и все вокруг уже застроено, и можно просто вот так, если пройти от метро "Хамида Алимджана", вдруг выйти - кусочек старого города, и вот он там стоит; и в этом есть вот такая какая-то изюминка Ташкента, когда хотя уже вроде по центру - особенно президентская трасса - все закатано, все вылизано и выстрижены кусты, и срублены вековые деревья под это, то есть это боль моего сердца… но до сих пор этот кусочек - в этом таится такая вот изюминка.

Елена Фанайлова: Можно, я сейчас задам вопрос Рано Кубаевой? Мне очень интересно, что такое ташкентские девушки? Как они одеваются? Как они общаются между собой? Как они встречаются? Каков стиль ташкентской леди, ташкентской женщины?

Рано Кубаева: Ташкентские девушки очень нежные, очень кроткие, покорные и, когда нужно, очень сильные.

Елена Фанайлова: А они, например, в кафе ходят для того, чтобы кофе выпить, посплетничать?

Рано Кубаева: Да, конечно. Там очень много девушек молодых, особенно сейчас, которые ходят в кафе и абсолютно европеизированы, и не ходят в чадре. Ну, разные там девушки есть, конечно. Но в основном сейчас там очень европеизированные девушки, которые могут разговаривать на разные темы.

Рауф Кубаев: Это, наверное, все-таки миф. Я где-то прочитал еще в советское время, что, например, фильм "Зеркало" Тарковского не соберет проката в Ташкенте, потому что в Узбекистане вообще и в Ташкенте в частности женщинам запрещено ходить в кинотеатр. Поэтому вопрос "ходят ли девушки в Ташкенте в кафе?" - это, мне кажется, сродни этому мифу, когда кажется, что в Ташкенте совершенно бесправные женщины и девушки. Я вас уверяю, например, в моей семье домашним прокурором была мама. Как мама сказала - так обычно и бывало. И я вас уверяю, что в Ташкенте замечательные, красивые, добрые, отзывчивые девушки, которых можно встретить везде - в кафе, в ресторане даже, на улице, где угодно.

Санджар Янышев: Я хотел бы добавить, что в Ташкенте, судя по всему, девушки очень открытые и контактные, с ними гораздо легче знакомиться, чем в Москве. Это не значит, что они более доступные, но и гораздо легче, и проще, и интереснее.

Максим Воскобоев: Если можно просто сказать, там сама обстановка интимнее, вот если можно употреблять такое слово. И все-таки, имея опыт общения с девушками там и приехав в Москву, я испытал определенный шок такой. Нельзя сказать, что москвички хуже или лучше, это было совершенно другое, и определенное время требовалось, чтобы привыкнуть просто к новому стилю общения, потому что это все по-другому, то есть те вещи, которые "работают" там, они никогда не будут "работать" здесь и наоборот.

Рауф Кубаев: Можно, я попробую объяснить еще, в чем главное различие попытки познакомиться с девушкой в Ташкенте и в Москве? В Ташкенте ты изначально интересен девушке. В Ташкенте, если с девушкой начинаешь знакомиться, то она показывает, что ты ей действительно интересен и искренне пытается понять, что ты за человек, причем это не показное, ты ей действительно интересен. В Москве - сначала недоверие.

Мумин Шакиров: По поводу девушек я бы тоже хотел добавить... Во-первых, ташкентские девушки, по крайней мере, когда я жил в Ташкенте, на мой взгляд, мало чем отличались от девушек в других городах, они абсолютно европейские, просто одежда немножко отличалась, был какой-то национальный оттенок в одежде, национальные наряды, это все стилизовалось. Очень важно, когда ты знакомишься с ташкентской девушкой, то ты всегда ощущаешь, что по отношению к мужчине уже заложено уважение, к тебе обращаясь, независимо от того, что ты ее ровесник или старше, произносят в конце твоего имени приставку "ака", то есть старший. И это как бы тебе дает определенную фору.

Елена Фанайлова: Возможно, и у мужчин заложено уважение, когда они обращаются к женщине, и в этом все дело, и этот интерес и уважение вполне взаимны?

Мумин Шакиров: Это уважение абсолютно взаимное, потому что никогда, во-первых, тебе грубо не ответят, это очень редко, надо просто, наверное, нахамить. Дистанция всегда есть, она не такая, как в Москве, но при этом взаимное уважение присутствует, по крайней мере, в самом начале, дальше уже отношения развиваются индивидуально.

Али Хамраев: Чтобы завершить этот разговор, хочу сказать, что ташкентские девушки отличаются от других девушек Москвы, Петербурга, Парижа, Рима, Нью-Йорка, Лондона тем, что, когда вы начинаете слишком пристально разглядывать девушку, она смущенно отводит глаза, а в других странах она вас тоже начинает с интересом разглядывать. Вот и разница.

Андрей Косинский: Я, например, практически никогда в транспорте общественном в Ташкенте не стоял, сколько бы народу не было. И очень часто мне уступали места молодые девушки что меня приводило в полное смущение и замешательство, потому что я был, в общем, не стар, но уже тогда был седой, и, видимо, это действовало, некое почтение к возрасту что ли.

Рауф Кубаев: Кстати, продолжая эту тему, я должен сказать, что я живу в Москве с 1989 года. Естественно, уступаю места в общественным транспорте старшим и женщинам. Но в какой-то момент, года, наверное, через 2-3 после того, как я переехал в Москву, я заметил одну вещь: любая женщина, которая входит в вагон метро, допустим, оглядываясь в поисках свободного места и не видя его, начинает смотреть в поисках возможного человека, который уступит ей место, и это всегда практически был человек восточный. Я не говорю, что это я. Но женщина в Москве привыкла, что восточный мужчина обязательно уступит ей место. Я не знаю, с чем это связано.

Елена Фанайлова: Я подтверждаю, потому что сама с этим сталкивалась, многие мои друзья, не только женщины, но и мужчины московские, мне рассказывали о том, что да, действительно такая история.

Давайте мы сейчас попытаемся понять, как формируется душа ташкентца, каким образом это происходит?

Али Хамраев: Она начала формироваться во время Второй мировой войны. Я глубоко в этом убежден. Потому что в 1941 году, когда на Советский Союз напала фашистская Германия, миллионы людей были эвакуированы в Среднюю Азию, и в Ташкент приехало очень много людей, не только с предприятиями, которые были эвакуированы в организованном порядке, но было огромное количество беженцев - из Минска, Киева, Одессы, из Подмосковья и так далее. И на каждом квадратном метре - чердаках, каких-то пристройках, коридорах, школьных классах - жили люди семьями, отгорожены занавесочкой или куском фанеры. И вот там люди разных национальностей в эту тяжелую годину почему-то проявили удивительное взаимопонимание, уважение друг к другу. У нас в старом доме… Я потерял детство после землетрясения 1966 года, потому что район был разрушен, и там новые дома. Я приезжаю - и сердце колотится, когда проезжаю по этим совершенно новым районам. Но я помню, к нам поселили одну семью еврейскую, тетю Фиру, она жила в нашем дворе. Ну, вся махалля... Если делают соседи какую-то еду, они приносили нашим соседям. Дальше, у нас была команда удивительная мальчишек, мы играли в футбол. Там были узбеки, татары, евреи, армяне, немец один был, русский, само собой, и однажды мы играли, и нашего вратаря Володю Ольшанского ударили сильно по голове, когда он взял мяч, и с другой улицы ребята вдруг что-то такое... и мы услышали слово "жид". Вы понимаете, мы за нашего еврея так отметелили этих ребят, что... Как это, нашего Володю Ольшанского!.. Для нас не было никакой разницы в возрасте. Потом нас уже взрослые научили и что есть разница, что есть человек такой-то, другой, третий, четвертый. Мне кажется, что десятилетиями эта общность сохраняется. Даже когда порушился Советский Союз, когда появились визы, у ташкентцев, всех, кто разбросан по всему миру, в душе безвизовое пространство. Мы встречаемся, обнимаемся, вспоминаем, плачем и любим наш Ташкент.

Рауф Кубаев: Вы знаете, я по поводу того, что сейчас Али Иргашевич сказал, мне почему-то, может, аберрация памяти... Я после школы поступил в Ташкенте в государственный университет на филологический факультет, и специальностью моей была "русский язык и литература". Я читал работу академика Виноградова о том, что в 70-е годы самый чистый разговорный язык был в Ташкенте, он был наиболее приближен к литературному, в нем не было аканий, оканий, цоконий, чоканий, в нем не было диалектов, потому что в Ташкент в 40-е годы и потом, в 20-е годы, и царское правительство ссылало...

Елена Фанайлова: И таким образом улучшало русский язык.

Рауф Кубаев: И улучшало русский язык. Приезжали наилучшие представители русского народа в Ташкент, и культивировался правильный разговорный русский язык в Ташкенте. Подтверждением чему может служить наш сегодняшний разговор.

Санджар Янышев: Коль скоро Ташкент - это уже миф, то в последние 10 лет я наблюдаю, как складывается между ташкентцами ташкентоведение, и заключается оно в следующем: люди по крохам собирают свой Ташкент, прежде всего выуживая его из своей памяти. И, например, Эркен Кагаров, художник, который живет в Москве, попытался подвести под это научную основу, натурфилософскую, что ли. Он сказал: почему в Ташкенте по-другому пахнет воздух? Потому что, оказывается, что осенью листва высыхает и превращается в мелкий такой порошок (дожди идут редко, и поэтому эта самая листва не поддается прению, гниению), потом она смешивается с воздухом, и мы этой листвой дышим. Точно так же в Ташкенте по-другому течет время, это тоже факт: можно спуститься в Ташкентский метрополитен и простоять там 10-20 минут, полжизни. В Ташкенте я впервые ощутил себя кафкианским героем. В общем, наверное, Ташкентская поэтическая школа была создана для того, чтобы это время каким-то образом спрессовать в стихах, то есть как бы от обратного.

Максим Воскобоев: Мы заговорили об этих крупицах, которые мы собираем. Я свои крупицы добавлю. После переезда в Москву я долгое время не мог спать ночами, у меня была жуткая бессонница, и я не мог понять, почему, отчего - вроде все нормально. И вдруг до меня дошло, я осознал, чего мне не хватает. У меня под окном на Высоковольтной, на аллее этой, были фонтанчики маленькие, которые распыляли ночью воду. И вот этого звука фонтанов, которые включались вечером, а выключались утром, мне не хватало, потому что я 18 лет засыпал с ними и просыпался с ними. А если по поводу души - мне кажется, душа города такая коллективная складывается из душ отдельных людей, а души отдельных людей растут же в социуме, и бытие определяет сознание, и вот этот социум... В Москве я прожил 8 лет, и я до сих пор не знаю, как зовут моих соседей напротив. В Ташкенте я жил на Высоковольтной, я знал всех с детства, я знал весь массив, кто где живет, в каком доме, в какой квартире. Я помню, как еще было время, когда по утрам приходила молочница и приносила молоко утром. И это такая деталь... То есть я помню: я собираюсь в сад или в школу - стучит молочница, принесла молоко.

Али Хамраев: Да, Ташкент - единственный город мира, в котором ночами в центре, на бульварах, в парках, везде пасутся овцы, телята, мальчишки их выводят, милиция не может с этим бороться, выходят указы... Они ночью выходят. И, когда едешь, везде фонтаны разбрызгивают все, розы… И там может теленок, овцы... Когда подлетаешь к Ташкенту на рассвете или к вечеру, то видишь город в дымке. Это не та дымка, которая над Москвой (это промышленные отходы), это дымка от шашлычных мангалов. Это поразительное состояние. Вы знаете, агент ЦРУ, который со спутника наблюдает за городами мира, когда он наблюдает Ташкент в полумраке, на рассвете, даже в темноте зимой он видит огромные толпы людей, которые почему-то по этому городу движутся, он не может понять, он докладывает руководству... И выясняется, что это по древнему обычаю люди ходят на утренний плов. Поминки, свадьбы, юбилей - тысячи людей ходят по городу, едят этот плов, и этот плов тоже объединяет всех. Все друг другу помогают. Вот эта общность удивительная. Я вам хочу сказать, что Микеланджело Антониони, когда давал интервью корреспонденту "Известий", тот задавал вопросы, корреспондент спросил: а чем вам понравился узбекский народ, чем он отличается от других народов? Он сказал: вы знаете, меня поразило, что здесь дети очень уважают старших; потом, с пяти лет они начинают подметать улицы и дворы, меня это поразило; меня поразило при такой скромной жизни в каждом доме мотоцикл, машина, холодильник и ковер; но самое большое мое потрясение в том, что я вижу, что никто не может сломать этот дух народа, он столетиями носит одежду традиционную свою, уважает старших, собирается в чайханах; и я думаю, что ни фашисты, ни коммунисты этот народ не сломали, и никто не сломает. Но это интервью не было в "Известиях" опубликовано.

Мумин Шакиров: Возвращаясь к моей любимой теме - архитектуре Ташкента, я хочу сказать, что в Ташкенте есть то, чего нет ни в одном городе мира, на мой взгляд. Понятно, старый город разрушили и построили коробки. И что сделали ташкентцы, которые испокон веков привыкли жить во дворах, чтобы рядом был арык, чтобы было общение? Они стали первые этажи ограждать маленькими заборчиками, живой изгородью, ставить там топчаны. Это поразительно, когда стоит девятиэтажное здание из бетона, а внизу такой оазис маленький, причем это делается незаконно, иногда законно. Но там народ начинает собираться, и там начинают люди общаться, что очень важно.

Максим Воскобоев: Али Иргашалиевич сказал про дымку, которая стоит над Ташкентом, когда подлетаешь, а я просто никогда не забуду, я летел из Москвы в Ташкент, это был конец февраля, начало марта, я просто видел - это было бело-розовое море, потому что да, вот эту любовь к земле не истребить никак, стремление к земле. Огромный девятиэтажный дом. Внизу - садики. У меня был садик, у меня там рос виноград, и у меня росли плодовые деревья, у меня рос урюк, персик, вишня. И когда все это в конце февраля начинает зацветать, бело-розовое такое море волнуется. А самое интересное, когда это все начинает приносить плоды, то есть можно идти по тому же Ташкенту и просто... не знаю, как сейчас, давно не был, но раньше совершенно свободно можно было это все срывать, и никто уши не драл за это.

Мумин Шакиров: Ташкентский двор, несмотря на то, что это коробки, внутри там совершенно другая жизнь, нежели в московском дворе, это топчаны, это обязательно построят какую-нибудь мини-чайхану, построят домики, где хранят посуду, то есть все равно свадьбы, похороны, поминки - это невозможно проводить в квартире, так как приходят сотни людей.

Рано Кубаева: Внутри это осталось махалля.

Мумин Шакиров: Да, то есть они все равно из бетонных этих коробок превращают в такую мини-махаллю, где люди все равно продолжают общаться и вносят свой, этот старообрядческий образ жизни.

Андрей Косинский: Там, в общем-то, приспособление. Конечно, они пытались махаллинский способ жизни туда включить.

Мумин Шакиров: Это то, чего нет в других городах мира.

Андрей Косинский: Наверное, да. Но я вам должен сказать, я сам жил в таком квартале и в таком районе. Когда проходили вот эти свадьбы и, не дай Бог, еще карнаи начинали свои трубные звуки издавать, то ночью там жить нельзя было.

Мумин Шакиров: Поэтому приходилось идти есть плов.

Денис Вальков: А молитвы по утрам?

Али Хамраев: Огромное количество мечетей, и уже в пять утра будит муэдзин.

Елена Фанайлова: Сейчас в Ташкенте действуют мечети?

Андрей Косинский: Да, большое количество.

Елена Фанайлова: А в советские времена?

Али Хамраев: Было меньше мечетей, но, когда наступил вот этот новый этап независимости, то руководители страны как бы разрешили все эти религиозные отправления, и, в общем, всюду стали строить мечети. Потом настолько увлеклись, что люди, которые, например, незаконным образом имели огромные средства, они почему-то думали, что если они построят в махалле, в квартале мечеть, то этим они свои грехи как бы отмолят. Мои друзья, тоже не бедные люди, всегда, когда мы собирались за пловом, жутко ругались, говорили: ну что он опять мечеть построил, лучше бы детский сад построил, лучше бы школу построил, что он опять мечеть строит? Но все, сейчас уже, по-моему, устаканивается.

Елена Фанайлова: Давайте объясним, что такое махалля.

Денис Вальков: Это культурологическую лекцию надо прочесть часа на два.

Елена Фанайлова: Давайте, только не на два часа, а коротко.

Денис Вальков: Я не претендую, у меня нет изданных работ на эту тему, но, например, те же самые архитекторы, которые изучали и пытались этот институт перенести с традиционной формы существования - глинобитные саманные дувалы - в панельные дома. Не получается, не переносится. Махалля - это множество семей, родов в каком-то смысле, которые объединены своими домами общей стеной. Это участок можно обойти кольцом.

Андрей Косинский: Несколько улиц, переулков.

Али Хамраев: Дело в том, что центром махалля всегда была улица.

Андрей Косинский: И границы у них были - спина к спине участки, так что обойти их вряд ли когда-нибудь можно было.

Али Хамраев: В России квартал или какое-то поселение объединены ЖЭКом, ДЭЗом, а у нас такое поселение из 2-3 улиц, нескольких переулков, проездов - это может быть махаллей. У них своя чайхана, у них свое махаллинское кладбище и так далее. Другое дело, что есть понятие "слобода". Слобода - там, где очень богатые люди из правительства живут в Ташкенте, это место называется Царское Село у нас, где живет интеллигенция и так далее, в приличных, хороших особняках - Дворянское Гнездо, где типа Черемушек кварталы - называется Выборгская сторона. А у нас Кашгарка, где в основном еврейское поселение было - Хаим-штрассе. И это нормально. Старый город, старый город... Но еще у нас есть места, Андрей хорошо знает, Тизяковка, там все эти места назывались Шанхай, помнишь? Там одна на другом какие-то фанерные… какие кибиточки, люди селились. Это Шанхай. И вот город таким образом имел свое лицо.

Рауф Кубаев: И все всех знали.

Мумин Шакиров: Как мы говорим, город-стиль - тема наша. Я бы хотел всем напомнить, что в Ташкенте есть то, чего нет в других среднеазиатских республиках: это легендарный, замечательный театр "Ильхом". Мы привыкли, что в таких союзных республиках всегда были русский театр отдельно, и был национальный театр, у которого свой репертуар. Вот что удалось, главное, режиссеру Марку Вайлю: это первый режиссер, который создал театр-андеграунд, подпольный театр (во времена Советского Союза еще не было нигде, по крайней мере), и вот ему далось соединить несоединимое, то есть он сделал театр - синтез мусульманской, восточной и русской культур. Когда ты смотришь спектакли, где автором является Бертольд Брехт или Толстой, или Салтыков-Щедрин, то ты понимаешь, что это сделано Марком Вайлем, и это сделано в Ташкенте. Такой театр не может существовать в Москве. Как мне говорил сам Марк Вайль, его место только в Ташкенте. Причем актеры разных национальностей, и им удавалось создать волшебные спектакли. Это как раз продолжение темы "Нежность" и "Влюбленные". Если это фильмы, которые рассказывают о Ташкенте, как "Я шагаю по Москве" о столице России, параллель можно провести: театр "Ильхом" - это продолжение того стиля "Нежности" и "Влюбленных", только на сцене.

Али Хамраев: Но душа Ташкента также очень хорошо показана в фильме Андрона Михалкова-Кончаловского и Шухрата Аббасова "Ташкент - город хлебный". Это, я считаю, один из шедевров нашей кинематографии. Затем, уже в современность как-то брошен мостик - фильмы Эльера Ишмухамедова и Одельши Агишева "Влюбленные" и "Нежность".

Максим Воскобоев: Я, когда попал учиться, когда я надумал после своего первого технического образования идти во ВГИК (душа требовала), когда я попал к мастеру своему Одельше Александровичу Агишеву, я к своему теперешнему стыду совершенно не представлял, что это за человек и что он делал. Потом, когда я смотрел эти фильмы, я просто был поражен, насколько мироощущение там передано, насколько оно совпадает с тем, что впитано, и то, что в принципе словами высказать нельзя. Великая магия кино в том, что можно показать то, что никогда... Мы можем два или три часа здесь сидеть и никогда не высказать то, что там, внутри где-то бьется и живет.

Елена Фанайлова: К сожалению, нам пора завершать программу. Я бы сейчас попросила вас высказать какое-то пожелание в адрес современного Ташкента, потому что я понимаю, что сейчас город изменился и, может быть, вы хотели бы заметить, в чем эти изменения состоят. Али Иргашалиевич уже пожелал архитекторам строить с учетом национального своеобразия. Может быть, у кого-то из вас возникнут еще какие-то пожелания?

Мумин Шакиров: Я бывают в Ташкенте раз в 2-3 года. Сейчас реже, раньше больше. Но когда я делал программу о Ташкенте на нашем радио, я, конечно же, посетил одно из самых таких исторических мест, о котором сказал Али Хамраев: это Тезиковка, это рынок, о котором Солженицын писал такую фразу: "На Тезиковке есть все". И для меня то, что осталось от прежнего Ташкента, это можно найти на Тезиковке, потому что там такой плавильный котел утвари домашней, старой мебели, старых вещей и тех людей, часть которых собирается уезжать из Ташкента, часть которых остается в Ташкенте, продают там последнее, приобретают что-то новое. И для меня старый Ташкент, его кусочек сохранился на этой Тезиковке, где я провел два дня.

Рано Кубаева: Я была в Ташкенте недавно, в феврале, навещала маму, встречалась со своими друзьями, немножко поездила по городу. Вы знаете, что таксисты очень много говорят верного и правдивого, что происходит в городе. Я знаю, что в Ташкенте люди очень терпеливые. Я хотела бы, чтобы те, от кого зависит социальная, экономическая жизнь, хорошая жизнь людей в Ташкенте, вот те люди наверху не испытывали терпение ташкентцев. Вот этого я желаю.

Максим Воскобоев: Город изменился. Мы возвращаемся все туда, но это как попытка вернуться в свои сны и в свои воспоминания. Это естественный процесс, что он изменился. Мы сейчас вспоминали Ташкент, но мы не затронули тему изменения, прежде всего социальных изменений там, последствия развала империи, Союза. Эти социальные изменения на самом деле печальные и даже ужасающие. То есть развал системы образования, развал системы здравоохранения - это ужасно. Многие люди, которые со мной учились в школе, когда я уехал учиться в Москву, они остались там, они все в результате так или иначе оказались здесь, потому что там негде было учиться. Я просто надеюсь на то, что это, как волны на воде: они успокоятся и все вернется в какую-то свою норму так или иначе. Я на это надеюсь, я желаю Ташкенту этого.

Рауф Кубаев: У каждого города, каждой страны есть свой путь, есть свои этапы. Что-то уходит бесследно, что-то нарождается новое. Ташкенту я хочу пожелать сохранить мудрость, терпение, а пожелать процветания, чтобы больше улыбок было, потому что для меня Ташкент - это сплошные улыбки всегда.

Андрей Косинский: В 1937 году в Ташкенте погиб мой отец. Я был маленький, но я его запомнил с тех пор. В 1966 году по командировке Мосгорисполкома я поехал в Ташкент помогать в его восстановлении на два года и помогал 14 лет. Это уже говорит само за себя. Когда идешь к кому-то в гости, скажем, на именины, и несешь подарок, и когда ты выбираешь подарок, ты ведь стараешься купить что-то или сделать что-то, что будет приятно тому, кому ты его даришь. Вот навязывание типовой архитектуры Ташкенту - это было не очень приятно Ташкенту, то, о чем говорил Мумин, попытка внедриться махалля в новое строительство - это, конечно, ужасно. Так вот, к вопросу о genius loci, о времени и месте: я все время, которое работал там, старался сделать узбекам, в которых я был безумно влюблен (особенно в этих мастеров, в этих ребят, которые чеканят, которые режут, которые делают вот эти люльки, чемоданы, сундуки), что-то, чтобы это было свое для них. Насколько мне это удалось или нет, не знаю, но это были золотые годы.

Санджар Янышев: Вся моя родня - моя бабушка, мама, отчим, брат, дяди, тети бесконечные, двоюродные сестры и братья - по-прежнему живут в Ташкенте, но я очень благодарен моим друзьям, которые оттуда не уезжают. Это Евгений Абдуллаев, это мой брат, журналист Саид Янышев. Эти люди - вот им честь и хвала, потому что до тех пор, пока они там живут, жив для меня этот город и этот дух, о котором мы сегодня столько говорили.

Али Хамраев: Недалеко от Москвы, под Вязьмой находится прах моего отца, киноактера и сценариста Эргаша Хамраева. Недавно, 9 мая, я вытащил последнюю открытку с фронта, фотографии отца и моей мамы покойной, похороненной в Ташкенте, собрались мои друзья, мы сделали плов, помянули и очень много говорили о Ташкенте. Я рассказывал и сыну, и дочерям, и внукам уже о том, как я после школы заходил в детскую библиотеку и целый день там просиживал (благодаря этому я знаю русскую и мировую литературу), как я первый фильм Чарли Чаплина увидел среди трофейных фильмов в ташкентском кинотеатре "Искра" и как я вырос, слушая вечерами журчание арыков, которые по всему Ташкенту несли чистую воду, мы даже пили из этих арыков. Я бы хотел пожелать моему любимому городу Ташкенту, чтобы возобновили эти арыки опять, пусть по ним течет чистая вода. И очень хорошо, что в центре города убирают улицы, покрытые асфальтом, и, где это возможно, скверы и парки разбивают. И мне кажется, что и птицы вернутся в город, и жизнь наладится, и надо думать только о хорошем, потому что Ташкент - город хлебный, это наша любовь.