В Америке все надеются, что утверждением в должности нового директора ЦРУ Майкла Хэйдена закончится пора мучительных сомнений страны в компетентности своей разведки. Для меня эта самая пора наступила на самой заре американской жизни, когда в дверь вошли двое загорелых парней. Приветливо представившись, тот, что постарше, спросил, с какой стороны я знаю Довлатова. "С хорошей", - начал я, развивая ответ в литературоведческом направлении. Второй, соскучившись на метафорах, не отрывался от телевизора, где к моему стыду резвились Том и Джерри. В конце концов, агент не выдержал и попросил сделать погромче его (и мой) любимый мультфильм. Расстались мы друзьями, но встреча поколебала мою веру в тайную войну, уважение к которой питали фильмы про Джеймса Бонда. Реальность ведь куда более фантастична, чем ему казалось. Во время Холодной войны, скажем, могущество разведки опиралось на дотошный анализ печатной информации. Отточенная десятилетиями методика помогала аналитикам высчитать процент невыполнения плана до третьего знака после запятой. Беда в том, что отечественная промышленность обходилась мнимыми числами. Первого числа каждого месяца рижский завод микроавтобусов, который я студентом берег от пожара, получал премиальные. При этом на все стадо машин приходились два карбюратора. Их переставляли с одного автобуса на другой, пока приемная комиссия играла в шахматы. Не удивительно, что победу в Холодной войне, которая обошлась Америке в лишний триллион долларов, твердо предсказывал один Солженицын. Сила всякой секретной службы в том, что она кормится нашей подспудной уверенностью: в этом безвыходном мире есть хоть кто-то, кто все знает. У него большая голова и длинные руки – как у осьминога. За это мы не любим органы. За это мы их боимся. За это мы их уважаем. Сложнее всего справиться с мыслью о том, что они не умнее нас. Уж себя-то мы знаем. …Медовый месяц меня угораздило справить в соседнем (с Ригой) Каунасе сразу после студенческих волнений, о которых я, занятый другим, узнал лишь тогда, когда в гостиничный номер вошел без стука небритый мужчина в тренировочных штанах со штрипками. - Душ не работает, - сурово сказал я ему, приняв за водопроводчика. - И телефон, - зловеще добавил он, видимо, на тот случай, если я решусь позвонить в ООН. После чего вошедший показал красную книжечку, неотличимую, кстати сказать, от той, что мне выдали в пожарном депо вышеупомянутого завода, и стал задавать в высшей степени туманные вопросы. Воспитанный в нормальной диссидентской семье, я еще пионером готовился к этому моменту. Выпрямившись, как академик Сахаров, я приготовился к бою, но вести его по давно вызубренным правилам мне мешал синтаксис – его отсутствие. Считая мат союзом, мой собеседник не справлялся с грамматикой, и я решительно его не понимал, пока меня не осенило: он хочет того же, чего и я – опохмелиться. Трусливо достав из чемодана чудом уцелевшую от свадьбы бутылку, я молча отдал ее за свободу и вместе с молодой чинно отправился в музей смотреть Чюрлёниса.