Программу ведет Андрей Шарый. Принимает участие политолог и журналист Андрей Левкин.
Андрей Шарый: Отсутствие возможностей для публичной политики в России – одна из причин обостренного внимания части общественности к, так или иначе, связанными с политикой акциями актуального искусства. В центре таких конфликтов оказываются обычно темы интерпретации религии или политических лозунгов. Случай актуального художника Артема Лоскутова – не единичный. Продолжается судебный процесс над организаторами выставки "Запретное искусство" в Сахаровском центре. Художник Герман Виноградов только что выиграл судебный процесс против мэра Москвы Юрия Лужкова, обидевшегося на демонстрацию анаграмм.
Процесс можно проследить на протяжении всего десятилетия - начиналось все с политических проектов московского галериста Марата Гельмана, благословленных российской властью; с так называемых безбожных проектов художника Авдея Тер-Оганяна. Результирующую вывести сложно – может быть, речь идет о запретительном рефлексе российской власти, которая разные проявления художественной или общественной свободы пытается ограничить или держать под своим контролем. Этот круг тем я обсудил с Андреем Левкиным - политологом и журналистом, внимательно следящим за общественными тенденциями в искусстве.
Такое впечатление возникает, что актуальное искусство становится в России частью ежедневной политики. Это только впечатление или, на ваш взгляд, действительно так происходит?
Андрей Левкин: Я думаю, что это только впечатления. Это какой-то набор медийных ситуаций, которые так воспринимаются. Об искусстве же не говорят в тех случаях, когда оно становится частью текущей политики. Это, в общем, 99% его существования, по-моему. Все это просто как-то принято почему-то политизировать. Почему это началось? Бог его знает. Началось на грани всех этих "Осторожно, религия!" и тому подобных вещей. Ну, как-то заодно в какие-то другие боковые сферы полезло.
Андрей Шарый: Мне кажется, что началось это в конце 90-х годов по инициативе Кремля – эти проекты политтехнолога и галериста Марата Гельмана.
Андрей Левкин: А что такого особенного сделал тогда Марат Гельман? Эти новые деньги, что-то еще. Это были вполне такие себе маргинальные проекты. Я как-то не очень видел, сколько там власть действовала, он просто был вписан в Комитет по миллениуму тогда, в рамках которого еще в ельцинские годы разноцветные что-то такое тотально ковалось. Конкретного политического замысла я там никогда не видел. В сущности, первое столкновение было в 1998 году, когда господин Тер-Оганян решил немножко погубить иконы. Вот с этого зацепилось.
Андрей Шарый: Остро политические темы вызывают большой интерес, может быть, в силу того, что на них власть реагирует довольно обостренно.
Андрей Левкин: Подождите, какая власть? Которая на уровне Лужкова против Виноградова? Или это что? Где именно начинается власть, которая реагирует на искусство? Тут не совсем понятно.
Андрей Шарый: Случай с судом Лужкова против Германа Виноградова, вы совершенно правы. Это история с Лоскутовым. Это история о "Запретном искусстве". Везде мы имеем дело с довольно обостренной реакцией либо власти, либо политизированной части граждан, которые близки к власти.
Андрей Левкин: Давайте просто как-то статистически учтем количество выстрелов, которые проходят в России, в Москве хотя бы. Какой процент из них вызывает подобную реакцию? Если бы это делала власть, у нее была бы система, какая-то работа с этой аудиторией, с этим типом людей. В общем, не наблюдается. Я даже не могу считать, что эта власть давила, например, на Кандинского с целью вручения премии Гинтафту. Это отдельные, частные, межгалерейные, внутренние раскладки. По-моему, совсем неплохо живут кураторы, которые обеспечивают некоторые проекты. Они, по-моему, явно не испытывают на себе никакого давления – ни Мизиано, ни Свиблова. Как-то вряд ли. Они, в общем, проявляют самое современное искусство, которое здесь является в топе. Это такая немножечко маргинальная выборка. Это для каких-то особенно задетых и озабоченных граждан. Суды долго идут, сложно идут. Сейчас бы власть моментально всех кого бы посадила, кого бы выгнала. Боже мой! Ерофеев, по-моему, 4-й год судится.
Была стычка другого рода. Это уже действительно трудами немножечко господина Гельмана, тех самых кураторов. Это внедрение искусства в наш российский гламур, когда это все становится таким… Надо прийти, надо посмотреть, это актуально. Даша Жукова закупает возле еврейской общины гараж своей, что-то там производит. Хотя это не имеет никакого отношения к реальному функционированию искусства. Как элемент моды, как дополнение к этой суверенной демократии, в которой все должно быть, в том числе и современное искусство, и тогда все мы такие красивые и даже европейские. Да, про депрессию не скажу.
Андрей Шарый: А кто-то рулит этим процессом сверху, как вам кажется?
Андрей Левкин: Я боюсь строить беспочвенные гипотезы. Все люди в той или иной мере затусованы – и Гельман затусован, и Свиблова затусована, и еще кто-то затусован. У них есть, наверное, какое-то карт-бланш, кого они представляют демонстрацией таких вот витрин. Если бы я был современным художником, честно говоря, я бы пытался работать с европейскими галереями. Потому что с этой стороны, по ощущению, участие какой-то более или менее актуальной галерейной жизни предполагает наличие каких-то не то, чтобы зависимости, но что-то там такое есть от кураторов. А уж с кем кураторы связаны, это бог знает что. Какого-то нормального, реального функционирования нет в современном искусстве, потому что нет слоя, который бы это покупал, нет среды, для которой это было бы естественно. Этому же тоже как-то постепенно учатся. Нужно посмотреть в Европу кучу смешных статуй на улицах, какой-то дикий Кафка в Праге. Все вполне естественно вписывается в среду. Современное искусство не является чем-то диким и чем-то таким, что надо было вписывать. Это естественная форма существования. Если этой естественной формы существования нет, тогда начинаются такие какие-то подсобные хозяйства по колхозному типу – такая галерея, такой круг художников, такой куратор, который так организует. Поверх того будут какие-то идеологи, которые будут в каких-нибудь журналах рассуждать о том, о сем и чтобы это все значило.
