Владимир Кара-Мурза: 23 июня отмечается 120 лет со дня рождения Анны Ахматовой, чья поэтическая биография тесно связана с обеими столицами. В Санкт-Петербурге центром праздника стала Российская национальная библиотека. В этой крупнейшей книжной сокровищнице России открылась конференция, посвященная судьбе и творчеству Ахматовой. В ней участвуют исследователи ее поэтического наследия из России и Украины. Также развернута выставка оригиналов рукописей Ахматовой. К юбилею поэта приурочено открытие в Тверской области музея, который посвящен Анне Ахматовой и ее мужу Николаю Гумилеву, выдающемуся русскому поэту, расстрелянному в 21 году по ложному обвинению. В день 120-леия Анны Ахматовой о ней вспоминаем с протоиреем Михаилом Ардовым, настоятелем храма царя-мученика Николая Второго в Москве, входившим в ближний круг поэта. Напомните нашим радиослушателям, как вы познакомились с Анной Андреевной.
Михаил Ардов: Понимаете, такой вопрос может быть, как вы познакомились со своей матерью. Вполне возможно, что в 37 году, когда меня привезли из родильного дома, в это время могла быть Ахматова, поскольку она жила в квартире моих родителей, начиная с 34 года и по 66, когда она, увы, ушла от нас. Поэтому так нельзя сказать. В 44-45 году я плохо помню ее. В 46-47 я помню ее приезд довольно смутно. А дальше, уже начиная с 49 и до 66, квартира моих родителей - это был московский дом Ахматовых. Это было ежедневное общение. И должен вам сказать, что в моей жизни, в формировании моей личности ничто не имело такого значения, как эта близость к Ахматовой по многим причинам. Во-первых, это был первый сознательный верующий умный, мало сказать, интеллигентный человек православный. Она была православная верующая. Она в эти времена была не особо церковная, этому особые причины, но тем не менее, она говорила - я православная. Она крестила меня и брата, когда мы уходили, она говорила «Господь с тобой», она помнила праздники, мы отмечали на Ордынке Пасху и так далее. Это очень важный момент.
Кроме того, она была, для меня совершенно понятно, что она была представитель великой русской литературы и мировой культуры, потому что она была замечательным пушкиноведом, обожала Пушкина, все поэмы и стихи Пушкина она знала наизусть. Существуют ее замечательные работы о Пушкине. Она очень любила Достоевского, очень любила Гоголя. И все это я вдыхал и впитывал с самых малых лет. Недавно я давал интервью на телевидении, и меня спросили, какое самое яркое впечатление. От того, что в общении с ней прошли годы, то я долго думал, что бы тут назвать, потому что впечатлений много. Я выпустил книги, я писал мемуары. Пожалуй, самое яркое впечатление – это, могу даже сказать точный день, 15 мая 1956 года, мне еще не исполнилось даже 19 лет. И войдя домой, в квартиру на Ордынке моих родителей, я увидел, что на диване, она обычно сидела на диване в нашей столовой, и рядом с ней сидел только что освободившийся из лагеря Лев Николаевич Гумилев. Они друг на друга смотрели и у них было такое счастье на лице написано, что это до сих пор как некий снимок, такого снимка не существует, не было фотографа. Это до сих пор в моих глазах свидание матери с сыном, которого только что выпустили из лагеря. Это одно.
А второе, пожалуй, очень существенное мое воспоминание, я это и то, и другое я описал в своих книгах, это вот какое. Это был июнь или конец мая 60 года. У нее была близкая приятельница, замечательный поэт Мария Сергеевна Петровых. И вот мы с Марией Сергеевной пришли в Боткинскую больницу, где в то время лежала Ахматова, и где-то втроем мы в каком-то помещении сидели, а мы пришли, чтобы сообщить ей, что умер Пастернак. И она знала, что он плох, что он хворает, но мы никак не могли приступить к этому сообщению, потому что мы боялись, что ей самой плохо с сердцем станет, все-таки связывали столь долгие отношения, не романтические, а просто дружеские. И вдруг она сама спросила: «А какие вести из Переделкино?». Мария Сергеевна стала гладить ее руку: «Там плохо. Там очень плохо. Там совсем плохо». Анна Андреевна посмотрела, сказала: «Он умер?». Мы оба сказали: «Да, он умер». И тут, это тоже произвело, она перекрестилась истово и сказала: «Царствие ему небесное». То есть это была реакция абсолютно верующего человека, без истерик, без всего - это тоже такое воспоминание.
Владимир Кара-Мурза: Литературовед Елена Чуковская, внучка Корнея Чуковского, дочь Лидии Чуковской, помнит Анну Ахматову с детства.
Елена Чуковская: Я помню ее, можно сказать, с раненного детства. Помню ее в довоенном Ленинграде, но тогда мне, правда, было мало лет. Потом она приехала к нам во время войны в Чистополь, и мы вместе с ней ехали через всю страну в Ташкент. Помню ее и после войны, когда она приходила к нам в квартиру и читала свои стихи. Посмертная ее судьба Анны Ахматовой с одной стороны счастливая, потому что издают наконец все ее стихи, о чем она мечтала, ее читают. Но, конечно, ее слава сопровождается особенно последние годы странными изысканиями по поводу ее биографии, которые ничего не вносят в эту биографию кроме сплетен. Сейчас у нас проходит большая конференция, я знаю, в Ленинграде об Ахматовой, идут по телевидению фильмы о ней. Так что для сохранения памяти о ней делается многое.
Владимир Кара-Мурза: И сама Ахматова, и ее семья разделили судьбу нашей страны. Почему эти люди не озлобились? Вы сказали, что Лев Николаевич освободился из лагеря, уже 43 года ему было.
Михаил Ардов: Не сказать, что он, понимаете, озлобление - это все-таки удел натур мелких. Ни Лев Николаевич, ни Анна Андреевна мелкими не были. Они понимали, в какой стране они живут, кто в этой стране у власти, иллюзий ни у того, ни у другого не было, они как-то пытались реализовываться в этих предлагаемых обстоятельствах. Но что надо обязательно сказать, что в отличие от Осипа Мандельштама, величайшего поэта, от Бориса Пастернака, у Анны Андреевны Ахматовой никогда не было никаких иллюзий и никакого стремления приспособиться к этому режиму. Действительно, когда в 49 году второй раз посадили Льва Николаевича, то ее вынудили написать такие стихи под названием «Слава миру». Они, надо сказать, написаны, они выпадают из ахматовского творчества некоторой фальшью, которая ей не свойственна. И она об этом знала, сожалела и требовала, чтобы никогда не печатали. У нее есть такая строчка в стихах, посвященных судьбе сына: «Кидалась в ноги палачу». Она действительно кидалась в ноги палачу Сталину. Но она всему этому действительно знала цену. Помимо того, что она была такой талантливой, она была очень умным и мудрым человеком.
Владимир Кара-Мурза: Писатель Александр Нилин, сын писателя Павла Нилина, вспоминает живого классика.
Александр Нилин: Для нас, людей, которые ее тогда видели, мы были очень молодыми на Ордынке, были времена, когда я видел Анну Андреевну каждый день, мы понимали, кто такая Анна Андреевна. Но вот я вспомню маленький пример, который может быть будет интересен. Алексей Баталов, наш знаменитый артист, жил тоже на Ордынке, однажды мы разговаривали с Алексеем, и я спросил: «Алеша, вот ты когда стал знаменитым артистом, как ты чувствовал свою славу?». Он говорит: «Да, конечно, я каждый день просыпался от счастья, но никогда я не мог к этому всерьез относиться, а что моя кинослава рядом с величием Ахматовой». Помню, мы сидим в центральной комнате, вошла Анна Андреевна и говорит: «Саша, а вы почему не в университете?». Я говорю: «Знаете, Анна Андреевна, я себя неважно чувствую, простудился». Она говорит: «Есть очень хороший способ - нагреть на батарее платок и приложить его к носу». «А почему это помогает?». «Вот этого, Саша, я не знаю, я не доктор, я - лирический поэт», - с такой замечательной иронической интонацией.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос из Тулы от радиослушателя Николая.
Слушатель: Добрый вечер. У меня вопрос к Михаилу Ардову. Анна Ахматова и Михаил Зощенко - это последние из могикан русской классической литературы, которые печатались в Советском Союзе. Вспомнить хотя бы «Повесть о разуме Зощенко» или такие строки Ахматовой: «И дрожа, моя грудь холодела, но шаги мои были легки. Я на правую руку надела перчатку с левой руки». Вот здесь у людей не то, что каждая строка, каждое слово - это мысль, идеальная мысль. Когда появилось разгромное постановление ЦК КПСС по поводу журналов «Москва» и «Ленинград» и разгромная статья Жданова. Я посмотрел на Жданова, там интеллекта ноль, он просто не мог понять, какая ценность и Зощенко, и Ахматова.
Владимир Кара-Мурза: Как они относились к своим гонителям?
Михаил Ардов: Тут надо сказать, что была некоторая разница между Ахматовой и Михаилом Михайловичем Зощенко. Я думаю, что Сталин, в частности, понимал, кто такой Зощенко и кто такая Ахматова. Но он понимал, что для пропаганды советского образа жизни такую литературу, которую для себя создавал очень правильно и очень точно, что они не нужны. Потому что ведь их, например, не арестовали и не убили. И сейчас уже опубликовано письмо Абакумова, министра госбезопасности МГБ, к Сталину, бумага называется «О необходимости арестовать поэтессу Ахматову. Просим вашего разрешения». Там он объяснял, почему. Сталин не разрешал. Это документ лета 49 года. Но Ахматова знала цену советской власти, Сталину и всему. А бедный Зощенко, у него были левые, пробольшевистские, прокоммунистические убеждения, и это его погубило не в том смысле, что они над ним надругались, перестали его печатать, а то, что для него была трагедия, что он не советской, что он не с советской литературой. И они его этим загнали в гроб. Это отдельная тема. И там, кстати, в этом письме Абакумова приводятся даже слова Ахматовой, которые какой-то неизвестный стукач донес в Питере, что вот Ахматова говорит, что для меня это все повторение того, что я давно слышала, а для Зощенко это просто катастрофа. Она это прекрасно понимала. Вот возвращаясь к тому, что я сказал, что у нее никогда не было никаких иллюзий и никакого желания примкнуть к советской литературе. То, что называл Осип Мандельштам: «Я должен жить, дыша и большевея». Вот она не хотела большеветь, в отличие от многих своих современников.
Владимир Кара-Мурза: Писатель Дмитрий Быков, автор биографии Бориса Пастернака, анализирует посмертную судьбу поэтов.
Дмитрий Быков: Посмертная судьба Ахматовой сложилась гораздо счастливее, чем прижизненная. И она все сделала для того, чтобы эта посмертная судьба сложилась. Она многим пожертвовала в реальности, чтобы после смерти ее образ был непоколебим. Удивительно ее биографическое мученичество и стойкость среди тех испытаний, которые многих ломали, ее королевственность среди всеобщей униженности, ее замечательная продуманность образа, когда все проблемы, все трагедии, больше того, воспринимаются как личные заслуги, как подарки судьбы. Это действительно гениально выстроенный образ, гениально продуманный с самого начала. Но нельзя забывать, как очень многие забывают, о том, что Ахматова очень хорошо умела писать стихи. Это удивительная доступность всего, о чем она говорит и то, что она сама называла бесстыдством, крайняя степень откровенности. Все это делает ее поэзию легко воспринимаемой и, я думаю, универсально известной.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем москвича Ивана.
Слушатель: Добрый вечер. Вы знаете, чуточку я не соглашусь с предыдущим выступавшим. Мне кажется, Анна Ахматова не играла никакой роли, и она вовсе не думала о своей посмертной славе, достоинстве. Я много чего про нее знаю, но все-таки мне, конечно, очень слов не находится, чтобы отдать должное ее стойкости, мужеству и тому, что она в своем творчестве была абсолютно несгибаемая в этом режиме, и тем не менее, как-то сумела выстоять, сумела остаться живой. Нельзя ли об этом сказать поподробнее?
Михаил Ардов: Понимаете, теперь уже как-то так говорить подробно - это целая жизнь и человек, который при советской власти прожил, с 17 по 55 год, практически полвека. Если говорить об этом подробно, то нам не хватит времени передачи. Достаточно б этом написано книг, да, я думаю, наверняка можно и в интернете смотреть. Я хочу вернуться к этой теме - это посмертная судьба Ахматовой. Прижизненная судьба, действительно ее все всегда зажимали. И даже в самые, как она называла, вегетарианские времена всегда все было дозировано. Я помню, в сравнительно благополучном 61-62 году я работал на радио, я спросил большого радийного начальника: «А можно сделать интервью с Ахматовой?». Он сказал: «Можно, но только не с одной Ахматовой, еще чтобы было два других советских поэта». И вот так, как она говорила: со мной только так и бывает.
Она действительно понимала прекрасно, и это все подтвердилось, что внимание к ее персоне будет большое и что будет масса искажений, будет масса всяких сплетен и всего такого, что будет, конечно, мешать восприятию ее стихов и ее судьбы. Что касается ее посмертной судьбы. 20 лет назад, в 89 году в Москве в Институте мировой литературы была прекрасная конференция, иностранцы приезжали, были прекрасные доклады. Действительно это было очень солидно. Затем стали выходить то так, то так мемуары разного достоинства, но дальше начались и спекуляции на ее имени. Есть такой господин, забыл, как его зовут, Кралин, который написал бульварную вещь про Модильяни и Ахматову, у них был роман в Париже - это уже на бульварном уровне. Но это были цветочки, ягодки появились в более поздние времена.
И есть такой действительно серьезный ученый Александр Жолковский, он профессор американского университета, эмигрант из нашей страны, он написал, я не помню и не хочется вспоминать, как называется его работа, она была напечатана в одном из толстых журналов, где идея работы такая, что Ахматова была более чуть ли не страшнее советской власти, поэтому она и устояла. Она заботилась о своей будущей репутации, и она принимала поклонения. Но это у него было сделано наукообразно. Ясно, что была такая идея Герострата, он кинулся на Ахматову, думая, что все мы, друзья Ахматовой, поклонники ее, среди них же есть очень замечательные ученые, достаточно сказать, назвать имя человека, который чрезвычайно был возмущен публикацией Жолковского, Вячеслав Всеволодович Иванов, академик, прекрасный лингвист, филолог, друг Ахматовой. Но сейчас уже вышла еще, по-моему, в позапрошлом году, вышла омерзительная книжка некоей дамы по фамилии Катаева под названием «Анти-Ахматова». Она внимательнейшим образом исследовала все мемуары, в том числе и мои, и вылавливала оттуда всяких таких блох, которые можно было бы, Ахматова, живя в Фонтанном доме с первой семьей Пунина, лазила по кастрюлям, на таком уровне. Уж не говорю, я, честно говоря, поклялся, что я не только читать это не буду, я в руки не возьму. Так что вот такое. Поскольку Ахматова, это на современном языке бренд, то соответственно люди недостойные, люди корыстные хотят на ней заработать и, как видно, зарабатывают.
Владимир Кара-Мурза: Дмитрий Иванович Катаев, бывший депутат Мосгордумы, сын репрессированного поэта Ивана Катаева, вспоминает предыдущий юбилей Ахматовой.
Дмитрий Катаев: В 90-е был ренессанс какой-то, и действительно было очень важно то, что она ожила для нас, ее стихи. А до того ее всячески старались забыть - это понятно. Слишком доступно стало, поэтому может быть не так сенсационно, хотя никуда не девалось, конечно. Я бы ее побольше давал в учебниках истории - это гораздо лучше, чем изложение такое академическое. В истории, хрестоматиях, в литературе. Это же все наши предвоенные десятилетия, да и военные тоже.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос из Нижегородской области от радиослушателя Владимира.
Слушатель: Добрый вечер. У меня вопрос к отцу Михаилу. Батюшка, скажите, почему этому гениальному поэту не дали Нобелевскую премию? Ладно, от коммунистов ожидать нечего было. Но ведь образованный мир видел.
Михаил Ардов: Вы понимаете, Нобелевскую премию дает Нобелевский комитет, который этим занимается. Ее выдвигали на нобелевскую премию думаю даже неоднократно. Но я боюсь, что тут сыграло вот что роль, когда не дали Пастернаку, то разразился такой безумный скандал, и Пастернак отказался, может быть они не хотели вязаться с персонажами, которые жили здесь. Но потом дали Солженицыну, Сахарову. Так что вопрос. Теперь я еще хочу сказать аспект посмертной славы, только что, три или четыре дня назад, по телеканалу «Культура» был показан фильм об Ахматовой художественный, не документальный, а художественный под названием «Луна в зените». Не сказать, что это произведение бездарное, хотя, я бы сказал, странноватое. Там все время сон, там является Гумилев, какая-то не бывшая происходит встреча во сне с Мариной Цветаевой и так далее. Старую Ахматову играет замечательная актриса Светлана Крючкова, но надо сказать, что она недостаточно монументальная и не похожа на Ахматову. Но странный человек режиссер, и он же автор сценария. Он натаскал из разных источников, из дневников Лидии Коренеевны Чуковской, он сочиняет какие-то якобы доносы. И впечатление очень странное. Например, лежит Ахматова и говорит полностью текст из письма Льва Николаевича Гумилева, написанного Эммой Гернштейн: «Если бы я был сыном простой бабы, то у меня была бы другая судьба». Это мне известно. И такого очень много. Или, например, что молодых поэтов, которых по именам не называют, она называла ахматовские сироты. Надо сказать, что ахматовские сироты - это формулировка, которую употребил один из этих молодых поэтов тогда Дмитрий Бобышев после смерти Ахматовой, при жизни сиротами никого не называют. Я могу по этому поводу сказать, что это абсолютно неудачное произведение, которое искажает образ Ахматовой. Она там в Комрово одна, с ней Аня Каминская, внучка Пунина. В Комарове ее навещал Шостакович, там жила Раневская, там привезли нобелевского лауреата Роберта Фроста. У нее была там одна Лидия Корнеевна Чуковская, образ которой тоже искажен, потому что она в жену мироносицу превращена, что-то приносит, заботится. Она естественно, как могла, заботилась, как и все об Ахматовой. Но это все вранье. И я подумал, какое счастье, что когда умер Пушкин, не было телевидения, художественного кинематографа. Можно представить в каком-нибудь 80 году, какой бы был фильм про Пушкина, кто бы играл Пушкина молодого и старого и из каких источников бы натаскали цитат, чтобы его таким образом прославить. Слово «Луна в зените», я бы этот фильм назвал так «Зениткой по Луне» или «Из зенитки по Луне». Вот такой выстрел.
Владимир Кара-Мурза: Литературовед Михаил Мейлах, бывший советский диссидент, сожалеет о прижизненной малодоступности творчества Ахматовой.
Михаил Мейлах: Стихи Ахматовой издаются огромными тиражами. И это, конечно, хорошо, всякий имеет доступ к ним. Раньше не печатали десятилетиями, потом выходили книги, искалеченные цензурой. А когда вышла первая настоящая книга «Бег времени», буквально в последний год ее жизни, в 65 году, то ее невозможно было достать. Сейчас с этим проблем нет, все ее стихи практически изданы. Но как всегда в таких случаях интерес тоже как-то пропорционально массовым изданиям рассеивается. Конечно, есть подлинные любители стихов, есть специалисты замечательные. Но по-моему, такого горячего интереса, который был к Ахматовой не издававшейся, да и не может его сейчас быть, вероятно, уже такого накала нет.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос москвича Владимира Ивановича.
Слушатель: Добрый вечер. Знаете, что я думаю: русский гений доброты народный, русский гении поэзии и музыки и русский гений деспотизма и варварства. Такого поэта убить, у меня слов нет.
Михаил Ардов: Слава тебе господи, ее не убили, как убили Мандельштама, например, и как в петлю загнали Марину Ивановну Цветаеву. Разумеется, она была очень больным человеком и у нее было несколько инфарктов. Она умерла. Конечно же, если бы жизнь проходила бы в нормальных, в более человеческих условиях, вполне возможно, что она прожила бы и дольше. Потому что она работала как каторжница над переводами, чтобы зарабатывать деньги. И таким образом, кстати сказать, мы лишились, она бы могла писать собственные стихи, она говорила, что это поедание собственного мозга - делать поэтические переводы. Но слава тебе, господи, что ее не сломали. Она была, как она была, так она осталась. Никогда она не продалась, не купилась, донесла, что можно сказать по-христиански, несла свой крест до могилы. Это в наше время и в ее поколение мало кто может сказать о себе или о ком-то из близких.
Владимир Кара-Мурза: Писатель Александр Проханов, главный редактор газеты «Завтра», констатирует кризис великой русской литературы.
Александр Проханов: Сегодня юбилей торжественный, печальный Анны Ахматовой, который мог бы, наверное, в другие времена стать таким же, каким стал юбилей Александра Сергеевича Пушкина в 37 году, когда готовящаяся к войне, к великим подвигам страна почувствовала над собой небо пушкинской поэзии. Сегодня этого не произошло с Ахматовой. Это связано с тем, что великая русская культура не имеет оснований ни в общественных процессах, ни у настроений государства и властителей, не в том национальном климате, который царит в России. Исчезают имена, исчезают традиции, царствуют другие кумиры, поп-культуры, шоу-бизнеса и среди этих блистательных масок смерти нет места Ахматовой, нет места Серебряному веку, нет места ее покойному мужу Николаю Гумилеву, нет места ее трагическому сыну Льву Гумилеву.
Владимир Кара-Мурза: Следует ли сожалеть вслед Александру Проханову, что Ахматова не стала знаменем сегодняшней официальной идеологии?
Михаил Ардов: Вы понимаете, в чем дело, в свое время в одной своей биографии Борис Пастернак написал о судьбе Маяковского после того, как Сталин, как известно, на письме Лиле Брик написал, что Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи, при этом это была написана резолюция товарищу Ежову, обычно не упоминается. Так вот Пастернак замечательно сформулировал: после этого Маяковского стали насаждать, как картошку при Екатерине Второй. Поэтому такое признание и государственные почести могут иметь обратный смысл. Я считаю, что государство не должно так напрямую навязывать тех или иных поэтов и устраивать им такие юбилеи, как устроили Пушкину в 37 году, в то самое время, когда истребляли буквально тысячами людей, расстреливали и отправляли в тюрьму. А тут еще в это время праздновали Пушкина.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос из Армавира от радиослушателя Сергея.
Слушатель: Добрый вечер, господа. Мне кажется, Анна Ахматова, она жила в свое время и из-под ее пера выходили стихи, именно в трудное время такие замечательные стихи. У меня такой вопрос будет к Михаилу Ардову: скажите, пожалуйста, если бы она жила сейчас, в наше время, была бы она в оппозиции теперешнему нашему режиму?
Михаил Ардов: Вы знаете, она была человеком не политизированным, она не был в оппозиции ни к какому режиму, ни к императорской России, ни даже в определенном смысле к большевизму. Она только не терпела жестокости. Она была действительно вне политики, как и должен всякий талантливый человек, она, как писал ее любимый поэт Пушкин, она милость к падшим призывала. Одна из главных функций подлинной литературы - это улучшение нравов, смягчение нравов, протест против жестокости.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем москвичку Наталью.
Слушательница: Доброй ночи. Я хотела спросить отца Михаила: скажите, пожалуйста, а что вы знаете о ее общении духовном с царским…
Владимир Кара-Мурза: С царской семьей, судя по всему.
Михаил Ардов: Никакого духовного общения, как мне кажется, с царской семьей у Ахматовой не было, хотя она была царскоселкой, она видела проезжающих великих князей, очевидно, и августейшие особы ездили. Но это был совсем разный круг. Она была дочерью, она принадлежала, как бы теперь сказали, к среднему классу, а отнюдь не к высшему, поэтому никакого духовного общения с царственными мучениками у нее не было, во всяком случае, я об этом не слышал. Хотя у нее была попытка написать поэму о Царском селе под названием «Русский Трианон». Но там очень немного было написано и так это не состоялось.
Владимир Кара-Мурза: Вот заговорили о политике. Как отнеслась Анна Андреевна к тому, что даже во время хрущевской оттепели Бродского осудили по статье за тунеядство.
Михаил Ардов: Она очень это болезненно переживала. Бродского она любила и он ее очень любил, как мы знаем. Она всегда, естественно, что Хрущева, как человека порывистого и непоследовательного и, конечно, еще коммуниста, он хотел сделать сталинский социализм с человеческим лицом, попытка была с негодными средствами, так вот она говорила, начиная с 56 года, особенно после того, как вернулся Лев Николаевич из лагеря, она говорила: я партии Хрущева, потому что он освободил мою страну от позора сталинских лагерей. Но когда арестовала Бродского, она эту фразу уже не повторяла. И она очень хлопотала, подписывала письма, встречалась с Фридой Вигдоровой покойной, которая этим делом вплотную занималась. Кто интересуется этой темой, теперь это вполне доступно, это дневники Лидии Корнеевны Чуковской, и там это все очень подробно описано, дело Бродского, участие Ахматовой, ее чувства в эти времена.
Владимир Кара-Мурза: Поэт Тимур Кибиров рад сегодняшней популярности Ахматовой у молодежи.
Тимур Кибиров: Посмертная судьба Анны Андреевны сложилась так, как любой автор мог бы только мечтать. Ее читают и будут читать. Насколько я знаю, она почти столь же популярна у современных школьниц, как была в годы моей юности. Какие-то попытки современные разоблачения Анны Андреевны, на мой взгляд, довольно глупы и жалки, и вряд ли что-то изменят в ее положении на российском Парнасе.
Владимир Кара-Мурза: В вашу обязанность входило встречать Анну Андреевну на вокзале, когда она приезжала из Ленинграда, как она вела себя в обычной толпе москвичей, понятно, что ее никто на улице не узнавал?
Михаил Ардов: Дело в том, что она в эти времена после своего инфаркта первого стала тучной, она ходила плохо. Обычно шли медленно по перрону, там уже стояла машина, такси, и я ее усаживал, и мы ехали на Ордынку по Мясницкой улице, которая тогда называлась Кирова. Она примерно около дома Корбюзье поворачивала голову и говорила: «Ну что, матушка Москва?». Вообще она к Москве относилась с интересом. Это был все-таки для нее не свой город, не Петербург, но какие-то московские истории. Например, я помню, как на улице Пречистенке она сказала, она только не помнила, как она раньше называлась, она называлась улицей Чертольской, потому что там под землей протекает ручей под названием Черторый, он и до сих пор там протекает. И весь район назывался Чертолье. И вот она рассказывала, что Алексей Михайлович ехал по этой улице, она вела к Новодевичьему монастырю, это был загород в те времена глубокий. «Как называется улица?». Ему сказали – Чертольская. «В моей столице не может быть улицы с таким названием». И тогда ее сделали Пречистенкой. Вот эту историю я слышал именно от Ахматовой.
Владимир Кара-Мурза: Как часто она приезжала из одной столицы в другую?
Михаил Ардов: Она больше жила в Москве, начиная с 49 году, чем в Питере. Во-первых, в 49 году, когда арестовали Льва Николаевича, его немедленно перевели в Москву в тюрьму МГБ в Лефортово. Она туда ходила, туда она носила передачи. После этого ей работу главным образом переводческую давали в московских издательствах, и она жила в Москве гораздо больше чем в Питере. Правда, когда ей дали дачку, будку, как она называла, в Комарово летом, она действительно много жила в Комарово. А так она жила в Питере, потом приезжала в Москву, останавливалась у нас. Но потом, когда уже женились один мой брат, другой, стало тесновато, тогда она жила не у нас, у кого-то из других друзей. Но как только появлялась возможность, она немедленно возвращалась к нам. Потому что самой близкой, пожалуй, из ее подруг второй половины жизни была моя мать. У меня есть документальное свидетельство, у меня до сих пор хранится книга «Бег времени», о которой Михаил Борисович Мейлах сказал, написанная за четыре дня до смерти, 1 марта 66 года. Мою мать звали Нина Антоновна, так вот там на этой книжке написано: «Моей Нине, которая все обо мне знает».
Владимир Кара-Мурза: А боролась ли она за восстановление доброго имени Николая Гумилева?
Михаил Ардов: Да, безусловно. Для нее это был очень важный момент. Я помню, это было как: какой-то человек, занимавший видный пост, не помню фамилию, в газете «Известия», это была правительственная газета. Он, очевидно, был поклонник Гумилева, и он как-то этим занялся. И у нее были на эту тему переговоры, потому что Гумилева не только не реабилитировали тогда, но просто упоминание его имени в 60 годах категорически в печати запрещено. И я помню, как когда друг Ахматовой академик Виктор Андреевич Жирмунский, он составил том Ахматовой для «Библиотеки поэта». Я был секретарь комиссии по литературной комиссии Ахматовой, а Виктор Максимович был членом этой комиссии. И он сказал следующее, что нужно подумать, кто напишет предисловие к этому тому, потому что я не могу написать такое предисловие, что Ахматова в 1910 году вышла замуж за поэта, фамилия которого не сохранилась. Потому что слово «Гумилев» нельзя было напечатать. Я, сказал Виктор Максимович, таких предисловий писать не умею и учиться мне этому поздно. Но потом как-то в какой-то момент что-то соскочило, и уже после реабилитации был с его имени снят запрет и хоть, по крайней мере, можно было в печати назвать его имя.
Владимир Кара-Мурза: В чем трагизм, что он отказался участвовать в заговоре Таганцева, его за недоносительство расстреляли.
Михаил Ардов: У Ахматовой была такая точка зрения на это, которую она при мне высказывала много раз, что в это время была какая-то реорганизация, кого-то сняли в ГПУ в Питере и эти питерские гэпэушники решили сделать, раздуть историю с этим заговором и расстрелять, как можно больше людей, чтобы показать в Москве, как они работают, как они бдят, все у них в полном порядке. Жертвой таких обстоятельств стал Николай.
Владимир Кара-Мурза: Существует мнение, что Ленин.
Михаил Ардов: Это абсолютно легенда. Потому что его арестовали и быстро расстреляли, что ни до какого Ленина никто бы не докричался. Мы можем себе представить, Ленин, который писал такие резолюции «расстрелять как можно больше», как правило, обращения к Ленину по такому вопросу кого-то не расстрелять - абсолютно бессмысленно.
Владимир Кара-Мурза: В эти дни центром праздника стала северная столица Санкт-Петербург, и открылся музей Ахматовой и Гумилева в Тверской области. Как вы считаете, не хватает ли Москве такого же мемориального музея?
Михаил Ардов: Надо сказать, что это одна из моих забот, потому что мне и моему старшему единоутробному брату Алексею Владимировичу Баталову, известному актеру, кажется, что квартира моих родителей, московский дом Ахматовой должна стать музеем, филиалом литературного музея или как-то, поскольку у нас мебель цела и цел тот стол, за которым сидел Пастернак и в присутствии Ахматовой читал свой роман. Где бывали, кто только ни был, туда в эту квартиру пришла Русланова прямо из тюрьмы владимирской. Там был Утесов, Райкин, Арсений Тарковский, Солженицын там два раза был у Ахматовой. Трудно назвать какого-то деятеля, которые там не бывали. Но пока что нам пытался помочь депутат Московской городской думы Бунимович, мы писали письмо Юрию Михайловичу Лужкову и Владимиру Платонову. Но пока никаких ответов мы не получаем. Но вообще очень обидно, что Москва просто никак на это не прореагировала. В Питере не только библиотеки публичные, но там музей в Фонтанном доме, там мероприятия проходят, и конференции, и выставки. А в Москве стоит во дворе памятник, что-то такое написано и никому никакого дела нет.
Владимир Кара-Мурза: Давайте вспомним, как Анна Андреевна уходила из жизни, напомним, что это был март 66 года.
Михаил Ардов: Она довольно долго пролежала, месяца два с лишним пролежала в Боткинской больнице, выписалась оттуда, это был конец февраля 66 года, а потом она с моей мамой поехала в такой по тем временам очень привилегированный, хороший Четвертого Главного управления санаторий под названием «Домодедово». И буквально на третий день у Анны Андреевны был сильный сердечный приступ, она скончалась. Хоронили ее, московские писатели, москвичи прощались с ней в морге при институте Склифосовского, а в Питере было сначала отпевание в соборе у Николы Морского, а потом в Союзе писателей было, так называемое, бессмысленное сочетание, которое меня злит всю жизнь, гражданская панихида. Панихида в переводе с греческого означает всенощное моление, поэтому смысл - гражданская панихида. Это было в Москве, мы туда не пошли, а поехали сразу в Комарово на кладбище и ждали, пока ее привезут туда, и там она была похоронена. Там был священник, который придал ее земле, и потом еще на ее даче отслужил панихиду.
