Ссылки для упрощенного доступа

Воспоминания о Сергее Михалкове


Программу «Итоги недели» ведет Дмитрий Волчек. Принимают участие критик Бенедикт Сарнов и корреспондент Радио Свобода Ян Рунов.

Дмитрий Волчек: Сегодня на Новодевичьем кладбище был похоронен Сергей Михалков, поэт, драматург, автор трех версий текста государственного гимна, один из главных литературных советских литературных чиновников. О литературных заслугах и противоречивом характере Сергея Михалкова я говорил с критиком Бенедиктом Сарновым, автором цикла книг «Сталин и писатели».
Я бы хотел поговорить о таком феноменальном явлении, как советская поэзия. А стихи Михалкова – это, наверное, и есть советская литература в ее беспримесной, чистейшей форме. Сейчас невозможно представить, чтобы придворный поэт воспел в стихах съезд «Единой России» или в рифму обличил врагов Кремля. Так что это исчезнувший жанр и, наверное, заслуживающий изучения, у него есть свои жемчужины. Интересен он вам как литературоведу?

Бенедикт Сарнов: Вы знаете, нет, эта сторона его деятельности совершенно неинтересна, она в достаточной мере тривиальна. Единственное интересное здесь то, что его цинизм превосходил его сервильность, его готовность служить любой власти, какая в данный момент была у власти, любому режиму, который в данный момент олицетворяла власть: писать гимн страны сначала по заказу красных, потом по заказу белых. Это я немножко утрирую, потому что сталинский гимн тоже не был гимном красных, гимном красных, как вы знаете, был Интернационал. Но в этом есть его некая уникальность. Вообще таких сервильных поэтов было много и достаточно вспомнить знаменитого Лебедева-Кумача, который был депутатом Верховного совета и даже произносил в стихах речь с трибуны Верховного совета. Что касается Сергея Владимировича покойного, тут единственное, что можно сказать – он был человек одаренный. Он был человек талантливый, прежде всего как детский поэт совершенно замечательный. Причем, не прославившим его «Дядей Степой» главным образом замечательным, а другими детскими стихами: «Кто на лавочке сидел, кто на улицу глядел…». Это действительно интонации неповторимые и совершенно замечательные. Кроме того, он был талантливый баснописец, там были свои удачи, и успех в данном случае был заслуженный.

Дмитрий Волчек: Сравнивают его с Маршаком, с Агнией Барто. Правомерно?

Бенедикт Сарнов: Я думаю, что он выше, чем Агния Барто. С Маршаком неправомерно, потому что Маршак – это огромное культурное явление. Маршак – это и Бернс, это и Шекспир. А как детский поэт, он, безусловно, сопоставим в своих удачах, своих вершинах с классиками советской детской литературы.

Дмитрий Волчек: Советских поэтом сервильных, как вы уже сказали, было немало, но все-таки никому судьба не улыбалась так, как Михалкову, он был настоящим баловнем судьбы. Это случайно или следствие каких-то особых талантов?

Бенедикт Сарнов: В чем, собственно, более баловень судьбы, чем тот же Лебедев-Кумач или Долматовский?

Дмитрий Волчек: Достаточно включить телевизор и посмотреть, как провожают. Ни Долматовского, ни Лебедева-Кумача не провожали так.

Бенедикт Сарнов: Понимаете, какая вещь, я вам скажу, дело в том, что какая бы ни стояла погода на дворе, социальный климат я имею в виду, социальную погоду, какие бы ни были кризисы экономические, политические, растут дети в семьях, они должны читать, им покупают детские книжки. Из самого скудного бюджета родители всегда уделяют деньги на какую-нибудь яркую, красивую, хорошую детскую книжку. И на книги Михалкова. Конечно, он очень знаменит поэтому. Я думаю, что так же как Корней Иванович Чуковский, который был блестящим до революции критиком, который был блистательным литературоведом, исследователем, историком литературы, исследователем творчества Некрасова, но слава огромная, российская, всесоюзная и всемирная слава пришла благодаря его «Мойдодыру», «Крокодилу». Конечно, это необыкновенное. Любой Брежнев, Косыгин, Ворошилов, Буденный, любой из вождей Советского Союза неизменно мог повторять: «Вы знаете, я читал моим внукам «Мойдодыра». А я читал моим внукам «Дядю Степу». Кроме того у Сергея Владимировича был шарм, личное обаяние. У него был свой шарм, безусловно.

Дмитрий Волчек: Говорят, что он сделал немало добрых дел и многих защищал, многим помог. Моему любимому поэту обэриуту Александру Введенскому. Вы знаете такие истории?

Бенедикт Сарнов: Из личного своего знакомства с ним. Он был действительно человек, во-первых, не злой, добрый даже, отходчивый, он мог разозлиться, а потом быстро помириться, со мной, например, так было. И действительно отзывчивый, на просьбы откликался, всегда готов был помочь. Хотя вокруг него был свой круг людей, которых он толкал, помогал. Знаете, детские поэты, которые лепились к нему. Это была такая почти, не хочу нехороших слов употреблять, но другое не могу подобрать, почти мафиозная структура. Но, во всяком случае, это была группа приближенных к нему людей.

Дмитрий Волчек: Из-за чего вы повздорили, если не секрет? Это был литературный спор?

Бенедикт Сарнов: Было два эпизода. Один эпизод: мы с моими соавторами Рассадиным и Лазаревым сочинили пародию на него, и там была такая строчка: «Пишу я пьесу, сам организую прессу». Вот это самое «организую прессу» его взбесило. Он говорил: «Я никогда этого в жизни не делал». Хотя, между нами говоря, он это делал. Мы сказали: «Ну, хорошо, о чем разговор? Уберем эту строчку, и дело с концом». И когда потом возникли какие-то сложности с прохождением нашей книги пародий в издательстве, он тут же с готовностью написал на нее положительную внутреннюю рецензию. Так что он был в этом смысле человек добрый и отходчивый. Хотя внутренняя рецензия нам не помогла, книжка все равно не вышла.
А второй эпизод был уже в новые времена. Я напечатал такой сюжетик по поводу гимна, по поводу того, как Сталин редактировал (меня не так интересовал Михалков, как Сталин) первый вариант гимна. Как мне рассказывали, что будто бы он сделал две поправки собственной рукой. Он прочел, это был журнале напечатано, и позвонил мне: «Ну как же так, никогда в жизни Сталин своей рукой ничего не правил. Он поставил на полях вопросительный знак, сделал несколько замечаний, а исправили мы сами». Там «волей народной», Сталин не хотел, чтобы это ассоциировалось с «Народной волей», в исправленном варианте «воля народов». Пострадала рифма, но политический смысл сохранился. Тут Сталин был безусловно прав, потому что гимн - текст не поэтический, а политический. Так что в этом смысле он как заказчик был совершенно прав. Я сказал: «Спасибо, я исправлю, сделаю так, как было. Расскажите мне, как было, и в следующем издании я поправлю». Мы с ним сидели рядом, сначала он был председателем комиссии по Госпремиям, а потом, когда меня ввели в эту комиссию (я одно время там состоял), то он уже отказался от председательства, председателем стал Гранин, но свое членство в комиссии он сохранил. И тут я ему как раз подсунул книжку с исправленным вариантом, и там была использована одна его остроумная фраза, это известное, наш интеллигентский фольклор, когда критиковали текст гимна, шутили, смеялись, издевались над ним, какой он плоский, плохой, такой-сякой, а он сказал: «А все равно петь будете стоя». Я эту реплику туда включил, он так усмехнулся, сказал: «Ну что ж ладно, так годится».

Дмитрий Волчек: А как Сталин вообще относился к Михалкову? Сейчас мы воспринимаем его как придворного поэта, а был ли он действительно придворным поэтом в сталинские времена?

Бенедикт Сарнов: Вы знаете, он придворным поэтом в полном смысле этого слова не был, потому что все-таки поприщем его была детская литература. Хотя, конечно, элемент такого царедворца там присутствовал, он там написал стихотворение «Девочке Светлане», прекрасно понимая, что Светлана – это имя дочери вождя и так далее. Но он всегда был готов. Понимаете, в сталинские времена, может быть, во всем был элемент искренности, Сталин был культовой фигурой не только по указаниям свыше, но и реально культовой фигурой. Но уже в последующие времена, знаете, «бывали хуже времена, но не было подлей», тут он выступал в первых рядах. Тут, знаете, как в «Драконе» Шварца говорится: «Вы все были такие, всех так учили, но почему ты был первым учеником, скотина?». Так вот этот самый Сергей Владимирович он всегда был в числе первых учеников, он забегал вперед.
Ну, во-первых, он возглавлял Союз писателей РСФСР, а это был самая черносотеннная из всех наших писательских организаций. Он, например, выступая на каком-то собрании, сказал: «Какое счастье, что у нас есть КГБ». Другой раз, когда речь шла о Войновиче, почему не можем справиться с такими пигмеями, он говорил: «Почему наша могучая великая страна терпит комариные укусы всех этих…? По той же причине, по которой танк не может раздавить клопа». Вот такими замечательными высказываниями он, естественно, завоевал себе репутацию человека, готового на все, готового к любым услугам. Потом, понимаете, какая вещь: я считаю, что народ должен уважать гимн своей страны. И я как гражданин страны хотел бы уважать гимн своей страны. Но как я могу уважать гимн, который трижды был перелицован, выворачивался наизнанку, тот так, то лицевой, то такой стороной, и все три раза одним и тем же человеком?

Дмитрий Волчек: Вот такое поразившее многих совпадение вы знаете, что за пару дней до смерти Михалкова открыли отреставрированный вестибюль станции «Курская» с его строчкой «Нас вырастил Сталин на верность народу», выложенной золотыми буквами. Кого-то это тревожит, кого-то радует, а кто-то говорит что так и нужно, потому что восстановлена историческая справедливость. Это уже вне разговора о Михалкове как таковом, но, наверное, тоже о нем. Какие у вас соображения на этот счет?

Бенедикт Сарнов: Восстановление этого текста – это чистое безобразие и свинство, и я бы сказал, чудовищная политическая бестактность и гнусность. Я всегда, когда прохожу мимо метро «Маяковская», там висит мемориальная доска, на ней написано, что тут 6 ноября 1941 года на этой станции метро «Маяковская» состоялось торжественное заседание и так далее. И вот тут как раз не упомянуто, что выступил Сталин, потому что это была речь Сталина, представляете себе, 22 июня началась война, а в ноябре выступает Сталин с большой развернутой речью, все с придыханием слушали. Мне было 14 лет, я был мальчишкой, я тоже помню эту речь, я слушал ее. Вот такие исторические факты выправлять неправильно. А вот этот сервильный, лакейский пассаж из этого гимна «нас вырастил Сталин на верность народу» чего же сейчас восстанавливать? Это демонстрация, это гнусная политическая демонстрация, иначе я не могу воспринимать.

Дмитрий Волчек:
Возвращаясь к Михалкову как персонажу литературной жизни: интересно, как к нему относились в писательских кругах в брежневские годы? Он был компанейским человеком, в ресторане ЦДЛ можно было его встретить, или он был таким небожителем, только в ЦК бывал?

Бенедикт Сарнов: Нет, небожителем он не был. Он был компанейский человек. Причем, вы знаете, в своем поведении он был очень, я бы сказал, демократичен. И тут проявлялся его цинизм. Я как с ним познакомился вообще? В 65 году я поступил на первую штатную работу на должность заведующего отдела литературы журнала «Пионер». Я начал свою редакторскую деятельность. И однажды явился Михалков, конечно, он не мог не заявиться, потому что он был классиком детской литературы, а журнал «Пионер» был самый такой толстый и самый солидный детский союзный журнал. Он пришел, все его, конечно, хорошо знали, главный редактор: «Сережа, Сережа…». Она его подвела ко мне, сказала: «Вот познакомьтесь – это наш новый зав отделом литературы Бенедикт Сарнов». Мы познакомились, я что-то сказал, он что-то сказал. А он принес тогда свою пьесу, «Сомбреро» она называлась, я помню. Мы ее печатали. И он тут же, впервые в жизни меня увидев, сказал со своим обаятельным заиканием: «Если тебе что-нибудь захочется вычеркнуть, не стесняйся, делай на свое усмотрение, я полностью тебе доверяю». Это сказал он мне, увидев первый раз в жизни. Вот это тоже его характеризует. Он был очень обаятельным действительно. Мне рассказывали историю, что в ЦК на каком-то совещании кто-то из тогдашних, Суров или Сафронов, сильно долбал его сатирическую пьесу, критиковал ее в самых жестких выражениях. И он говорит: «Там такой персонаж в этой пьесе, нарисованный омерзительными черными красками, вот этот… Ну как его? Ну, Сережа, ну подскажи». И Михалков со своим обаянием сказал: «А зачем?». Зачем он будет ему подсказывать, если тот его критикует.

Дмитрий Волчек: Наш нью-йоркский корреспондент Ян Рунов в детстве познакомился с Сергеем Михалковым, и вот при каких обстоятельствах.

Ян Рунов: ...Мой тесть дружил с Михалковым. В доме называли его Серёжей. Тесть – Александр Борисович Аронов, Саша, – был режиссёром Московского драматического театра имени Станиславского и одновременно ставил программы в Московском Государственном Цирке. Цирковые представления в Советском Союзе всегда начинались с пролога, в котором в исполнении шпрехшталмейстера звучали патриотические стихи. Аронов заказывал эти стихи своему другу Михалкову. Обоих очень устраивало такое сотрудничество: Сергей Владимирович писал стихи о руководящей роли Компартии, о славном советском искусстве легко и в один присест. Зато он считался соавтором сценария и получал хорошие авторские отчисления с каждого циркового представления. А для Аронова было важно иметь в соавторах «самого» Михалкова, что спасало программу от придирок цензоров и помогало преодолевать сопротивление высокого начальства. Но не только это сближало Аронова и Михалкова. Оба легко относились к жизни. «Серёжа», бывало, захаживал к тестю не один. Например, с молодой дамой, служившей у Людмилы Зыкиной, кажется, парикмахершей (или, как сейчас говорят, «стилистом»). В знак дружбы «Саша» Аронов взял в театр Станиславского Никиту Михалкова, которому тогда было лет 15, на роль беспризорника в спектакле «Винтовка №492116» по пьесе Александра Крона. С этого началась профессиональная актёрская карьера Никиты.
Никогда ничего критического в адрес Сергея Михалкова я от Аронова не слышал. Наоборот, в трудную минуту поднималась телефонная трубка, набирался михалковский номер, и помощь оказывалась моментально. Единственное, по поводу чего бывали шутки – это по поводу любви Михалкова носить на пиджаке Золотую звезду, ордена и прочие государственные знаки.

Дмитрий Волчек: Светлана Врагова, художественный руководитель московского театра «Модерн», где идут пьесы Сергея Михалкова, вспоминает.

Светлана Врагова: У нас идет две пьесы - "Зайка-зазнайка" и "Трусохвостик". Это те самые пьесы, которые я смотрела в раннем детстве. Он действительно великий детский драматург, на уровне Маршака и Агнии Барто. Ими ставились уникальные взрослые задачи в детских пьесах. Содержание "Зайки-зазнайки" коротко можно пересказать так: это сказка о приватизации. Заяц выживает лису из ее домика и занимает домик не по праву, и пьеса шла в то время, когда был захват зданий. А потом мы решили продолжить "Зайку-зазнайку", потому что у нас были аншлаги. "Трусохвостик" - вторая часть, это уже когда заяц боится лететь на самолете. Как раз Михалков написал слова к новому гимну, и там, когда они падают на самолете, то они поют гимн России со словами Сергея Владимировича Михалкова. Он смотрел эти спектакли, к нему подходили дети, так же как и мы в Колонном зале в свое время, в 1950-1960-х годах, и читали ему стихи, и он давал автографы. То есть, по сути дела, он был всегда одинаков при всех ужасах, которые творятся в нашей многострадальной стране.
Вот я бы хотела посмотреть на любого сегодняшнего журналиста, политика самого высокого ранга: если бы известный усатый гражданин поманил его своим кривым пальцем, что бы они делали? Я не могу судить ни Михаила Ивановича Царева, ни Сергея Владимировича Михалкова, которые приняли эту власть. Михалков же мог уехать за границу, он же был дворянин, мама его была фрейлиной Ее Императорского Величества.
И он не был монстром, поверьте, более толерантного человека, могиканина в этом смысле, тонкого государственника я не помню. Станислав Рассадин в своей книге недавно написал, что Михалков был уникальным лирическим поэтом в молодости. Многое из того, что делал Михалков, было, наверное, с сегодняшней точки зрения, довольно странно, но многое было и замечательно. Сергей Владимирович при его уникальной толерантности спокойно вписался и в сегодняшний день, и его очень уважала сегодняшняя власть. Он не был подхалимом, не был лизоблюдом, он был абсолютно трезвым реалистом. И на своих иногда детей он смотрел абсолютно реалистически, не стеснялся что-либо сказать им весьма сложное, не оскорбительное, конечно, а такое настоящее дворянское. Сложнейшая личность. Уникальный человек. По крайней мере, я могу сказать, что его страшно любит Ее Величество детвора.

Дмитрий Волчек: И завершит эту подборку воспоминаний о Сергее Михалкове фрагмент из статьи Григория Ревзина, опубликованной в пятницу в газете «КоммерсантЪ».

Григорий Ревзин: Сергей Михалков автор трех текстов гимна СССР—России, и это большое, но странное достижение. Трижды переписанный гимн отчасти потерял слова вообще — их никто не знает, и особым уважением они не пользуются, что вообще-то редко бывает с государственными гимнами. Даже не упомнишь другой страны, где с гимном такой конфуз. Он написал несколько поэм про дядю Степу, и по мере того как количество гимнов вырастало, рос и дядя Степа. Настолько, что в 1970-е годы, когда Сергей Михалков стал председателем Союза писателей России, про этого героя стало принято писать, что "дядя Степа бессмертен", а рисовать его с лицом Сергея Михалкова. Но не уверен, что он так уж бессмертен: сам я в детстве читал про дядю Степу, а мой сын и дети моих сверстников уже нет. Еще Михалков — автор множества басен и нескольких пьес. Еще он отец двух неординарных сыновей, и отношение к ним под конец его жизни как-то стало распространяться и на него.
Что, пожалуй, несколько завораживало в нем — это несомненное достоинство, с которым он держался. Казалось, человек с такой биографией, такими баснями, таким послужным списком должен вести себя иначе. Скажем, Михаил Шолохов под конец жизни то ерничал, то, наоборот, призывал с трибуны съезда расстрелять Даниэля и Синявского — он чувствовал, что люди его не уважают, и от этого пытался то смешить, то пугать. А Сергей Михалков не пугал и смешил как-то так, что сам при этом смешным не делался. Он держался со спокойным достоинством потомственного князя, и сама его осанка, поворот головы, манера речи не допускали мысли о том, что к подобному столпу общества хоть кто-нибудь может отнестись с сомнением. Он явно жил с искренним ощущением большой и значительной жизни, которую проживает, большого дела, которое выполнил. И это было непонятно. Ну что за долг, что за дело, что за заслуги перед отечеством? Ну, неужто басни про Осла, Льва, Кота, в лице которых он высмеивал то российских бюрократов, то лидеров иностранных государств в периоды, когда ЦК желало над ними посмеяться?

XS
SM
MD
LG