На волнах Радио Свобода прозвучало сообщение о найденном в Рязани складе "черных" листовок, призывающих к свержению власти. О семантике черного цвета в русской традиции рассказывает исследователь философии языка Валерий Демьянков.

В новостном потоке этой недели выделим сообщение, для политической жизни, конечно, не самое важное, зато чрезвычайно занятное с позиций лингвистики. Итак, во вторник на волнах Радио Свобода прозвучало следующее:

- В штабе кандидата в депутаты Рязанской областной думы от "Единой России" Андрея Глазунова представители ЛДПР обнаружили склад "черных" листовок, призывающих к свержению власти. Они распространялись от имени ЛДПР и КПРФ.

Признаться, про "черные листовки" я услышала впервые, однако сразу стало понятно: речь идет о какой-то пакости. И это – повод поговорить о семантике черного цвета в русской традиции с исследователем философии языка Валерием Демьянковым:

- Эпитет "черный" издавна служит в качестве эвфемистической замены для слова "черт". Так, например, "черное слово" – это выражение, в котором упоминается черт. Я ссылаюсь в этом на данные словаря Фасмера.

Семантический, смысловой переход, когда черный цвет как означающий некоторое дурное качество предмета или характера человека – это для русской культуры, для европейской культуры и даже для многих азиатских культур не экзотика. Этот переход происходил, по-видимому, следующим образом. Черный цвет – цвет обыденной одежды, того, что носили каждый день. Отсюда черный монах – это рядовой, не выслужившийся еще член братства. Слово "чернь" первоначально также не имело такого оттенка злого или плохого, скорее – значение "рядовой", в отличие от того, как слово "чернь" употребляется в XVIII-XIX веках. "Очернить кого-либо" в переносном смысле исходно, видимо, означало "сделать обыденным, ничем не выделяющимся", даже "свести с пьедестала".

Затем же, по инерции ухудшения "черный" начинает означать "плохой", даже "злонамеренный", а не просто "посредственный".

Об этом свидетельствуют, между прочим, история русского языка и наблюдения, сделанные нашим замечательным академиком Виктором Владимировичем Виноградовым. Он отмечает, что, например, в древнерусском языке словосочетание "черная сотня" означало не то, что мы сейчас понимаем – какое-то злонамеренное, дурное братство. Это скорее наиболее демократический, не пользующийся льготами разряд тяглого городского населения. Эпитет "черный", противоположный "белому", здесь означал "тяглый, подлежащий общегосударственной повинности", то есть не подлежащий никаким исключениям.

- Из всех приведенных вами примеров следует вывод, что изначально у этого эпитета не было такого негативного значения, и оно возникало во всех этих словосочетаниях со временем.

- Совершенно верно. И об этом говорят данные не только русского языка. Например, ассоциация черного с мрачным, даже со злым существует не только в русской культуре, но и в европейской, и даже в неевропейских культурах. Скажем, по-турецки "кара" (мы все знаем слово "кара" по обозначению "каракалпаки", то есть те, кто носят черные шапки, ведь "калпак" – это "шапка") - означает и "земля", и еще "черный, цвета земли". А вот по переносу вполне обычно по-турецки сегодня употребить этот же эпитет в значение "тяжелый, мрачный". Например, "мрачные мысли" – "кара дешин джелез". "Кара гюн", то есть "черный день", означает "тяжелые времена". По-русски тоже говорят – "что-то оставить на черный день".

- Но еще говорят - "черные думы". Это очень похоже на турецкое выражение.

- "Черные думы" – да, в значении "мрачные мысли" и у нас, и у турок, и у многих-многих европейцев. Например, в европейских культурах, начиная с античности, с латыни еще, говорят о "черной неблагодарности", так же, как и по-русски. "Поливая кого-либо грязью", мы "черним" или "очерняем" его – по-русски и в европейских языках. По-немецки идут даже дальше, когда говорят о "черной душе" в значении "мрачного человека", о "черном сердце". Я не слышал никогда и не видел (посмотрел большой корпус текстов на русском языке) - "черное сердце" по-русски, а по-немецки речь идет именно о человеке, который таит что-то мрачное или злое в своем сердце. О "черном поступке" мы не говорим, мы говорим о "черных делах". По-немецки говорят о "черных поступках". Вот по-русски прилагательное "черный" в таких случаях мы не употребляем. Мы, соответственно, говорим о каком-то более разнообразном наборе эпитетов. Мы говорим о "низкой душе", о "злом сердце", о "гнусном поступке".

В европейских культурах, как и по-русски, "чернеют", когда "погружаются в заботы". Например, если мы вспомним вот эту знаменитую поэму Богдановича "Душенька" XVIII века (это эпоха сентиментализма), то там эта Душенька "чернеет изо дня в день", это означает – она погружается в заботы.

Завершая разговор с Валерием Демьянковым, заметим: ослабленный, размытый "черный", то есть превратившийся в "серый", тоже используется для обозначения какого-то зла, но уже не сокрушительного. Так "серостью" принято называть безвредного, в общем-то, человека, вся беда которого заключается в том, что он не блещет яркими дарованиями или, скажем, мало образован.