Свобода в Клубе "Квартира 44". Должен ли автор любить своего героя? Речь пойдет о документальном кино, которое москвичи смотрят на четвертом фестивале "Артдокфест".
Речь пойдет о документальном кино, которое москвичи смотрят на четвертом фестивале "Артдокфест". На фестивале того кино, которое можно называть неформатным, можно называть тем кино, которое никогда (или почти никогда) не попадет на центральные каналы российского телевидения. Но для меня это кино, прежде всего, живое, которое говорит о новых русских героях, богатых и бедных, веселых и грустных, пассивных и, наоборот, с какой-то активной жизненной позицией. То есть, о новой России, которая почти никогда не попадает в кадр телевидения, зато режиссеры документального кино имеют дело непосредственно с нею, как с жизнью. И какими-то своими способами показывают нам эту жизнь так, что мы начинаем этим героям сочувствовать, переживать за них, думать, как у них дальше жизнь сложится. Или испытывать сложные, негативные чувства к этим героям, потому что у них может быть разная мораль и нравственность.
Наши гости: президент фестиваля кинорежиссер, продюсер Виталий Манский; программный директор фестиваля, критик Виктория Белопольская; режиссер Кирилл Макаренков, он представляет фильм "Плотогоны", это дебют; Юлия Панасенко, режиссер фильма "Outro"; французский гость Томас Бальмес представляет три фильма в программе "Ретроспективы": "Христос приходит к папуасам", "Страховой случай" и "Малыши". Андрей Загданский привез на фестиваль фильм "Мой отец Евгений".
Елена Фанайлова. Глядя на программу, как на конкурсную, так и внеконкурсную, я понимаю, что бы я посмотрела. "Блокадную книгу" Александра Сокурова, которая сделана по мотивам книги Даниила Гранина и Алеся Адамовича. Я бы посмотрела фильм "Немецкие души. Жизнь после колонии "Достоинство" – это душераздирающая история про то, как организовывается бывшим фельдшером люфтваффе колония для неблагополучных мальчиков, и что из этого выходит. Я бы посмотрела непременно (если бы уже не смотрела) фильм Валерия Балаяна "Любите меня, пожалуйста" о смерти Насти Бабуровой. И Тофика Шахвердиева "Поиски ваххабитов в горах Дагестана".
На Радио Свобода президент фестиваля Виталий Манский уже рассказывал о фильме открытия – это "Видеократия", шведско-итальянская лента, Берлускони является одним из его главных героев. Это фильм об искаженной реальности, которую формирует телевидение и политики. Открытие сопровождалось комментарием Леонида Парфенова известным недавним, в котором он поставил диагноз и обществу, и телевидению, но, как мне кажется, сказав просто то, что у всех давно уже в умах.
Я попросила бы авторов описать ваши фильмы.
Юлия Панасенко: Фильм мой называется "Outro", это музыкальный термин, который аналогичен литературному понятию "эпилог". То есть в музыкальном произведении или в музыкальном альбоме, например, это очень часто последняя композиция. Мой фильм о женщине молодой, 38-летней, которой сейчас уже нет в живых. Зовут ее Светлана Донскова. Мы были соседями, мы были дружны. И фильм я начала снимать в очень сложный для нее период, когда она уже пережила операцию онкологическую, и в общем-то, была в подвешенном состоянии. Оставалась надежда на то, что она останется жить, но потом стало понятно, что этого не произойдет. Фильм об этом человеке, о том, как она готовится к своему уходу и пытается решить самый главный, не решенный вопрос в своей жизни – отношения с собственной мамой. В кадре они встречаются, но снята первая встреча за долгие три года их жизни порознь.
Елена Фанайлова: Юля, как ваша героиня позволила вам снимать этот фильм о ее болезни? С какими чувствами она отнеслась к вашей идее этой съемки?
Юлия Панасенко: Прежде чем мне героиня позволила это сделать, я должна была сама себе это позволить. Честно говоря, это было очень сложно для меня. Я узнала о болезни в ноябре прошлого года, практически год прошел, и позволила я себе это снимать только в марте. И начав ее снимать, я ей не говорила об этом. Это была как бы игра. Она привыкла, что я все время с камерой. Я и камера – неразлучные друзья. Поэтому к тому, что я иногда ее снимала в кругу наших общих знакомых, она относилась как к совершенно нормальной ситуации. Но в какой-то момент я поняла, что мне нужно признаваться, что нам нужно это обсудить, и это было очень сложно для меня. Мне кажется, для меня это было сложнее, чем для нее. У меня даже есть такое подозрение, что она поняла еще до того, как я ей сказала об этом, что происходит. Но она как будто бы ждала от меня этой фразы. Я пришла к ней домой и сказала: "Прости меня, мне очень тяжело, потому что я думаю, что ты можешь меня не понять. Но я считаю, что ты должна быть героиней моего фильма". Она улыбнулась и сказала: "Да, это здорово! Я согласна". Тогда я ей объяснила, что я буду за ней постоянно ходить с камерой и не в самые, может быть, лучшие моменты ее жизни. И спросила, готова ли она мне это позволить сделать, и готова ли она к тому, что я ей не покажу ни одного кадра. Она сказала: "Да, я поняла тебя. Я поняла, что это нужно. ОК".
Кирилл Макаренков: Мой фильм называется "Плотогоны", он состоит из трех частей. Первая часть – "Лесорубы". На севере Костромской области лесорубы валят лес, готовят на плотбищах (места у реки) гигантские плоты, куда должны прийти по весенней высокой воде катера плотогонов и забрать плоты. Вторая часть называется "Плотогоны": готовятся катера, выходят сплавщики к верховьям рек Вохма и Ветлуга, приходят в деревню, ждут высокую воду. И когда они, наконец, дожидаются, они забирают плоты. Начинается третья часть "Сплав", в которой третий герой появляется – старик, и он уводит плот. Я снимал фильм как соцреалистическое полотно. Я в детстве собирался стать художником-монументалистом. Я большой поклонник сурового стиля в соцреализме. Андронов, Третьяковская галерея, сейчас на Крымском валу в постоянной экспозиции это прекрасное полотно. И меня всегда интересовали суровые мужчины с суровыми лицами. Я нашел этих героев на севере Костромской области, и они превзошли мои ожидания. И каждый раз у меня герои были абсолютно с картин художников сурового стиля. Художник Нисский – обожаю! И по поводу героев. Зарубежные коллеги меня спрашивают: "Как они тебе так доверяют?". Они думают, что это постановка по большей части. Они видели мое отношение, они видели, что мы зимой работаем по пояс в снегу. И так как я все сам решаю в своем кино, у меня нет продюсеров со стороны, и единственный человек, который мне задает конфликтные вопросы, – мой композитор и звукорежиссер. У него по поводу всего есть мнение. И в какой-то момент его очень раздражал герой третьей части – старик, хитроватый капитан Леонид Суворов. Он говорит: "Как ты относишься к своим героям?". Я говорю: "Я их люблю". Он говорит: "Ну, ладно", – и ушел сводить все.
Томас Бальмес: Выбирая моих героев, я никогда не стремлюсь выбрать кого-то однозначного. Для меня интересно оставаться в сомнении, мало того, что я лично сомневался бы в отношении моего героя, но чтобы и публика, выходя с сеанса, задавала себе больше вопросов, чем получала ответов.
Елена Фанайлова: О чем ваш фильм "Малыши"?
Томас Бальмес: "Малыши" – это, наверное, один из самых простых фильмов, снятых в документальном кино. И с драматургической структурой, которой практически не существует. Я наблюдал за четырьмя малышами с момента их рождения до 1,5 лет. Там нет конфликтов, нет убийств, нет никаких драм. А вся эта простая история сделана для того, чтобы поднять все те же вопросы, которые я задавал в своих предыдущих фильмах: наш способ восприятия мира, задать себе вопрос о том, каков он и как мы по-разному его воспринимаем. И представив четыре совершенно различных истории – от быта, полностью лишенного материального окружения, до высокотехнологичного быта японского малыша – я хотел показать моим зрителям различия в существовании этих людей с тем, чтобы они сами себе задали вопрос: зависит ли наше самочувствие, наше моральное ощущение себя от достижений цивилизации?
Елена Фанайлова: Дети еще и разных национальностей.
Томас Бальмес: Да, там есть малыш из Намибии, который живет так, как живут люди тысячи лет, без каких-то материальных достижений наших. Монгольский ребеночек, у которого немножко больше есть средств облегчения жизни, но не намного. Американская семья, но могла бы быть любая семья из западной страны. И семья из самого центра Токио, которую можно было бы назвать семьей из научной фантастики – настолько облегчен быт.
У меня не было задачи представить социальную ситуацию в стране. Это семьи, и я бы хотел, чтобы их воспринимали просто как счастливые семьи в Намибии, в Монголии, в Японии. Для меня это были счастливые семьи. Я провел с семьей из Намибии 120 дней, я их снимал на протяжении 120 дней. Ни разу я не видел этих детей расстроенными, плачущими, чем-то недовольными – этого не было. Была единственная проблема – это первая сцена фильма, когда я привез пластиковую бутылочку, и ребенок ее требует, пытается отнять – это было единственное переживание. Так получилось, что пластиковая бутылка – это единственная вещь, которая пришла из западного мира в эту деревню и создала конфликт. Я совершенно не пытался с помощью монтажа или каких-то исключений создать идеальную картинку. Я снимал так, как это представлялось в реальности. А моя предвзятость состоит только в том, что я выбрал Намибию, как очень особенное государство в Африке, я выбрал именно племя имбо, которое особо поражает именно своей гармонией с окружающей средой, в которой они живут. Мне было очень интересно показать этот фильм моим имбо, которые с ужасом взирали на маленьких американцев и маленького японца. Они говорили: "Боже мой! Бедные дети, как же они живут?!".
Елена Фанайлова: В специальных программах два фильма Виталия Манского – "Николина гора. Послесловие" и фильм о далай-ламе. Это фильмы позапрошлого года. У меня не возникает вопроса, любит ли Манский далай-ламу или не любит – это вопрос из другого ряда. Он показывает жизнь этого человека, и большое счастье для зрителя, что режиссеру удалось к нему так близко подобраться. Потрясающий человек, урок моральный всем. Но люди, которые являются героями фильма о Николиной горе, жаловались мне, Виталий, что режиссер не любит их, что он показал их с довольно неприглядной стороны. Ваш комментарий, пожалуйста.
Виталий Манский: Я много фильмов снял. И у меня есть герои, которых я готов был убить просто. Например, когда я снимал фильм "Тату". Я всегда открыто говорю это своим героям, то есть я не скрываю своих чувств. Ваню Шаповалова я бы придушил в любой съемочный день. При этом мы с ним дружили, дружим и дружить будем. Но я считаю, что делать кино, не имея активного отношения к своему герою, просто нельзя. И я считаю, что нельзя снимать кино с безразмерно влюбленным отношением ко всему миру. Ну, хорошо, что у Томаса это получается. А у меня – нет. И в "Николиной горе" я каждым своим героем по отдельности просто восхищаюсь. А все вместе – это такая банка пауков!.. Я-то живу в соседнем поселке. На собраниях в нашем поселке, где мы проводим воду, газ, генералы в рукопашную идут. Но в этом и смысл документального кино – чтобы предъявлять реальность, а не какие-то сахарные сиропы с пудрой, а иногда и соплями.
Елена Фанайлова: Виталий Манский еще и автор фильмов о трех президентах. Должен ли автор Манский был любить этих героев – трех российских президентов?
Виталий Манский: А как можно любить президентов? Нормальный человек может любить президентов? Мы видим фильмы, где автор любит президента. Более страшного, более бессмысленного и бездарного фильма я не видел в своей жизни. Это фильм называется "55", фильм Никиты Михалкова, посвященный 55-летию нашего президента. Всякое случается с людьми, всякий может заболеть, впасть в маразм. Ребята, если я сниму такой фильм когда-нибудь, – усыпите меня.
Виктория Белопольская: У нас вчера с Томасом была дискуссия. Как ни странно, у меня такая же проблема, как у человека, который составляет программу. У нас в программе французского документального кино, которая называется "Откровенно.fr", есть фильм "Карима". Это фильм о девушке, которая практикует садо-мазо доминирование. И это действительно очень откровенная картина. Она страшно раздражает людей. Настоящие документалисты, например, как Томас, уходят после 20 минут картины, для них нет смысла ее смотреть дальше. Простые зрители находятся в шоковом состоянии. Мне этот фильм не нравится совершенно, я его не люблю, тем не менее, я считаю, что он должен быть показан на фестивале – потому что он расширяет наше представление о документальном герое, о взаимоотношениях автора с героем, о взаимоотношениях автора с реальностью, о том, что можно показывать, а чего нельзя показывать. Я думаю, что примерно такой же конфликт может быть и между режиссером и его героем. Он может его не любить, но он может при этом точно знать, что эта фактура человеческая и фактура его реальности должна быть представлена.
Елена Фанайлова: Что режиссера фильма толкает на изучение этого, скажем мягко, аспекта человеческой жизни?
Виктория Белопольская: Я думаю, что у данного режиссера, которую зовут Кларисс Хан, и она преимущественно не документалист, а медиахудожник, есть ощущение ответственности, как у медиахудожника, как у снимающего человека, перед разными видами реальности. Она считает, что многое должно быть если не объяснено, то представлено. Оно должно быть представлено, с одной стороны, для толкования, а с другой стороны, для предъявления этого зрителю, чтобы зритель смог большее принимать в жизни. Это речь о приятии. И я думаю, что этот гуманитарный посыл там был возможен.
Виталий Манский: Я хочу анонсировать появление еще одного участника нашего "круглого стола", прилетевшего специально для того, чтобы поучаствовать в обсуждении на Радио Свобода из Америки, нашего друга, коллегу и товарища Андрея Загданского, который на фестивале представит в конкурсной программе свой фильм "Мой отец Евгений". И вопрос – любит ли режиссер или должен ли режиссер любить своего героя? – в контексте фильма-портрета своего отца и, как в отражении, самого себя, потому что в каком-то смысле это автопортрет, любопытен здесь. Я считаю, что в документальном кино автопортрет – это вообще самая сложная штука. Мы с удовольствием раздеваем кого угодно, но при этом сами, как правило, застегнуты на все пуговицы. И как только мы добираемся до автопортрета, все наши представления, все наши заявления о стремлении к реальности разбиваются, как волны о скалы. Как в свое время ван дер Койкен, когда уже был болен...
Виктория Белопольская: Картина называлась "Слишком долгие каникулы".
Виталий Манский: ...и знал, что дни его сочтены, и он делает картину – как бы эпилог собственной жизни. А это был режиссер, всегда внедряющийся в жизнь, вскрывающий, открывающий, предъявляющий. Вдруг такая идиллическая картина, такая мифология, просто какой-то ангел во плоти летает на экране. Или картина Герца Франка, которую тоже многие обсуждали, даже критиковали, "Flashback", когда ему делают операцию на открытом сердце, то есть, по сути, вынимают сердце, и мы это видим. И в это мгновение – клиническая смерть. И он рассказывает всю свою жизнь. И многие его друзья говорили, что "это не его жизнь, это не Герц Франк, это не наш Герц, которого мы знали, это кто-то другой".
Фрагмент программы "Свобода в клубах".
Речь пойдет о документальном кино, которое москвичи смотрят на четвертом фестивале "Артдокфест". На фестивале того кино, которое можно называть неформатным, можно называть тем кино, которое никогда (или почти никогда) не попадет на центральные каналы российского телевидения. Но для меня это кино, прежде всего, живое, которое говорит о новых русских героях, богатых и бедных, веселых и грустных, пассивных и, наоборот, с какой-то активной жизненной позицией. То есть, о новой России, которая почти никогда не попадает в кадр телевидения, зато режиссеры документального кино имеют дело непосредственно с нею, как с жизнью. И какими-то своими способами показывают нам эту жизнь так, что мы начинаем этим героям сочувствовать, переживать за них, думать, как у них дальше жизнь сложится. Или испытывать сложные, негативные чувства к этим героям, потому что у них может быть разная мораль и нравственность.
Наши гости: президент фестиваля кинорежиссер, продюсер Виталий Манский; программный директор фестиваля, критик Виктория Белопольская; режиссер Кирилл Макаренков, он представляет фильм "Плотогоны", это дебют; Юлия Панасенко, режиссер фильма "Outro"; французский гость Томас Бальмес представляет три фильма в программе "Ретроспективы": "Христос приходит к папуасам", "Страховой случай" и "Малыши". Андрей Загданский привез на фестиваль фильм "Мой отец Евгений".
Елена Фанайлова. Глядя на программу, как на конкурсную, так и внеконкурсную, я понимаю, что бы я посмотрела. "Блокадную книгу" Александра Сокурова, которая сделана по мотивам книги Даниила Гранина и Алеся Адамовича. Я бы посмотрела фильм "Немецкие души. Жизнь после колонии "Достоинство" – это душераздирающая история про то, как организовывается бывшим фельдшером люфтваффе колония для неблагополучных мальчиков, и что из этого выходит. Я бы посмотрела непременно (если бы уже не смотрела) фильм Валерия Балаяна "Любите меня, пожалуйста" о смерти Насти Бабуровой. И Тофика Шахвердиева "Поиски ваххабитов в горах Дагестана".
На Радио Свобода президент фестиваля Виталий Манский уже рассказывал о фильме открытия – это "Видеократия", шведско-итальянская лента, Берлускони является одним из его главных героев. Это фильм об искаженной реальности, которую формирует телевидение и политики. Открытие сопровождалось комментарием Леонида Парфенова известным недавним, в котором он поставил диагноз и обществу, и телевидению, но, как мне кажется, сказав просто то, что у всех давно уже в умах.
Я попросила бы авторов описать ваши фильмы.
Юлия Панасенко: Фильм мой называется "Outro", это музыкальный термин, который аналогичен литературному понятию "эпилог". То есть в музыкальном произведении или в музыкальном альбоме, например, это очень часто последняя композиция. Мой фильм о женщине молодой, 38-летней, которой сейчас уже нет в живых. Зовут ее Светлана Донскова. Мы были соседями, мы были дружны. И фильм я начала снимать в очень сложный для нее период, когда она уже пережила операцию онкологическую, и в общем-то, была в подвешенном состоянии. Оставалась надежда на то, что она останется жить, но потом стало понятно, что этого не произойдет. Фильм об этом человеке, о том, как она готовится к своему уходу и пытается решить самый главный, не решенный вопрос в своей жизни – отношения с собственной мамой. В кадре они встречаются, но снята первая встреча за долгие три года их жизни порознь.
Елена Фанайлова: Юля, как ваша героиня позволила вам снимать этот фильм о ее болезни? С какими чувствами она отнеслась к вашей идее этой съемки?
Юлия Панасенко: Прежде чем мне героиня позволила это сделать, я должна была сама себе это позволить. Честно говоря, это было очень сложно для меня. Я узнала о болезни в ноябре прошлого года, практически год прошел, и позволила я себе это снимать только в марте. И начав ее снимать, я ей не говорила об этом. Это была как бы игра. Она привыкла, что я все время с камерой. Я и камера – неразлучные друзья. Поэтому к тому, что я иногда ее снимала в кругу наших общих знакомых, она относилась как к совершенно нормальной ситуации. Но в какой-то момент я поняла, что мне нужно признаваться, что нам нужно это обсудить, и это было очень сложно для меня. Мне кажется, для меня это было сложнее, чем для нее. У меня даже есть такое подозрение, что она поняла еще до того, как я ей сказала об этом, что происходит. Но она как будто бы ждала от меня этой фразы. Я пришла к ней домой и сказала: "Прости меня, мне очень тяжело, потому что я думаю, что ты можешь меня не понять. Но я считаю, что ты должна быть героиней моего фильма". Она улыбнулась и сказала: "Да, это здорово! Я согласна". Тогда я ей объяснила, что я буду за ней постоянно ходить с камерой и не в самые, может быть, лучшие моменты ее жизни. И спросила, готова ли она мне это позволить сделать, и готова ли она к тому, что я ей не покажу ни одного кадра. Она сказала: "Да, я поняла тебя. Я поняла, что это нужно. ОК".
Кирилл Макаренков: Мой фильм называется "Плотогоны", он состоит из трех частей. Первая часть – "Лесорубы". На севере Костромской области лесорубы валят лес, готовят на плотбищах (места у реки) гигантские плоты, куда должны прийти по весенней высокой воде катера плотогонов и забрать плоты. Вторая часть называется "Плотогоны": готовятся катера, выходят сплавщики к верховьям рек Вохма и Ветлуга, приходят в деревню, ждут высокую воду. И когда они, наконец, дожидаются, они забирают плоты. Начинается третья часть "Сплав", в которой третий герой появляется – старик, и он уводит плот. Я снимал фильм как соцреалистическое полотно. Я в детстве собирался стать художником-монументалистом. Я большой поклонник сурового стиля в соцреализме. Андронов, Третьяковская галерея, сейчас на Крымском валу в постоянной экспозиции это прекрасное полотно. И меня всегда интересовали суровые мужчины с суровыми лицами. Я нашел этих героев на севере Костромской области, и они превзошли мои ожидания. И каждый раз у меня герои были абсолютно с картин художников сурового стиля. Художник Нисский – обожаю! И по поводу героев. Зарубежные коллеги меня спрашивают: "Как они тебе так доверяют?". Они думают, что это постановка по большей части. Они видели мое отношение, они видели, что мы зимой работаем по пояс в снегу. И так как я все сам решаю в своем кино, у меня нет продюсеров со стороны, и единственный человек, который мне задает конфликтные вопросы, – мой композитор и звукорежиссер. У него по поводу всего есть мнение. И в какой-то момент его очень раздражал герой третьей части – старик, хитроватый капитан Леонид Суворов. Он говорит: "Как ты относишься к своим героям?". Я говорю: "Я их люблю". Он говорит: "Ну, ладно", – и ушел сводить все.
Томас Бальмес: Выбирая моих героев, я никогда не стремлюсь выбрать кого-то однозначного. Для меня интересно оставаться в сомнении, мало того, что я лично сомневался бы в отношении моего героя, но чтобы и публика, выходя с сеанса, задавала себе больше вопросов, чем получала ответов.
Елена Фанайлова: О чем ваш фильм "Малыши"?
Томас Бальмес: "Малыши" – это, наверное, один из самых простых фильмов, снятых в документальном кино. И с драматургической структурой, которой практически не существует. Я наблюдал за четырьмя малышами с момента их рождения до 1,5 лет. Там нет конфликтов, нет убийств, нет никаких драм. А вся эта простая история сделана для того, чтобы поднять все те же вопросы, которые я задавал в своих предыдущих фильмах: наш способ восприятия мира, задать себе вопрос о том, каков он и как мы по-разному его воспринимаем. И представив четыре совершенно различных истории – от быта, полностью лишенного материального окружения, до высокотехнологичного быта японского малыша – я хотел показать моим зрителям различия в существовании этих людей с тем, чтобы они сами себе задали вопрос: зависит ли наше самочувствие, наше моральное ощущение себя от достижений цивилизации?
Елена Фанайлова: Дети еще и разных национальностей.
Томас Бальмес: Да, там есть малыш из Намибии, который живет так, как живут люди тысячи лет, без каких-то материальных достижений наших. Монгольский ребеночек, у которого немножко больше есть средств облегчения жизни, но не намного. Американская семья, но могла бы быть любая семья из западной страны. И семья из самого центра Токио, которую можно было бы назвать семьей из научной фантастики – настолько облегчен быт.
У меня не было задачи представить социальную ситуацию в стране. Это семьи, и я бы хотел, чтобы их воспринимали просто как счастливые семьи в Намибии, в Монголии, в Японии. Для меня это были счастливые семьи. Я провел с семьей из Намибии 120 дней, я их снимал на протяжении 120 дней. Ни разу я не видел этих детей расстроенными, плачущими, чем-то недовольными – этого не было. Была единственная проблема – это первая сцена фильма, когда я привез пластиковую бутылочку, и ребенок ее требует, пытается отнять – это было единственное переживание. Так получилось, что пластиковая бутылка – это единственная вещь, которая пришла из западного мира в эту деревню и создала конфликт. Я совершенно не пытался с помощью монтажа или каких-то исключений создать идеальную картинку. Я снимал так, как это представлялось в реальности. А моя предвзятость состоит только в том, что я выбрал Намибию, как очень особенное государство в Африке, я выбрал именно племя имбо, которое особо поражает именно своей гармонией с окружающей средой, в которой они живут. Мне было очень интересно показать этот фильм моим имбо, которые с ужасом взирали на маленьких американцев и маленького японца. Они говорили: "Боже мой! Бедные дети, как же они живут?!".
Елена Фанайлова: В специальных программах два фильма Виталия Манского – "Николина гора. Послесловие" и фильм о далай-ламе. Это фильмы позапрошлого года. У меня не возникает вопроса, любит ли Манский далай-ламу или не любит – это вопрос из другого ряда. Он показывает жизнь этого человека, и большое счастье для зрителя, что режиссеру удалось к нему так близко подобраться. Потрясающий человек, урок моральный всем. Но люди, которые являются героями фильма о Николиной горе, жаловались мне, Виталий, что режиссер не любит их, что он показал их с довольно неприглядной стороны. Ваш комментарий, пожалуйста.
Виталий Манский: Я много фильмов снял. И у меня есть герои, которых я готов был убить просто. Например, когда я снимал фильм "Тату". Я всегда открыто говорю это своим героям, то есть я не скрываю своих чувств. Ваню Шаповалова я бы придушил в любой съемочный день. При этом мы с ним дружили, дружим и дружить будем. Но я считаю, что делать кино, не имея активного отношения к своему герою, просто нельзя. И я считаю, что нельзя снимать кино с безразмерно влюбленным отношением ко всему миру. Ну, хорошо, что у Томаса это получается. А у меня – нет. И в "Николиной горе" я каждым своим героем по отдельности просто восхищаюсь. А все вместе – это такая банка пауков!.. Я-то живу в соседнем поселке. На собраниях в нашем поселке, где мы проводим воду, газ, генералы в рукопашную идут. Но в этом и смысл документального кино – чтобы предъявлять реальность, а не какие-то сахарные сиропы с пудрой, а иногда и соплями.
Елена Фанайлова: Виталий Манский еще и автор фильмов о трех президентах. Должен ли автор Манский был любить этих героев – трех российских президентов?
Виталий Манский: А как можно любить президентов? Нормальный человек может любить президентов? Мы видим фильмы, где автор любит президента. Более страшного, более бессмысленного и бездарного фильма я не видел в своей жизни. Это фильм называется "55", фильм Никиты Михалкова, посвященный 55-летию нашего президента. Всякое случается с людьми, всякий может заболеть, впасть в маразм. Ребята, если я сниму такой фильм когда-нибудь, – усыпите меня.
Виктория Белопольская: У нас вчера с Томасом была дискуссия. Как ни странно, у меня такая же проблема, как у человека, который составляет программу. У нас в программе французского документального кино, которая называется "Откровенно.fr", есть фильм "Карима". Это фильм о девушке, которая практикует садо-мазо доминирование. И это действительно очень откровенная картина. Она страшно раздражает людей. Настоящие документалисты, например, как Томас, уходят после 20 минут картины, для них нет смысла ее смотреть дальше. Простые зрители находятся в шоковом состоянии. Мне этот фильм не нравится совершенно, я его не люблю, тем не менее, я считаю, что он должен быть показан на фестивале – потому что он расширяет наше представление о документальном герое, о взаимоотношениях автора с героем, о взаимоотношениях автора с реальностью, о том, что можно показывать, а чего нельзя показывать. Я думаю, что примерно такой же конфликт может быть и между режиссером и его героем. Он может его не любить, но он может при этом точно знать, что эта фактура человеческая и фактура его реальности должна быть представлена.
Елена Фанайлова: Что режиссера фильма толкает на изучение этого, скажем мягко, аспекта человеческой жизни?
Виктория Белопольская: Я думаю, что у данного режиссера, которую зовут Кларисс Хан, и она преимущественно не документалист, а медиахудожник, есть ощущение ответственности, как у медиахудожника, как у снимающего человека, перед разными видами реальности. Она считает, что многое должно быть если не объяснено, то представлено. Оно должно быть представлено, с одной стороны, для толкования, а с другой стороны, для предъявления этого зрителю, чтобы зритель смог большее принимать в жизни. Это речь о приятии. И я думаю, что этот гуманитарный посыл там был возможен.
Виталий Манский: Я хочу анонсировать появление еще одного участника нашего "круглого стола", прилетевшего специально для того, чтобы поучаствовать в обсуждении на Радио Свобода из Америки, нашего друга, коллегу и товарища Андрея Загданского, который на фестивале представит в конкурсной программе свой фильм "Мой отец Евгений". И вопрос – любит ли режиссер или должен ли режиссер любить своего героя? – в контексте фильма-портрета своего отца и, как в отражении, самого себя, потому что в каком-то смысле это автопортрет, любопытен здесь. Я считаю, что в документальном кино автопортрет – это вообще самая сложная штука. Мы с удовольствием раздеваем кого угодно, но при этом сами, как правило, застегнуты на все пуговицы. И как только мы добираемся до автопортрета, все наши представления, все наши заявления о стремлении к реальности разбиваются, как волны о скалы. Как в свое время ван дер Койкен, когда уже был болен...
Виктория Белопольская: Картина называлась "Слишком долгие каникулы".
Виталий Манский: ...и знал, что дни его сочтены, и он делает картину – как бы эпилог собственной жизни. А это был режиссер, всегда внедряющийся в жизнь, вскрывающий, открывающий, предъявляющий. Вдруг такая идиллическая картина, такая мифология, просто какой-то ангел во плоти летает на экране. Или картина Герца Франка, которую тоже многие обсуждали, даже критиковали, "Flashback", когда ему делают операцию на открытом сердце, то есть, по сути, вынимают сердце, и мы это видим. И в это мгновение – клиническая смерть. И он рассказывает всю свою жизнь. И многие его друзья говорили, что "это не его жизнь, это не Герц Франк, это не наш Герц, которого мы знали, это кто-то другой".
Фрагмент программы "Свобода в клубах".
