На экраны Европы вышел новый фильм швейцарского режиссера Урса Одерматта "Майн Кампф" – о молодом Адольфе Гитлере. В основу картины легла пьеса Джорджа Табори "Майн кампф. Фарс", написанная в 1987 году. Почему фигуры великих преступников, таких, как Адольф Гитлер, привлекают внимание деятелей искусства и становятся объектами множественных интерпретаций? О воплощениях зла в интервью Радио Свобода рассуждает московский историк культуры Ян Левченко:
– Культура всегда с большой охотой проигрывает сценарии взаимоотношений со злом. Искусство, тем более повествовательное, к которому относятся и литература, и кинематограф, и даже живопись в известном смысле, нуждается в сопротивлении, конфликте. Человек живет, пока продолжается борьба, в том числе и та, которой посвящен этот фильм о Гитлере. Зло – это воплощение "другого", которое настойчиво занимает человека. Другой всегда за спиной, ты оборачиваешься, а его нет, и чтобы упорядочить эти отношения с "другим", человек, как мне кажется, и выносит эти страхи из темных глубин своего сознания.
– В немецкоязычном культурном пространстве фигура Гитлера имеет особое значение, она тесно связана с коллективной совестью. Чего больше в постоянном обращении к этой фигуре – интеллектуальной рефлексии, попытки понять, как могло случиться, что Гитлер стал тем, кем он стал, или это лечение психологических комплексов?
– Конечно же Германия пытается осознать, как могло произойти такое. Гитлер – лишь символическое воплощение зла. Понятно, что к нему ничего не сводится, точно так же, как советский террор не сводится к Сталину. Но, тем не менее, есть очень здоровое, правильное, на мой взгляд, стремление исследовать этот феномен для того, чтобы объяснять это человеку, у которого нет собственных воспоминаний о произошедшем. Возрождение темы Гитлера в 21 веке – это прямое следствие того, что постепенно уходит поколение тех, кто это видел и ощутил на себе непосредственно.
– Психологи говорят, что проговорить проблему – значит, обозначить пути ее решения. Очевидно, культура отчасти этим и занимается. Если говорить о России с ее непростым опытом 20 века, о каком уровне общественной рефлексии может идти речь? Можно ли сравнить его с германским или американским (поствьетнамским) опытом?
– Россия пока обнаруживает полное отсутствие готовности к такого рода рефлексии. Я не имею в виду отдельных режиссеров, если ограничивать разговор кинематографом, но уровень массовой продукции говорит о том, что на данном этапе люди, производящие этот продукт, считают народ неготовым принимать уроки истории. Мне кажется, это оскорбительно, потому что любой нормальный человек, способный мыслить, сделает свои выводы, посмотрев такие какртины, как "Катынь", или "Враг у ворот". В нашем обществе любые проявления аналитического подхода к истории (в первую очередь истории Второй мировой войны) не включаются в контекст мировых процессов. Это, так сказать, наша борьба – тот же "майн кампф", только наоборот. Все это говорит о том, что пока мы, видимо, не готовы анализировать свое прошлое. И в конечно итоге эта неготовность проявляется в превентивной агрессии.
– Культура всегда с большой охотой проигрывает сценарии взаимоотношений со злом. Искусство, тем более повествовательное, к которому относятся и литература, и кинематограф, и даже живопись в известном смысле, нуждается в сопротивлении, конфликте. Человек живет, пока продолжается борьба, в том числе и та, которой посвящен этот фильм о Гитлере. Зло – это воплощение "другого", которое настойчиво занимает человека. Другой всегда за спиной, ты оборачиваешься, а его нет, и чтобы упорядочить эти отношения с "другим", человек, как мне кажется, и выносит эти страхи из темных глубин своего сознания.
– В немецкоязычном культурном пространстве фигура Гитлера имеет особое значение, она тесно связана с коллективной совестью. Чего больше в постоянном обращении к этой фигуре – интеллектуальной рефлексии, попытки понять, как могло случиться, что Гитлер стал тем, кем он стал, или это лечение психологических комплексов?
– Конечно же Германия пытается осознать, как могло произойти такое. Гитлер – лишь символическое воплощение зла. Понятно, что к нему ничего не сводится, точно так же, как советский террор не сводится к Сталину. Но, тем не менее, есть очень здоровое, правильное, на мой взгляд, стремление исследовать этот феномен для того, чтобы объяснять это человеку, у которого нет собственных воспоминаний о произошедшем. Возрождение темы Гитлера в 21 веке – это прямое следствие того, что постепенно уходит поколение тех, кто это видел и ощутил на себе непосредственно.
– Психологи говорят, что проговорить проблему – значит, обозначить пути ее решения. Очевидно, культура отчасти этим и занимается. Если говорить о России с ее непростым опытом 20 века, о каком уровне общественной рефлексии может идти речь? Можно ли сравнить его с германским или американским (поствьетнамским) опытом?
– Россия пока обнаруживает полное отсутствие готовности к такого рода рефлексии. Я не имею в виду отдельных режиссеров, если ограничивать разговор кинематографом, но уровень массовой продукции говорит о том, что на данном этапе люди, производящие этот продукт, считают народ неготовым принимать уроки истории. Мне кажется, это оскорбительно, потому что любой нормальный человек, способный мыслить, сделает свои выводы, посмотрев такие какртины, как "Катынь", или "Враг у ворот". В нашем обществе любые проявления аналитического подхода к истории (в первую очередь истории Второй мировой войны) не включаются в контекст мировых процессов. Это, так сказать, наша борьба – тот же "майн кампф", только наоборот. Все это говорит о том, что пока мы, видимо, не готовы анализировать свое прошлое. И в конечно итоге эта неготовность проявляется в превентивной агрессии.
