Ссылки для упрощенного доступа

Железный Феликс


Ключевые слова этой недели – "Железный Феликс". На днях префект Центрального округа Москвы Сергей Байдаков в очередной раз заявил, что на Лубянской площади не может быть никакого другого памятника, кроме монумента Феликсу Дзержинскому.

Главного чекиста страны вполне официально называли и Железным Феликсом, и Рыцарем революции. У его соратников тоже были пафосные именования. Тут впору вспомнить средневековую и даже древнерусскую традиции, считает доцент Историко-архивного института РГГУ Филипп Тараторкин, который, правда, делает существенную оговорку:

– Это сходство более внешнее, чем сущностное. Дело в том, что практика двух имен, будь то псевдонимы, партийные клички или народные именования, имеет очень давнюю историю. И не большевики это придумали. Другой вопрос, что в практике революционного движения это стало общим местом. Если вы откроете любой революционный справочник, вышедший и в 20-е годы, и в так называемые годы застоя, при всех купюрах, которые там по цензурным соображениям допускались, все равно невозможно было скрыть, что все имена какие-то ненастоящие. Один псевдоним, другой псевдоним…

Я напомню вам про Валькирию Революции – Александру Михайловну Коллонтай. Замечательный образ – Валькирия Революции! В средневековой Руси такие двойные имена, порой причудливые, тоже были. Например, Всеволод Большое Гнездо. Большое Гнездо – потому что у него была большая семья, 12 сыновей. Юрий Долгорукий – долгие руки, которые протягиваются далеко и укрепляют свое политическое могущество за счет присоединения других земель. Это были вполне респектабельные политические имена. Никто их не воспринимал как бранные клички, никто им не удивлялся, потому что они отражали некую суть.

– Даже Иван Грозный был назван так не потому, что подданные боялись его нрава, а после победы в казанском походе.

– А я к этому добавлю, что Иван Грозный был не первый Иван Грозный. Иваном Грозным называли уже Ивана III. Причем, это было очень распространенное именование, которое отразилось в документах того времени. Но Иван Грозный, который Иван IV, его в этом смысле по популярности перекрыл. Так что, можно сказать, что "Грозный" – почти что служебный термин. Царь должен быть грозным, а иначе какой же он царь?

– Не всегда. Алексей Михайлович, отец Петра I, был Тишайший.

Кто у тебя в плену? Тот, кому ты навязал свой язык и свою систему понятий. Это подчинение массового сознания, перекодировка
– Но это скорее исключение, чем правило. Как бы то ни было, эти имена функционировали как отражение сути. А когда наступила другая эпоха, когда появились пламенные революционеры, заработали другие языковые механизмы. Во-первых, их новые имена давались в связи с подпольной работой, с цензурой, с двойным дном. Отсюда все эти "кобы", "старики" – кто учился в школе в советские времена, знает: это псевдонимы Сталина и Ленина.

Во-вторых, поделюсь соображением полумистического характера, хотя, конечно, сами революционеры никакой мистики сюда не вкладывали. Что-то подобное известно нам как раз из жизни средневековой Руси, когда подлинное имя надо загородить. Например, Малюта Скуратов. До чего же кровавый! Руководитель аппарата опричнины! Он не был никакой, конечно, Малюта. Он был Григорий. И Скуратов он, конечно, не был, – то есть возникло двойное прозвище. Его настоящее христианское имя загорожено в силу того, что у него функционал, как бы мы сказали сегодня, таков, что под своим именем даже и неловко жить. И перед Богом небезопасно. Поэтому на место подлинного имени подставляется некая псевдореальность. Так было и с революционерами. Потому что они функционировали как винтики, в некоей новой реальности, которая была партией нового типа. Соответственно, в ней были и новые люди. Значит, у этих новых людей должно быть какое-то новое имя.

Вспоминается еще и другое – более поздняя мифология, связанная с революционными именами. У Андрея Вознесенского было стихотворение. Оно обычно по первой строчке называется "Я в Шушенском в лесу слоняюсь". Там проводится идея, что Ленин – это не просто человек. Ленин – это некий дух, который частично вселился в Степана Разина, потом в Емельяна Пугачева, потом даже и в Андрея Рублева как-то уже вселялся, а потом там такая строчка: "В Ульянова вселился Ленин, так, что пиджак трещал по швам".

– В 70-е годы в советской литературе и – шире – в искусстве создавалось много подобных произведений. Время, как известно, было застойное. Но хотелось какого-то полета мысли, вот и занимались освоением этой мифологии. В ходу, помню, было устойчивое выражение "молодая Советская республика" – в этом слышалось что-то возвышенное. Ложный романтизм упорно культивировался. Но вот что существенно: таких новых наименований как Всероссийский староста, Отец всех народов, наш с вами Железный Феликс – этого уже не возникало. Традиция отошла в область истории. Почему?

– А это очень просто. В революционные годы происходило становление нового языка. Нового не в узком, не в филологическом, а в более широком смысле. Ведь это же не только партийные клички и псевдонимы. Это еще и бесконечные аббревиатуры, и прочие проявления новояза. Это элементы конструирования новой реальности, в которой будет существовать язык, который мы навяжем. Ведь кто у тебя в плену? Тот, кому ты навязал свой язык и свою систему понятий. Это подчинение массового сознания, перекодировка, – считает Филипп Тараторкин.

Мы же обратим внимание на то, что Сергей Байдаков высказался за возвращение Железного Феликса как раз в тот момент, когда до двадцатилетия победы над путчем 1991 года остались считанные дни. Одним из знаковых событий той поры был демонтаж памятника Дзержинскому.

Материалы по теме

XS
SM
MD
LG