Нью-Йорк встречает меня рекламным объявлением в метро: «Женский медицинский центр «Выбор» - 40 лет женщины помогают женщинам». И пояснение мелким шрифтом про то, что этот центр организован женщинами для всех женщин, чтобы предоставить им возможность самостоятельно принимать решения о своем теле и здоровье.

Мой доклад на конференции, на которую я приехала, посвящен принятому осенью закону, ограничивающему женщинам России доступ к абортам; основная мысль, стоящая за этим законом – что женщины то ли слишком глупы, то ли слишком жестоки, чтобы принимать решения о своем теле самостоятельно.

Вечером в городе я вижу, как на площади Юнион-Сквер молодой человек в галстуке-бабочке оборачивается навстречу другому юноше, и они вдохновенно целуются, полные нежностью ранней влюбленности. На церквях радужные флаги, говорящие, что здесь гомосексуальность и трансгендерность не считают грехом. В огромном игрушечном магазине Toys R Us два мужчины постарше катят детскую коляску, о чем-то увлеченно разговаривая друг с другом и с ребенком; только присмотревшись, я замечаю, что на спинке коляски их пальцы переплетаются.
Придя домой, я узнаю из новостей, что Санкт-Петербург принял закон «о пропаганде гомосексуализма несовершеннолетним». Бодрящий контраст.

В Филадельфии, «колыбели независимости», в галерее, ведущей к Колоколу Свободы, одному из символов независимости США, отдельный зал посвящен Женскому Колоколу Свободы, заказанному суфражистками в 1915 г. в качестве символа борьбы за женское равенство. У женского колокола язык был закреплен так, что он не звучал, как не могли звучать голоса женщин. Он прозвучал тогда, когда женщины получили право голоса.

В России даже правозащитники и борцы за честные выборы то и дело говорят, что женщинам на митингах не место, «как и детям», и даже не замечают оскорбительности этой фразы.

Пожилой смотритель в музее науки рассказывает мне про женщин-математиков, искренне сочувствуя тому, как трудно им было пробиваться, как некоторых называли в мужском роде, лишь бы не признавать, что женщина тоже может заниматься наукой. Мысль, что женщинам не место в математике, его изумляет и оскорбляет.

На доске объявлений Гарварда сразу три рядом: «День феминистского каминаута», «Каково быть геем в Гугле? (Открытый гей на работе)» и «Кто такие асексуалы?». Наклейки «Так выглядит феминист» попадаются тут и там, даже на животе игрушечного желтого человечка M&Ms.

На кафедрах вузов расклеены радужные таблички: «Вам здесь рады». Где-нибудь обязательно идет пьеса «Монологи вагины». В Нью-Йорке есть памятник Стоунволльскому восстанию; в Бостоне – мемориал знаменитым бостонским женщинам-активисткам.

Нет, Америка совсем не идеальна в этом плане: на наше мероприятие, посвященное репродуктивным правам, приходит стайка детей-пролайферов, повторяющих заученные проповеди о «ценности жизни», в Теннеси идет война за то, можно ли рассказывать подросткам о гомосексуальности что-то кроме плохого, американские феминистки все еще бьются со «стеклянным потолком». Но здесь об этом говорят вслух - в прессе, в политике, на улицах. Здесь звучат разные голоса, происходит диалог, шаг за шагом идет движение вперед. О женских проблемах говорят как о существующих и важных. О проблемах ЛГБТ помнят и знают. Слово «гендер» не звучит здесь инородным, не вызывает возмущения или насмешки. История перемен известна, ей посвящены выставки, памятники, уроки в школах.

Мне очень хочется, чтобы в России было так же.