Американское государство расходует средства налогоплательщиков на науку и искусство, хотя это и вызывает время от времени недовольство этих самых налогоплательщиков. Вопрос, зачем вообще выделять на это бюджетные деньги, помимо прагматических, имеет и общий ответ: это необходимо для самого существования государства.
“Мы, люди, можем идентифицировать далекие галактики, мы можем изучать частицы меньше атомов, но мы все еще не разгадали загадку трех фунтов вещества, находящегося у нас между ушами” – с этими словами президент США Барак Обама в начале апреля объявил о намерении выделить в следующем году 100 миллионов долларов на программу исследования мозга, которые, как надеются, помогут в борьбе с такими недугами, как болезнь Альцгеймера и аутизм, или с последствиями инсульта.
В бюджете 2014 финансового года предусмотрено, что деньги будут выделяться через организации, занимающиеся государственной поддержкой науки: Национальные институты здравоохранения (NIH), легендарное Агентство оборонных передовых исследовательских проектов (DARPA), Национальный научный фонд (NSF). Одновременно будут изучены этические вопросы, связанные с исследованиями мозга.
Обосновывая свою инициативу, Обама упомянул о том, что каждый доллар, вложенный в проект расшифровки генома человека, принес 140 долларов американской экономике.
Хороший пример того, как американскому президенту приходится объясняться по поводу денег, которые он собирается расходовать, особенно в условиях, когда оппозиция в Конгрессе требует решительного сокращения расходов. На самом деле проект по исследованиям мозга кажется безупречным: 100 миллионов не такие большие деньги для измеряемого триллионами бюджета США, и это вложение может оказаться очень экономически оправданным – одна болезнь Альцгеймера обходится стране примерно в 200 миллиардов долларов ежегодно. Поэтому неудивительно, что сама идея спонсировать исследования нашла поддержку, видимо, всего спектра политических сил. Но даже это не означает, что президентский 100-миллионный план полностью одобрен: представитель одного из лидеров республиканцев – спикера Палаты представителей Джона Бейнера заявил, что исследования важные, их надо финансировать, но – перераспределив уже выделенные на поддержку науки средства.
Легко представить, что бывает, когда сам проект вызывает споры, — возьмем в качестве примера продолжавшиеся более десятилетия политические битвы вокруг вопроса о государственной поддержке исследований стволовых клеток, полученных из человеческих эмбрионов.
Прагматические соображения возможной пользы от таких исследований столкнулись с религиозной этикой. Неслучайно добавление в нынешнем заявлении Обамы: исследования мозга будут сопровождаться исследованием этических вопросов, с ними связанных.
Тут важно подчеркнуть: в дебатах о стволовых клетках не шла речь о запрете исследований, только о вопросе, выделять ли на них бюджетные средства. Это очень интересная тема: зачем обществу выделять деньги (деньги налогоплательщиков, то есть свои, кровные) на что-то, что не нравится значительной части общества. Когда речь идет об исследованиях мозга, да даже и о стволовых клетках, все понятно. Нетрудно увидеть с точки зрения эволюции человеческих сообществ, что лучшие перспективы выжить у того сообщества, которое тратит средства на науку: нужно совершенствовать оружие, нужно лечить население, кроме того, прогресс открывает пути к экономическому процветанию.
Все эти практические доводы приводил в своем знаменитом докладе "Наука без пределов" Вэнивар Буш – блестящий инженер, который во время Второй мировой войны возглавлял в США правительственные ведомства, отвечавшие за научные разработки в военных целях. Доклад был написан по просьбе президента Рузвельта – о том, как должны быть устроены отношения государства и науки. 25 июля 1945 года документ был направлен уже президенту Труману. Буш писал в докладе: “Поскольку здоровье, благополучие и безопасность являются надлежащей заботой правительства, научный прогресс представляет и должен представлять для правительства жизненный интерес. Без научного прогресса общественное здравоохранение ухудшится, без научного прогресса мы не сможем надеяться на улучшение стандартов жизни или на увеличение рабочих мест для наших граждан, и без научного прогресса мы не сможем отстоять наши свободы от тирании”.
Так же очевиден смысл научных разработок в военных целях. Буш приводит в пример изобретение радаров для борьбы с германскими подлодками. Но министерство обороны финансирует и фундаментальные исследования, не имеющие немедленного приложения к созданию оружия. Этим занимается как раз Агентство оборонных передовых исследовательских проектов, упомянутое в планах по исследованию мозга. DARPA причастно к созданию массы новых технологий, самая распространенная из которых, видимо, интернет.
В этой части деятельности агентства, кажется, нет ничего секретного. Мой брат Юлий Барышников, профессор Иллинойского университета, а до того заведующий одним из подразделений компании Bell lab, прославившейся множеством изобретений, легко признается, что получает гранты от военных. “Ты не разглашаешь сейчас страшную военную тайну?” – спрашиваю я его. “Нет. Более того, в каждой своей статье, написанной при поддержке военного ведомства, я в некотором смысле обязан указать, что эта работа поддерживалась министерством обороны”, – отвечает он, - "они настаивают на том, чтобы ты все это публиковал. Они считают, что если Америка будет сильна во всех звеньях этой цепочки - от самых завиральных идей вплоть до того, что уже летает, прыгает и бегает - то только так страна может существовать."
О том, зачем министерству обороны исследования, не имеющие немедленного прикладного значения, говорит в упомянутой уже статье Вэнивар Буш: “Фундаментальные исследования без мысли о применении. Они дают общее знание и понимание природы и ее законов. Это общее знание дает возможность ответить на большое число важных практических проблем... Ученый, проводящий фундаментальные исследования, может не интересоваться практическими приложениями его работы, но дальнейший прогресс индустриального развития в конце концов придет к стагнации, если фундаментальные исследования долгое время будут лишены должного внимания”. По другому поводу Буш замечает: открытия часто приходят из отдаленных и неожиданных источников знания. Это согласуется с тем, как видит ситуацию Юлий Барышников: "невозможно сказать - мы сейчас будем финансировать то-то, потом отсюда проистечет то-то. Нет. Нужно подпитывать все звенья цепочки, включая, конечно, самое начальное. Потому что если не будет завиральных идей, не будет каких-то таких вещей, которые кажутся совершенно неприменимыми к военному делу, и инженеры об этом никогда не узнают, то они действительно останутся непримененными. А кто-то другой найдет."
К этому делается важное добавление – государство, дающее деньги, не должно при этом вмешиваться в направление исследований: "Широкомасштабный научный прогресс исходит из свободной игры свободных интеллектов, находящих себе тему по собственному выбору, который им диктует их собственное любопытство, толкающее к исследованию неведомого".
Это превосходная мысль. Буш сам был исследователем (он предвосхитил в своих работах изобретение интернета), поэтому ему, очевидно, детально было известно, что такое внутренняя мотивация ученого. Результатом этой превосходной мысли было устройство системы государственной поддержки науки. Кому выделять деньги, чье исследование должно быть поддержано, решают специалисты той же области, что и авторы этих исследований. Созываются экспертные группы, ученые обсуждают присланные заявки на гранты (причем состав комиссий держится в тайне, чтобы тем, кто отбирает, не приходилось краснеть, встречаясь с теми, кому они отказали) и выносят решение.
Контроль общества над этими средствами существует – через руководство государственных фондов, через Конгресс и администрацию президента, но на самом деле здесь всегда есть зародыш конфликта. Деньги, выделяемые налогоплательщиками, расходуют по своему усмотрению специалисты в узких областях, и их мнение может радикально расходиться с воззрениями общества.
Лучше всего это видно на примере государственного финансирования искусства, которое устроено точно тем же способом, что и финансирование науки. Заявки на гранты рассматриваются комиссиями, куда входят эксперты, люди, обладающие обширными познаниями именно в конкретной области искусства; их рекомендации передаются на рассмотрение Национального совета искусства, состоящего из 18 известных людей, а затем – председателю Национального фонда поддержки искусства.
То есть к принятию решения о выделении денег причастны люди, хорошо разбирающиеся в искусстве. Ясно, что их мнение существенно расширяет границы допустимого в искусстве. А у значительной части общества, налогоплательщиков, выделяющих свои деньги, в том числе и на поддержку искусства, воззрения на него могут оказаться гораздо уже.
Самый знаменитый, наверное, пример таких расхождений – скандал 1989 года вокруг фотографии Piss Christ художника Андреса Серрано. Фотография эта представляет собой изображение распятия, погруженного в стакан с, как пояснил художник, его собственной мочой. Скандал был вызван, в частности, тем, что Серрано получил государственную поддержку. В результате Серрано грантов лишился.
В принципе, это похоже на историю со стволовыми клетками.
Виталий Комар, один из создателей соц-арта и первый (вместе с Александром Меламидом) художник из России, получивший грант Национального фонда поддержки искусства, в беседе со мной заметил, что ограничения на свободу художника в Америке накладываются “снизу” – он рассказал историю о том, как в одном из районов Нью-Йорка жители высказались против установки у них работы Комара, где фигурировал Сталин (вместе с партнерами по Ялтинской конференции Черчиллем и Рузвельтом). Комар тщетно приводил в пример многовековую художественную традицию, которая позволяла изображать демонов. Жители настояли на своем.
“Нет такого отдельного агентства или человека, который создает художественную повестку страны; различные ценности и вкусы различных пожертвователей гарантируют богатое разнообразие художественных работ, налоговые льготы поощряют новые методы частной поддержки, децентрализация помогает отдельным общинам сохранить свою целостность”, – заявляет Национальный фонд поддержки искусства.
Поддержка американским государством искусства и науки идет множеством мелких ручейков-грантов, она не является решающей в каждом отдельном проекте, но сочетается с частным финансированием. Это и преграда на пути злоупотреблений, и мимикрия под естественный поток культуры, состоящий из множества отдельных течений.
На вопрос, зачем вообще государству поддерживать искусство, раз это неминуемо ведет к конфликтам, Комар ответил: так полагается приличному государству. У меня есть более общий ответ. Там, где приходит в упадок культура, в науке настает средневековье, и это уничтожает государство – достаточно вспомнить Германию Гитлера и Советский Союз.
У нас могут быть сомнения в достоинствах фотографии Piss Christ, но первая поправка к Конституции США, гарантирующая свободу слова, а с ней – мнений, неслучайно первая. Слова Вэнивара Буша можно отнести не только к научному прогрессу: “Прогресс исходит из свободной игры свободных интеллектов, находящих себе тему по собственному выбору, который им диктует их собственное любопытство, толкающее к исследованию неведомого”.
“Мы, люди, можем идентифицировать далекие галактики, мы можем изучать частицы меньше атомов, но мы все еще не разгадали загадку трех фунтов вещества, находящегося у нас между ушами” – с этими словами президент США Барак Обама в начале апреля объявил о намерении выделить в следующем году 100 миллионов долларов на программу исследования мозга, которые, как надеются, помогут в борьбе с такими недугами, как болезнь Альцгеймера и аутизм, или с последствиями инсульта.
В бюджете 2014 финансового года предусмотрено, что деньги будут выделяться через организации, занимающиеся государственной поддержкой науки: Национальные институты здравоохранения (NIH), легендарное Агентство оборонных передовых исследовательских проектов (DARPA), Национальный научный фонд (NSF). Одновременно будут изучены этические вопросы, связанные с исследованиями мозга.
Обосновывая свою инициативу, Обама упомянул о том, что каждый доллар, вложенный в проект расшифровки генома человека, принес 140 долларов американской экономике.
Хороший пример того, как американскому президенту приходится объясняться по поводу денег, которые он собирается расходовать, особенно в условиях, когда оппозиция в Конгрессе требует решительного сокращения расходов. На самом деле проект по исследованиям мозга кажется безупречным: 100 миллионов не такие большие деньги для измеряемого триллионами бюджета США, и это вложение может оказаться очень экономически оправданным – одна болезнь Альцгеймера обходится стране примерно в 200 миллиардов долларов ежегодно. Поэтому неудивительно, что сама идея спонсировать исследования нашла поддержку, видимо, всего спектра политических сил. Но даже это не означает, что президентский 100-миллионный план полностью одобрен: представитель одного из лидеров республиканцев – спикера Палаты представителей Джона Бейнера заявил, что исследования важные, их надо финансировать, но – перераспределив уже выделенные на поддержку науки средства.
Легко представить, что бывает, когда сам проект вызывает споры, — возьмем в качестве примера продолжавшиеся более десятилетия политические битвы вокруг вопроса о государственной поддержке исследований стволовых клеток, полученных из человеческих эмбрионов.
Прагматические соображения возможной пользы от таких исследований столкнулись с религиозной этикой. Неслучайно добавление в нынешнем заявлении Обамы: исследования мозга будут сопровождаться исследованием этических вопросов, с ними связанных.
Тут важно подчеркнуть: в дебатах о стволовых клетках не шла речь о запрете исследований, только о вопросе, выделять ли на них бюджетные средства. Это очень интересная тема: зачем обществу выделять деньги (деньги налогоплательщиков, то есть свои, кровные) на что-то, что не нравится значительной части общества. Когда речь идет об исследованиях мозга, да даже и о стволовых клетках, все понятно. Нетрудно увидеть с точки зрения эволюции человеческих сообществ, что лучшие перспективы выжить у того сообщества, которое тратит средства на науку: нужно совершенствовать оружие, нужно лечить население, кроме того, прогресс открывает пути к экономическому процветанию.
Все эти практические доводы приводил в своем знаменитом докладе "Наука без пределов" Вэнивар Буш – блестящий инженер, который во время Второй мировой войны возглавлял в США правительственные ведомства, отвечавшие за научные разработки в военных целях. Доклад был написан по просьбе президента Рузвельта – о том, как должны быть устроены отношения государства и науки. 25 июля 1945 года документ был направлен уже президенту Труману. Буш писал в докладе: “Поскольку здоровье, благополучие и безопасность являются надлежащей заботой правительства, научный прогресс представляет и должен представлять для правительства жизненный интерес. Без научного прогресса общественное здравоохранение ухудшится, без научного прогресса мы не сможем надеяться на улучшение стандартов жизни или на увеличение рабочих мест для наших граждан, и без научного прогресса мы не сможем отстоять наши свободы от тирании”.
Так же очевиден смысл научных разработок в военных целях. Буш приводит в пример изобретение радаров для борьбы с германскими подлодками. Но министерство обороны финансирует и фундаментальные исследования, не имеющие немедленного приложения к созданию оружия. Этим занимается как раз Агентство оборонных передовых исследовательских проектов, упомянутое в планах по исследованию мозга. DARPA причастно к созданию массы новых технологий, самая распространенная из которых, видимо, интернет.
В этой части деятельности агентства, кажется, нет ничего секретного. Мой брат Юлий Барышников, профессор Иллинойского университета, а до того заведующий одним из подразделений компании Bell lab, прославившейся множеством изобретений, легко признается, что получает гранты от военных. “Ты не разглашаешь сейчас страшную военную тайну?” – спрашиваю я его. “Нет. Более того, в каждой своей статье, написанной при поддержке военного ведомства, я в некотором смысле обязан указать, что эта работа поддерживалась министерством обороны”, – отвечает он, - "они настаивают на том, чтобы ты все это публиковал. Они считают, что если Америка будет сильна во всех звеньях этой цепочки - от самых завиральных идей вплоть до того, что уже летает, прыгает и бегает - то только так страна может существовать."
О том, зачем министерству обороны исследования, не имеющие немедленного прикладного значения, говорит в упомянутой уже статье Вэнивар Буш: “Фундаментальные исследования без мысли о применении. Они дают общее знание и понимание природы и ее законов. Это общее знание дает возможность ответить на большое число важных практических проблем... Ученый, проводящий фундаментальные исследования, может не интересоваться практическими приложениями его работы, но дальнейший прогресс индустриального развития в конце концов придет к стагнации, если фундаментальные исследования долгое время будут лишены должного внимания”. По другому поводу Буш замечает: открытия часто приходят из отдаленных и неожиданных источников знания. Это согласуется с тем, как видит ситуацию Юлий Барышников: "невозможно сказать - мы сейчас будем финансировать то-то, потом отсюда проистечет то-то. Нет. Нужно подпитывать все звенья цепочки, включая, конечно, самое начальное. Потому что если не будет завиральных идей, не будет каких-то таких вещей, которые кажутся совершенно неприменимыми к военному делу, и инженеры об этом никогда не узнают, то они действительно останутся непримененными. А кто-то другой найдет."
К этому делается важное добавление – государство, дающее деньги, не должно при этом вмешиваться в направление исследований: "Широкомасштабный научный прогресс исходит из свободной игры свободных интеллектов, находящих себе тему по собственному выбору, который им диктует их собственное любопытство, толкающее к исследованию неведомого".
Это превосходная мысль. Буш сам был исследователем (он предвосхитил в своих работах изобретение интернета), поэтому ему, очевидно, детально было известно, что такое внутренняя мотивация ученого. Результатом этой превосходной мысли было устройство системы государственной поддержки науки. Кому выделять деньги, чье исследование должно быть поддержано, решают специалисты той же области, что и авторы этих исследований. Созываются экспертные группы, ученые обсуждают присланные заявки на гранты (причем состав комиссий держится в тайне, чтобы тем, кто отбирает, не приходилось краснеть, встречаясь с теми, кому они отказали) и выносят решение.
Контроль общества над этими средствами существует – через руководство государственных фондов, через Конгресс и администрацию президента, но на самом деле здесь всегда есть зародыш конфликта. Деньги, выделяемые налогоплательщиками, расходуют по своему усмотрению специалисты в узких областях, и их мнение может радикально расходиться с воззрениями общества.
Лучше всего это видно на примере государственного финансирования искусства, которое устроено точно тем же способом, что и финансирование науки. Заявки на гранты рассматриваются комиссиями, куда входят эксперты, люди, обладающие обширными познаниями именно в конкретной области искусства; их рекомендации передаются на рассмотрение Национального совета искусства, состоящего из 18 известных людей, а затем – председателю Национального фонда поддержки искусства.
То есть к принятию решения о выделении денег причастны люди, хорошо разбирающиеся в искусстве. Ясно, что их мнение существенно расширяет границы допустимого в искусстве. А у значительной части общества, налогоплательщиков, выделяющих свои деньги, в том числе и на поддержку искусства, воззрения на него могут оказаться гораздо уже.
Самый знаменитый, наверное, пример таких расхождений – скандал 1989 года вокруг фотографии Piss Christ художника Андреса Серрано. Фотография эта представляет собой изображение распятия, погруженного в стакан с, как пояснил художник, его собственной мочой. Скандал был вызван, в частности, тем, что Серрано получил государственную поддержку. В результате Серрано грантов лишился.
В принципе, это похоже на историю со стволовыми клетками.
Виталий Комар, один из создателей соц-арта и первый (вместе с Александром Меламидом) художник из России, получивший грант Национального фонда поддержки искусства, в беседе со мной заметил, что ограничения на свободу художника в Америке накладываются “снизу” – он рассказал историю о том, как в одном из районов Нью-Йорка жители высказались против установки у них работы Комара, где фигурировал Сталин (вместе с партнерами по Ялтинской конференции Черчиллем и Рузвельтом). Комар тщетно приводил в пример многовековую художественную традицию, которая позволяла изображать демонов. Жители настояли на своем.
“Нет такого отдельного агентства или человека, который создает художественную повестку страны; различные ценности и вкусы различных пожертвователей гарантируют богатое разнообразие художественных работ, налоговые льготы поощряют новые методы частной поддержки, децентрализация помогает отдельным общинам сохранить свою целостность”, – заявляет Национальный фонд поддержки искусства.
Поддержка американским государством искусства и науки идет множеством мелких ручейков-грантов, она не является решающей в каждом отдельном проекте, но сочетается с частным финансированием. Это и преграда на пути злоупотреблений, и мимикрия под естественный поток культуры, состоящий из множества отдельных течений.
На вопрос, зачем вообще государству поддерживать искусство, раз это неминуемо ведет к конфликтам, Комар ответил: так полагается приличному государству. У меня есть более общий ответ. Там, где приходит в упадок культура, в науке настает средневековье, и это уничтожает государство – достаточно вспомнить Германию Гитлера и Советский Союз.
У нас могут быть сомнения в достоинствах фотографии Piss Christ, но первая поправка к Конституции США, гарантирующая свободу слова, а с ней – мнений, неслучайно первая. Слова Вэнивара Буша можно отнести не только к научному прогрессу: “Прогресс исходит из свободной игры свободных интеллектов, находящих себе тему по собственному выбору, который им диктует их собственное любопытство, толкающее к исследованию неведомого”.
