О Похлебкине еще при жизни ходили легенды. Рассказывали, например, что, поссорившись с начальником, он, как Лютер, бросил в него чернильницей. Оставшись без работы, Похлебкин занялся гастрономией. Мне его кулинарная проза представляется высшим достижением в этом роде словесности, и я счастлив, что успел об этом сообщить Вильяму Васильевичу, с которым имел честь переписываться много лет, вплоть до его трагической кончины.
Автор монументальных трудов (лучший среди них – “Кухня наших народов”), Похлебкин не ограничивался рецептами. Профессиональный историк, он виртуозно работал с документами, открывая в прошлом необычные, часто связанные с едой страницы. Об одном из таких эпизодов я хотел бы вспомнить в дни его юбилея.

Речь идет о серии банкетов на Ялтинской конференции, состоявшейся в феврале 1945 года. О политических последствиях этой встречи, определившей на полвека судьбу послевоенного мира, известно, конечно, всем, но только такой выдающийся историк-кулинар, как Похлебкин, смог восстановить подробности акции, которая сопровождала переговоры союзников в разоренном Крыму той тяжелой, все еще военной зимой.

Главное на конференции, по утверждению Похлебкина, происходило за обеденным столом. Описание этого кулинарного спектакля поражает титаническим размахом. "Сталин, – писал Похлебкин, – играл решающую роль и в этих чисто гастрономических сферах, ибо рассчитывал подавить противника кулинарными средствами". За 18 дней было устроено все необходимое для проведения невиданных со времен Людовиков банкетов. Об этом говорится в докладной записке Берии Сталину: "На месте были созданы запасы живности, дичи, гастрономических, бакалейных, фруктовых, кондитерских изделий и напитков, организована местная ловля свежей рыбы. Оборудована специальная хлебопекарня, созданы три автономные кухни, оснащенные холодильными установками. Для пекарей и кухонь привезено из России 3250 кубометров сухих дров".

Под словом "живность", расшифровывает Похлебкин, имелись в виду "ягнята, телята, поросята, упитанные бычки, индейки, гуси, куры, утки, а также кролики". Читая эти детальные до нудности описания, нельзя отделаться от впечатления варварской, кощунственной роскоши. Кажется, что Сталин запугивал союзников, ставших соперниками, не царским угощением, а готовностью к жертве (“жратва” и “жертва”, кстати, слова одного корня). Именно поэтому в ялтинском пиршестве на костях можно увидеть архетипический жест сталинской культуры. С одной стороны, нас удивляет эффективность государственной машины, сумевшей имитировать собственную бесперебойность. С другой – поражают бесцельность и бестактность, точнее, бесчеловечность этого пира.

В сущности, Ялта оказалась потемкинской деревней, которая никого не могла обмануть. Рассуждая житейски, союзники с их ленд-лизом не могли не знать, в каком состоянии находилась советская страна к концу войны. Ритуальный характер мистерии, в которую превратился дипломатический обед, подчеркивают сверхъестественные усилия, потребовавшиеся для его приготовления. Чтобы сотворить такое, надо было одержимо верить в магическую силу обряда. Власть, считавшая себя абсолютной, на самом деле могла реализоваться лишь на отдельных, ритуально выделенных фрагментах социального пространства – на сакральной территории храмовых участков, где располагался вождь или его истукан.

Похлебкин, впрочем, с его сухим и трезвым стилем, не делал выводов, предоставляя это читателям. Хорошо, что сегодня их – миллионы.

Александр Генис – нью-йоркский писатель и публицист.

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции РС.