События на (в) Украине вызвали естественное беспокойство во всех странах западного мира, но, как уже неоднократно отмечалось, европейские страны, в отличие от США, имеют гораздо большие основания для беспокойства, ибо объем их торговли с Россией намного превышает объем экономических связей России и США. Соответственно, европейские деловые и политические круги настроены более, скажем так, оппортунистически в отношении России и не очень склонны к жесткому противостоянию.

Не будем, однако, уклоняться в такой элементарный марксизм, усматривая в экономических потребностях Европы главную детерминанту ее российской политики. И это касается прежде всего Германии. Об этом любопытную статью опубликовал в "Нью-Йорк таймс" от 6 мая видный немецкий журналист Клеменс Вергин. Статья называется просто, но в высшей мере завлекательно: "Почему немцы любят Россию". Автор прежде всего заявляет, что считать Германию западной страной начали в мире сравнительно недавно – в годы холодной войны, когда она стала интегральной частью западного блока, противостоящего блоку советскому. Это был, так сказать, брак по расчету, а не по любви. Внутренней связи культурных установок и культурной истории у Германии и стран к западу от Рейна не было, и это решительным образом сказалось еще в годы Первой мировой войны. То есть, продолжая рассуждать в этой логике, Россия была ближе к Германии, и наоборот.

Это уже давняя как бы история. Но вот и современность: в Германии (и не в ней одной, нужно добавить) растет если не движение, то настроение популистского консерватизма. Людям попроще не нравятся тенденции современной культуры, утрата памяти о традиционных ценностях. Германия всегда была склонна, напоминает автор, к "правой", консервативной ориентации как раз в своих культурных предпочтениях. Путин неспроста заговорил о внутреннем родстве российских традиций с некоторыми настроениями западного населения. Французский национальный фронт, Британская независимая партия, венгерский "Йоббик", австрийские правые выражают эти настроения. Можно не одну Европу вспомнить, но и саму Америку – пресловутых "чайников", очень заметно о себе заявивших и во многом изменивших ее политический ландшафт.

Для людей, читавших о Германии не только статью Клеменса Вергена, в этой статье нет ничего особенно нового и сенсационного. Можно, например, вспомнить книгу Томаса Манна "Рассуждения аполитичного", написанную во время той же Первой мировой войны. Манн выразительно, а во многом и убедительно описывал внутреннее противостояние немецкой и западноевропейской культуры, это у него можно было прочесть, что Германия в сущности не западная страна. Для него Германия была страной культуры, тогда как настоящий Запад – это представитель цивилизации, это Манн знал еще до Шпенглера (как в России, по словам Бердяева, знали это со времен славянофилов).

Запад, цивилизационное начало – это рациональное сознание, технический рост, глубокая политизация жизни, демократические институты. Наоборот, культурная, то есть немецкая, установка (продолжаем характеризовать тогдашнюю позицию Манна) – ориентация на традиционные ценности иерархического строения жизни, на "почвенность", на духовую углубленность, на художественно-музыкальный тип мироощущения. Манн выражает глубокое недоумение по поводу того, что Россия, страна Толстого и Достоевского, оказалась в одном лагере с западными цивилизаторами, противопоставив себя стране Гете и Бетховена.

Слов нет, "Рассуждения аполитичного" – давнее дело, но нельзя не заметить некоторого сходства этих мыслей с нынешними немецкими настроениями, о которых пишет Клеменс Верген. Чем ему – а вместе с ним и Томасу Манну – можно возразить? Нынешняя цивилизация имеет дело с очень усложнившимся миром, который невозможно описать в терминах бинарных оппозиций любого рода. Нельзя противопоставлять культуру цивилизации, как и литературу музыке. Сложнее было уже тогда – и Манн позднее признал, что он попросту многого не заметил, а точнее, не хотел замечать – в Германии, например, ее громадного технического роста; Манн говорил больше о Канте, чем о Круппе. И что еще более важно: нынешняя Россия, пытающаяся возродить культурный национализм, отнюдь не страна Толстого и Достоевского, а разве что Дугина и Проханова.

Претензии сегодняшней России на культурную гегемонию даже консервативного плана мало обоснованы. В сегодняшнем мире все сложнейшим образом переплелось. Но старые предрассудки, как показывает статья Вергена, еще живут и способны оказать некоторое действие на современность, хотя весьма трудно называть предрассудками некоторые "органические" дихотомии – добро и зло, белое и черное, заменяя последнюю "бесконечными оттенками серого". Что же делать, если даже вот уж точно бытийная, биологическая полярность – мужчина и женщина – начинает исчезать в феноменах современной цивилизации, когда на европейском музыкальном фестивале побеждает бородатая Кончита Вурст. Не следует думать, что это не нравится только православным попам. Ситуация несколько замутилась, а в мутной воде самое время ловить рыбку. Но даже если эта рыбка окажется золотой, вряд ли она исполнит все желания отважного рыболова.

Нынешний культурный кризис на Западе, если он и существует, несравним с теми цивилизационными трудностями, что встречает Россия с ее нынешней апелляцией к традиционным ценностям. И тут мало что докажешь, утверждая, что правильная борода требует не женского платья, а поповской рясы. Хроника культурной жизни России и печалит, и в то же время веселит. Стоит вспомнить хотя бы создание кафедры теологии в Физическом институте. Вот на такие подмены уж точно не пойдут даже самые консервативные немцы.

Борис Парамонов – нью-йоркский писатель и публицист

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода