Иван Толстой: Одновременно на двух языках – английском и голландском – вышла книга историка и теолога Дональда Спото «Очарование» - биография Одри Хепберн. В Голландии об этой актрисе до сих пор говорят «наша Одри». О том, как голландское детство актрисы определило ее будущее – наш амстердамский корреспондент Софья Корниенко.
(песня « Moon River » из фильма «Завтрак у Тиффани»).
Софья Корниенко: Одри Катлин Хепберн-Растон родилась в 1929 году в Брюсселе в семье британского банкира Джозефа Хепберна-Растона и нидерландской аристократки, баронессы Эллы ван Хеймстра. В 1948 году состоялся дебют Одри в кино – она сыграла маленькую роль стюардессы авиакомпании KLM в фильме «Голландский за семь уроков». Еще долгое время режиссер этой картины, Чарльз Хьюгенот ван дер Линден считал, что именно он открыл в Одри звезду. На самом же деле лавры первооткрывателя по праву принадлежат амбициозной матери Одри.
(Отрывок из фильма «Римские каникулы»).
Икона элегантности, чье имя стало нарицательным: «О, это настолько Одри!», - любят говорить в Америке. Ее карьера сложилась так легко, все, к чему она прикасалась, превращалось в золото. Во второй половине жизни она, женщина с большим сердцем, посвятила себя благотворительной деятельности в ЮНИСЕФ. Вот и все, что каждый из нас знает об Одри Хепберн. Новая биография актрисы - результат двухлетнего исследования Дональда Спото, изветного автора биографий Коко Шанель, Мерлин Монро, Ингрид Бергман и других муз серебряного экрана – далеко не первая книга об Одри Хепберн. Скорее, это первая попытка за голливудским мифом увидеть человека, что стало возможным благодаря подробному анализу ее голландского детства и отрочества. По мнению Спото, именно жизнь семьи Хепберн перед войной и в оккупации в голландском Арнеме оказала решающее влияние на будущую актрису и сформировала ее пристрастия. Вот редкая запись, сделанная перед съемками фильма «Римские каникулы» в 1953 году.
- Вы ведь всю войну провели в Арнеме?
- Да.
- И вам пришлось очень нелегко?
- Да. Было очень плохо.
- И поэтому вы немного выступали для окружающих, чтобы развлечь их? Вы ведь так начинали?
- Нет, не совсем. Я пошла в балетную школу. Так я во всяком случае знала, что получу профессию, научусь танцевать, ведь никто не знал, сколько продлится война. И уже где-то в 1944 году, за год до окончания войны, я вполне могла выступать. Это был для меня способ внести свою лепту... Я выступала и вырученные деньги отдавала подпольщикам из движения Сопротивления, им деньги нужны были всегда.
- А как же немцы? Они вам не угрожали?
- А никто об этом не знал.
Софья Корниенко: Всю жизнь Одри Хепберн стыдилась своего отца, который в тридцатые годы примкнул к лидеру британских фашистов Освальду Мосли. Конфликт в убеждениях родителей привел к их разводу, хотя мать Одри успела в 1935 году побывать вместе с мужем на приеме у Адольфа Гитлера в Мюнхене. Одри так больше и не поверит никогда в вечную любовь.
Пережив страшную голодную зиму в Арнеме, Одри Хепберн всю жизнь страдала от недостатка в весе. При росте в 175 см она весила 50 килограммов. Много лет спустя, путешествуя с миссией ЮНИСЕФ по Судану, она сказала, держа на руках мальчика с острой анемией, распухшими ногами и затрудненным дыханием: «Вот точно такой я была, когда закончилась война».
Отрывок из книги Дональда Спото: Хепберн с ранних лет страдала. Не только от того, что ее в раннем возрасте бросил отец, но и от холодности матери, которая не умела выражать свои эмоции и не знала, как общаться с дочерью. Хепберн часто винила себя за уход отца и сомневалась в любви матери. Позже ей довелось пережить голодную зиму во время войны. От смерти ее спас только подаренный кем-то мешок картошки – настолько она была истощена за эти голодные месяцы. Интересно, что актрисой она становиться вовсе не собиралась, а мечтала быть танцовщицей. Ее нашли случайно, когда она, в возрасте 23 лет, принимала участие в театральной постановке. Почти сразу она получила главную роль в фильме «Римские каникулы», рядом с маститым актером Грегори Пеком, звездой 50-х.
Отрывок из фильма «Римские каникулы»:
Брэдли: Вы ли это?
Принцесса: Да, господин Брэдли. Вам нравится моя новая прическа?
Брэдли: Да, очень... Почему бы Вам немного не отдохнуть?
Принцесса: Только если еще часик.
Брэдли: Гулять так гулять. Отдохните целый день!
Принцесса: Есть, конечно, пара вещей, которые я всегда мечтала попробовать.
Брэдли: Что же, например?
Принцесса: Ах, вы, наверное, и не поймете. Просто делать целый день все, что хочу.
Брэдли: Сходить в парикмахерскую? Поесть мороженого?
Принцесса: Да, и еще сидеть в уличном кафе, заглядывать в витрины магазинов, гулять под дождем. Повеселиться, может быть, даже испытать душевное волнение.
Софья Корниенко: Так, по словам Спото, Хепберн навсегда утвердилась в своем комплексе «второй скрипки».
Уроки, дальнейший опыт не помогали молодой актрисе, наделенной удивительным инстинктивным знанием ремесла, преодолеть собственные убеждения, что образования у нее нет, что размер ноги у нее слишком велик, а грудь – слишком плоская, и что рядом с ней обязательно должен быть партнер-учитель, отец, которого ей не досталось в детстве. Особенно болезненно проявилась эта ее склонность в продлившемся десять лет браке с актером и продюсером Мелом Феррером, который завидовал успеху жены и пытался присвоить ее славу себе, внушая ей, что она – лишь Галатея в его умелых руках. В последовавших за «Римскими каникулами» фильмах «Смешное лицо» и «Сабрина» Одри вновь ставили в пару со старшими, опытными актерами – Фредом Астером и Хэмфри Богартом.
С 1987 года и до своей смерти от рака в 1993-м Хепберн помогала детям войны. Ее собственная семья выжила, хотя братья Александр, воевавший на фронте, и Иан, участник движения Сопротивления города Утрехта, долгое время считались пропавшими без вести. Благодаря своим арнемским переживаниям, Одри осталась голландкой в большей степени, чем мы подозревали до выхода в свет книги Дональда Спото. По иронии судьбы, последним мужчиной в жизни Хепберн тоже был голландец, актер Роберт Волдерс.
Иван Толстой: В Польше завершился ежегодный Фестиваль польского фильма в Гдыне – крупнейший в стране. Как и каждый год, это событие, кроме собственно конкурсной программы и определения победителей, оживило дискуссию о состоянии польского кино в целом. Рассказывает Алексей Дзиковицкий.
Алексей Дзиковицкий: Польское кино можно сравнить с польским футболом. Во время очередного чемпионата мира или кубковых встреч польские любители футбола неизменно вспоминают 70-е годы, когда команда ПНР была в мировых лидерах. Третье место на чемпионате мира казалось тогда поражением. Так же и любители кино, разочарованные очередным неудачным отечественным фильмом, нередко вспоминают тот же период истории – блестящие работы Вайды, Кеслевского, Кутца, Занусси.
Однако, судя по событиям последних лет, любителям футбола и кино в скором времени может стать не по пути. Польская кинематография начинает набирать форму – по крайней мере, таково мнение целого ряда специалистов после закончившегося недавно крупнейшего в стране XXXI Фестиваля польского художественного кино в Гдыне.
Малгожата Раковец - представитель фестиваля - говорит, что о позитивных изменениях в польском кино свидетельствует в том числе и тот факт, что фильмов стало сниматься больше, и все больше их снимают молодые режиссеры – из 24 фильмов конкурсной программы 13 сняты дебютантами.
Малгожата Раковец: На фестиваль, для участия в конкурсной программе, в этом году было прислано 35 фильмов, из которых отобраны 24 – они боролись за главные награды, статуэтки «Золотого льва». Кроме того, что интересно, за камеры берутся молодые, неизвестные никому творцы. Мы получили более 50 независимых фильмов, из которых 21 был выбран для участия в конкурсе на лучший независимый фильм.
Алексей Дзиковицкий: На фестивале в различных номинациях было роздано около двух десятков наград, однако мы остановимся на трех – лучший фильм, лучший режиссер и лучший сценарий.
Лучшим фильмом XXXI Фестиваля польского художественного кино в Гдыне была признана лента Кшиштофа Краузе и Йоанны Кос-Краузе « Plac Zbawiciela » («Площадь спасителя»).
Идея снять фильм пришла к его создателям после прочтения обычной газетной заметки о варшавянке, которая пыталась убить себя и своих двоих детей.
Действие фильма разворачивается в одной из варшавских квартир, окна которой выходят на Площадь спасителя. У главной героини - 50-ти летней Терезы - временно живут сын с женой и двумя детьми, в ожидании собственной квартиры.
Это ожидание, однако, затягивается – фирма, строившая квартиру, обанкротилась, а с ней пропали и вложенные деньги. Жизнь пятерых человек в одной, хотя и не маленькой, квартире становится невыносимой.
«В чем дело? В том, что у молодой семьи нет дома и денег? В том, что в мире полно обманщиков? Режиссеры, однако, показывают, что виной трагедии является не банкротство строительной фирмы или отсутствие перспектив у молодых людей – в показанной в фильме семье с самого начала тикает бомба замедленного действия, которая рано или поздно должна взорваться, можно сказать, периодически взрывается, только это происходит в ежедневной жизни, этого никто не замечает – тон, агрессивные фразы, на первый взгляд, как бы ничего не значащие решения», - пишет о фильме кинокритик Павел Фелис.
По его мнению, этот фильм можно было бы снять в виде классической «слезовыжималки», но его создатели не пошли путем упрощений, и это показывает, что польское кино все же может быть зеркалом, в котором поляки видят самих себя.
Режиссер Йоанна Кок-Краузе: Мы хотели бы, чтобы этот фильм стал манифестом в защиту всего того, что есть внутри нас. Я верю в то, что человек – добрый».
Алексей Дзиковицкий: «Золотого льва» в категории лучший режиссер получил Марек Котерский за фильм «Каждый из нас – Христос». Это оставляющая огромное впечатление лента о трех поколениях зависимых от алкоголя людей, каждый из которых страдает и своим пьянством приносит страдания близким – жене, матери, детям.
Фрагмент фильма: «Я пью из-за Польши! А я из-за своей жизни! Я – из-за того, что не могу выдержать боли существования! А я…пью и все… Ведь моя жизнь должна была выглядеть совершенно иначе… Я культуролог и всем на меня наплевать… Почему я должен жить в этой бесконечной безнадёге»…
Алексей Дзиковицкий: Фильм «Каждый из нас – Христос» обвиняли и в излишней жестокости, и в богохульстве, однако никто не мог обвинить его создателей в отсутствии таланта. «Потрясение» - это слово, при помощи которого многие зрители и критики описывали свои впечатления после просмотра фильма.
Режиссер Марек Котерский так описывает фабулу своего фильма.
Марек: Котерский:
Что ты делаешь? - спросил маленький принц.
Пью! - ответил пьяница.
А почему ты пьешь?
Чтобы забыть…
А что ты хочешь забыть?
Хочу забыть то, что мне стыдно…
А отчего тебе стыдно?
От того, что я пью….
Алексей Дзиковицкий: По словам Котерского, он снял фильм, в том числе, и для того, чтобы «молодые, здоровые, умные, любящие и любимые 30-ти летние люди могли увидеть, как легко потерять все это и ранить любимых».
Лауреат «Золотого льва» за Лучший сценарий – Ярослав Сокол, фильм «Статисты». Это кинокомедия о поляках, которые нанимаются в качестве статистов для съемок китайского фильма «Грустный ветер в камышах» - фильм снимается в Польше, поскольку, по мнению его автора, поляки – самый грустный народ в мире.
По мнению Божены Яницкой - критика кино - распределение наград XXXI Фестиваля польского художественного кино в Гдыне в определенной степени показывает, какие фильмы у поляков получаются наиболее интересными, становятся событием в культурной жизни.
Божена Яницка: Это фильмы, которые в какой-то степени относятся к нашей повседневной жизни, к нашей реальности. Нечего скрывать, именно эти фильмы являются наиболее интересными и важными.
Алексей Дзиковицкий: В каком же состоянии находится современное польское кино? На этот вопрос отвечает известный польский режиссер и сценарист Феликс Фальк – председатель жюри главного конкурса XXXI Фестиваля польского художественного кино в Гдыне.
Феликс Фальк: Польское кино находится в неплохом состоянии. Хотя оно все еще не такое, каким могло бы быть. Я имею в виду 70-е годы. До сих пор, по-моему, не хватает фильмов класса «Человека из мрамора» или «Земли обетованной» Анджэя Вайды. Но, с другой стороны, появилось очень много молодых режиссеров, которые, пусть пока не снимают такое хорошее кино, как режиссеры среднего поколения, но первые ласточки уже видны.
Иван Толстой: 120 лет назад родился Ян Масарик - чехословацкий дипломат, министр иностранных дел Чехословакии с 1938 по 48 годы, сын первого президента республики Томаша Гаррига Масарика. Перед домом, где родился Ян Масарик, установлен его бронзовый бюст. В связи с юбилейной датой в Чехии снова вышли публикации с попытками разобраться в сложной личности и загадочной смерти министра сразу после коммунистического путча 1948 года. Рассказывает Нелли Павласкова.
Нелли Павласкова: По официальной версии, в ночь с девятого на десятое марта 48-го года Ян Масарик выбросился из окна своей служебной квартиры в министерстве иностранных дел. Попытки выяснить обстоятельства самоубийства министра предпринимались в 68 году, при Дубчеке, и возобновились в начале девяностых. Они не прекращаются и поныне. Вторая версия смерти популярного министра – коварное убийство.
В конце девяностых годов была опубликована, пожалуй, самая достоверная книга о Яне Масарике - «Правдивая история». Ее автор – известный публицист Павел Косатик, автор нашумевших книг об Ольге Гавловой, первой жене президента Вацлава Гавела, и о писателе Павле Когуоте. Книга и новейшие изыскания Косатика возникли на основе ранее не известных документов. Они определили и новую линию повествования, основанную на анализе отношений Яна к отцу-президенту, к семье, к своим обязательствам по отношению к чехословацкой республике – детищу отца. На все это накладывается отпечаток состояния здоровья Масарика, его многолетние психические проблемы, о которых раньше вслух не говорилось. В новых материалах главный упор делается не на его загадочной смерти, а на трагедии человека, который не сумел осуществить то, чему присягал.
Ян Масарик родился 14 сентября 1886 года в семье университетского профессора Томаша Масарика и американки Шарлотты Гарриг, в семье, отличающейся либеральным воспитанием своих четырех детей. Младший сын Ян был черной овцой среди послушных и разумных старших детей: он рано начал курить, пить, употреблять нецензурные выражения и убегать от семейных интеллектуальных вечеров, где спорили о Ницше и Шопенгауэре. В школе был дерзким шутником и эксцентриком, не справился с экзаменами на аттестат зрелости, и разъяренный отец отправил его в 1906 году к американским родственникам матери в Нью-Йорк, где юноша должен был познать жизнь, работая на сталелитейном заводе. По новым данным, он провел год в закрытом заведении, где у него была обнаружена легкая форма шизофрении, ныне это заболевание посчитали бы психозом. Вернувшись в Европу к началу первой мировой войны, Ян Масарик участвовал в ней, дослужившись до звания поручика. Все изменилось с образованием Чехословацкой республики в 18-м году. Томаш Гарриг Масарик стал первым ее президентом, а Ян Масарик - дипломатом и, позже - послом Чехословакии в Лондоне. Он женился на разведенной англичанке с тремя детьми, развелся с ней в 31-м году и впоследствии так и остался неженатым львом салонов и другом богемы.
Павел Косатик, из книги «Правдивая история»:
Диктор: «Непослушный и неуемный сын полностью вернул вдовствующему отцу-президенту любовь и верность. Газеты того времени писали, что Масарик-отец победил первый инсульт не только благодаря врачам, но и благодаря такту своего сына, который помог разрешить труднейшую государственную проблему в декабре 35-го года – он убедил президента уйти в отставку и заняться исключительно своим здоровьем. Сам Ян провел десятки часов в поездах и в самолетах между Лондоном и Прагой в заботе о тяжело больном отце».
Нелли Павласкова: Накануне вторжения Гитлера в Чехословакию, эмигрировав с новым президентом Эдвардом Бенешем в Англию, Ян Масарик стал в Лондоне министром иностранных дел чехословацкого правительства в изгнании. В отличие от Бенеша, Ян Масарик, оставаясь, как и отец, «западником», никогда не ориентировался на Советский Союз. Он не только никогда не ездил в Россию, но вообще ею не интересовался, разве что на уровне газетных сообщений. По примеру отца, он к восточному соседу относился с недоверием.
Архивные записи начальника канцелярии президента Бенеша Ярослава Смутны:
Диктор: «Ян Масарик крайне отрицательно настроен по отношению к русским, и ему страшно не нравится, что во главе угла политики Бенеша стоит Россия. Во время войны отношение Масарика к СССР изменилось, но не кардинально. Масарик испытывал симпатию к советскому послу в Англии Майскому. Но это были симпатии к Майскому, а не к советской России».
Нелли Павласкова: Чешский дипломат Йозеф Корбель, отец будущего Госсекретаря США Мадлен Олбрайт, участник акта признания в Лондоне чехословацкого правительства в эмиграции, в своих недавно опубликованных воспоминаниях пишет:
Диктор: «После подписания Соглашения между СССР и чехословацким правительством, Масарик, в своей характерной неформальной манере, заявил Майскому: «А Подкарпатская Русь – наша». Майский непринужденно ответил: «Да, Закарпатская Украина – ваша». Джентльмен Майский, не сумевший проявить уважение к такому «пустяку», как чехословацкое название исконной чехословацкой территории, дал понять, что нельзя серьезно воспринимать советское обещание оставить после войны этот регион его прежним владельцам».
Нелли Павласкова: Когда весной 45-го года Масарик впервые приехал в Москву, то его ждал ледяной прием. Об этом позаботились и находившиеся в Москве во время войны руководители чехословацкой компартии. Начальник канцелярии Бенеша Ярослав Смутны пишет:
Диктор: «Москва Масарика разочаровала, а Масарик разочаровал русских. Московская среда своими нравами и языком была ему чуждой. На всех переговорах все говорили только по-русски. Масарик, прекрасный знаток многих языков, понимал и русский, но не мог на этом языке привычно блистать и проявлять свое остроумие и шарм».
Нелли Павласкова: В 47-м году, вернувшись из Москвы, где он советовался с советским руководством относительно принятия Чехословакией плана Маршалла, и получив категорический запрет Сталина, Масарик, в пражском аэропорту, сказал главному редактору газеты «Свободне Слово»: «Я уезжал в Москву чехословацким министром, а вернулся холуём Сталина».
Автор книги о Масарике Павел Косатик считает «наихудшим решением в жизни Масарика» его желание остаться в новом правительстве и после коммунистического путча 48-го года. «Я всегда шел вместе со своим народом, пойду с ним и ныне», - сказал тогда Ян Масарик в интервью французской газете «Ордр».
Диктор: «В последние дни своей жизни Ян Масарик в течение одного дня делал несколько противоречивых заявлений. То он застрелится, то выбросится из окна, то улетит в Англию, то женится на своей американской подруге писательнице Марсии Давенпорт, то организует за границей «Третье сопротивление», на этот раз - против коммунизма. Его преследовал страх, настроение было подавленным. Если Ян Масарик хотел остаться верным идеям своего отца и не запятнать его имя и его заветы, он должен был оставить этот мир. Самоубийство, как одну из возможностей, он всегда держал в уме».
Нелли Павласкова: Несмотря на это, более популярна другая версия: что министра выбросила из окна ворвавшаяся к нему в квартиру по приказу НКВД чешская рабочая милиция. Эту версию подтверждает и несколько необычная история, непосредственно связанная с Радио Свобода.
В 93-м году в русскую редакцию Свободы в Мюнхене пришел человек, рассказавший, что об убийстве Масарика слышал от своей матери Елизаветы Паршиной. Паршина в те годы в Праге была агентом НКВД, она жила здесь под чужой фамилией и по фальшивому чехословацкому паспорту жительницы бывшей Подкарпатской Руси, якобы вернувшейся на родину после советской аннексии этого региона. Сын Паршиной рассказал, что еще будучи ребенком слышал разговор матери с ее гостями - подвыпившими офицерами НКВД. Они вспоминали, как Масарик пытался убежать от незваных гостей по карнизу, но сорвался и упал на вымощенный камнями двор. Рассказ сына подтвердила и сама Паршина, когда Чехословацкое телевидение снимало в России документальный фильм. Вслед за этим чехословацкое МВД запросило у России юридическую помощь в этом деле, однако российская сторона отказалась помочь, ссылаясь на то, что документы, касающиеся Масарика, еще не рассекречены, а сама Паршина умерла.
Известный чешский психиатр профессор Цирилл Гешл на этих днях заявил, что категорически отвергает версию самоубийства.
Диктор: «Нельзя даже предположить, что после рабочего дня Масарик переоделся в пижаму и, не оставив никакого письма, выбросился из окна, осознавая, что найдут его в неглиже и таким он войдет в память народа. Человек уровня Масарика никогда бы добровольно не ушел из жизни подобным образом».
Иван Толстой: В древнем парижском квартале Ле Аль, рядом с Бобуром, культурным центром имени Жоржа Помпиду, недавно открылась новая художественная галерея «Орел АРТ». Хозяйка галереи и устроительница выставок - Илона Орел. Дмитрий Савицкий побывал в зале экспозиций сразу после вернисажа и задал Илоне Орел несколько вопросов. Первый - о ней самой.
Илона Орел: В Париж я приехала 14 лет назад, вначале работала моделью. Это была единственная возможность выехать из России, на тот момент. До выезда из России я закончила художественную школу, всегда этим увлекалась, у меня мама была художницей.
Дмитрий Савицкий: В Москве?
Илона Орел: Я родилась в Волгограде. И у меня было желание продолжать развиваться как художник самой. Потом жизнь повернулась таким образом, что я вышла замуж, у меня была очень социально активная жизнь, и мне было трудно продолжать работать художником, потому что нужно либо посвящать всего себя этому, либо не делать этого вообще. И у меня несколько случайно получилось, что я открыла галерею. Я стала вначале помогать своим друзьям-художникам организовывать большую выставку. Постепенно все это легло на мои плечи, и я себя обнаружила в качестве их полного менеджера.
Дмитрий Савицкий: С какого года вы решили, что сами займетесь организацией выставок и открыли свою первую галерею?
Илона Орел: Это было в 2001 году.
Дмитрий Савицкий: Это было где?
Илона Орел: Вначале у меня даже не было галереи. Первая выставка была организована в Шапель Сальпетриер. Я выставляла Андрея Молодкина, Глеба Косорукова и Алексея Гентофта. У них был общий проект. После этого я поняла, что есть большой интерес, потому что мы получили отзывы в прессе и мне люди продолжали звонить. Я работала из дома, у меня с утра начинались звонки – те, кто не успел, хотели посмотреть выставку. Я поняла, что я их к себе привести не могу, и мне нужно найти какую-то точку, чтобы я могла их принимать и продолжать свою деятельность. И так созрела мысль об открытии галереи. Я поехала в Москву, подобрала остальных художников, очень хороших и сильных. Это был шанс моей жизни, что я оказалась в нужное время в нужном месте, когда еще в Париже никто не занимался русским современным искусством, хотя в Нью-Йорке, Лондоне и Берлине это уже началось. И в Париже я была первой, которая открыла галерею. Соответственно, я получила десятку самых сильных русских художников.
Дмитрий Савицкий: Назовите ваших любимых художников.
Илона Орел: Валерий Кошляков, Георгий Гурьянов, Андрей Молодкин, Арсен Савадов…
Дмитрий Савицкий: Вы занимаетесь, в основном, новым поколением русских художников. Работали ли вы с русскими художниками, приехавшими в Париж до перестройки?
Илона Орел: Нет, я с ними не работала, потому что рынок уже на них сложившийся, отношения у них сложившиеся со своими галереями. Мне хотелось принести что-то новое, так как я сама была явлением новым, и современное. Мое поколение художников здесь еще практически не знали, они были совершенно не знакомы.
Дмитрий Савицкий: Как бы вы сами объяснили это течение современной российской живописи, которое вы представляете? Потому что более всего оно похоже на постполитарт.
Илона Орел: Оно, в какой-то степени, и есть. Только это с большим юмором. Это не изделия на заказ, а эти художники выросли на соцарте. Постсоцарт, в какой-то степени. Каждый из них все равно ищет свои пути для выражения. Но база общая прослеживается.
Дмитрий Савицкий: Два слова о художниках вашей нынешней выставки, вернисаж которой только что состоялся?
Илона Орел: У меня два художника. Один из них – Юрий Шабельников, очень хороший художник. Прекрасный проект, который состоит из трех частей – то, что он делал раньше, более современное... Но они соединены общей мыслью, в каком-то плане юмористическим и немного ностальгическим расставанием с нашей советской эпохой, на чем мы воспитались и выросли. И второй художник это Даша Фурсей - молодая питерская художница, которая выставляется в Париже в первый раз. Это вообще ее первая выставка. У нее проект о Марии Антуанетте «La reinevolution», который говорит о том, что все революции (и наша, русская) подпитаны были французской. Как поступили с нашими монархами – это был пример Марии Антуанетты. И, тем не менее, ничего не меняется. И в наше время все эти забастовки, все протесты, все остается тем же самым.
Дмитрий Савицкий: Как вы ищете ваших художников в России?
Илона Орел: Нет определенного рецепта. Это друзья, это профессионалы, я хожу, смотрю галереи, встречаю художников через художников. Это и общее мнение, и инстинктивный выбор, которые сливаются в одно, и я понимаю, что хочу работать именно с этим художником.
Дмитрий Савицкий: В какой степени для вас ваша галерея и ваши художники - проект чисто художественный, который вам позволяет через других художников продолжать свою собственную художественную жизнь? И второй вопрос: в какой степени это коммерческий проект?
Илона Орел: В первую очередь, конечно, это моя собственная художественная жизнь, потому что в какой-то степени во мне спит, все-таки, художник, и мне нравится создавать. Потому что я не просто беру готовый проект, а я над ним работаю. Мы обсуждаем, обмениваемся идеями, вместе продумываем, вместе ищем какой-то ход. То есть я очень активно в этом участвую. А в плане коммерческом я не могу сказать, что на коммерческом уровне это очень-очень, это больше, конечно, интуиция. Но галерея живет, она существует.
Дмитрий Савицкий: Думаете ли вы сами когда-нибудь вернуться к живописи?
Илона Орел: Это не исключено. Мне кажется, что когда я галерею поставлю на полный самооборот, когда у меня немножко появится свободного времени… У меня сейчас очень хорошая команда, люди очень компетентные, и я думаю, что в какой-то момент я к этому вернусь. Меня очень подпитывает общение с художниками.
Дмитрий Савицкий: Спасибо вам огромное, желаю удачи.
Илона Орел: Большое спасибо.
Дмитрий Савицкий: Юрий Шабельников - родом из Таганрога. Учился на педагогическом факультете Ростова и там же, в школе живописи. В конце 80-х он входил в группу «Искусство или смерть». С 95-го года живет в Москве. Серия серо-черных панно, выставленных в галерее «Орел АРТ» носит общее название «Реквием воли». (Причем, не реквием по воле, а именно воли). Это группы молодых людей и девушек сместившихся, видимо, с плафонов станции метро «Маяковская» и дружно запускающих металлические аппликации-самолеты или метающих такие же накладные металлические копья. Ощущение тоталитарного искусства - налицо. Но Шабельников, видимо, ищет стыковку с советским романтизмом, изображая голых див с автоматом Калашникова. Романтизм любой тоталитарной системы, что не расшифровывается в критических статьях, это всего лишь попытка направить по иному руслу сексуальную энергию запертой на ключ диктатурой молодежи. В целом, экспозиция была бы более успешной в здании компартии Франции. Тем более, что Юрий Шабельников выставляет в Париже и мертвого Ленина из Мавзолея, превращенного в торт. Впервые кондитерский труп Ленина был съеден в марте 1998 года в московской галерее «Дар». На что некто Анатолий Лукьянов ответил требованием возбудить уголовное дело против художника. Однако Краснопресненский суд Москвы счел Ленина съедобным, и в иске Анатолию Лукьянову было отказано. Право, жаль, что Жорж Марше не дожил до наших дней!
Даша Фурсимова, она же - Даша Фурсей, известная своей пионерской серией эдаких всегда готовых Лолит, - выставила в «Орел АРТ» серию работ «Мария Антуанетта – королева-мать». Это также, скорее, литература в живописи, чем живопись в живописи. То есть современная, глазами наследницы через Россию французской революции карикатура исторических анекдотов тех дней. От поедания бриошей австриячкой до взятия Бастилии на ее коленях. В целом, остается ощущение, что, как и в прозе, в современной российской живописи нет ни одной точки опоры, кроме китчевого совьетизма. История России 20 века была не просто грандиозным тупиком, гигантской ошибкой, а испепеляющим пожаром, оставившим наследникам лишь атрибутику и язык самих поджигателей.
Иван Толстой: Накануне своего 35-летия Евгений Кисин дает серию концертов в Лондоне, в крупнейшем концертном зале британской столицы, Барбикан-холле, в сопровождении Лондонского симфонического оркестра.
Ефим Барбан: О популярности и востребованности Евгения Кисина в Англии говорит тот факт, что в Барбикан-холле, вмещающем более двух тысяч слушателей, российский пианист дает четыре концерта. При этом, он выступает с двумя одинаковыми программами – исполнением фортепианного концерта Шумана и 24-го фортепианного концерта Моцарта в сопровождении Лондонского симфонического оркестра, которым дирижирует сэр Колин Дейвис. Повтор программы - редчайший случай в концертной практике даже выдающегося и популярного исполнителя.
Вот уже лет 20 как имя Евгения Кисина не сходит с афиш самых престижных концертных залов Европы и Америки. Критики наперебой сулят ему великое будущее, проча в преемники то Горовица, то Рихтера, а то и Артура Рубинштейна. Российский музыкант действительно демонстрирует незаурядную художественную индивидуальность, редкую в наше время способность обнаружить новый нюанс в музыкальной фактуре опусов хрестоматийной классики. Приятно удивляет и интонационная свежесть его интерпретаций в, казалось бы, основательно заигранных сочинениях Шумана, Шопена, Рахманинова. И хотя сам Кисин назвал мне Баха первым в ряду своих любимых композиторов, он всё же пианист явно романтического склада. Экспрессивная, всегда эмоционально насыщенная игра Кисина отличается заметной тягой к красочности звукоизвлечения, к колористической элегантности и, одновременно, к обильным рубато. В переводе с итальянского рубато означает «похищенный», «украденный». Кисин, подобно музыкальному клептоману, «крадет» время у стандартных темпов музыкальных пьес, выходя за пределы математически выверенных музыкальных временных длительностей, предвосхищая акценты, ускоряя, расширяя или сужая музыкальное время. Это придает кисинским интерпретациям тот особый драйв, который в более обнаженном виде проявляется в джазе, где рубато оказывается сродни синкопе или даже свингу.
Впервые Женя Кисин потянулся к роялю в возрасте двух лет. В шесть лет он уже поступил в музыкальную школу для одаренных детей, а в 89-м году был принят в Музыкально-педагогичесий институт имени Гнесиных. И в школе, и в институте Кисин занимался в классе Анны Павловны Кантор. Ее советами и наставлениями он пользовался и в разгар международной славы. Внимание музыкальной общественности Кисин привлек в марте 84-го года, когда в возрасте 12 лет исполнил в Большом зале Московской консерватории два фортепианных концерта Шопена с оркестром Московской филармонии. Эту дату можно считать началом его профессиональной карьеры. На следующий год юный пианист выступил с концертами в Берлине и Будапеште. А через два года – в 87-м – Кисин впервые играет в Англии. Когда я встретился с Евгением Кисиным в Лондоне, то спросил его, сложилась ли у него за двадцать лет выступлений какая-то философия интерпретации.
Евгений Кисин: Я, наверное, придерживаюсь концепции Николая Рубинштейна, унаследованной у Феруччо Бузони. Они говорили, что сначала вы должны сыграть все так, как написал композитор, а если вам захочется после этого что-то изменить - то что ж, сделайте это.
Ефим Барбан: Значит ли это, что вы в какой-то степени пытаетесь специализироваться? Есть композиторы, которые, по каким-то качествам их музыки, вам кажутся более близкими?
Евгений Кисин: Да, я много играю Шопена, Шумана, Рахманинова.
Ефим Барбан: Вы для меня разительный пример международной карьеры пианиста, российского пианиста, который не является лауреатом международного конкурса. Вы знаете, что в России всегда международная карьера открыта только людям, завоевавшим какие-то первые места на международных конкурсах. Скажем, для человека, который не получил лауреатства, очень трудно начинать профессиональную карьеру даже внутри страны, не только международную. А чем вы объясняете свою удачу?
Евгений Кисин: Наверное, тем, что я так рано начал.
Ефим Барбан: То есть вы считаете, что вот это детское начало в пианисте должно сохраняться всю жизнь для полноценной интерпретации музыки?
Евгений Кисин: Детское начало... Это немножко другое. Я сейчас вспомнил, как Софроницкий сказал, что очень важно не утратить чувство благоговения. Потому, что в раннем детстве это чувство испытывают все, но, к сожалению, большая часть его именно утрачивает.
Ефим Барбан: Вам не кажется, что большая часть того, на что способно фортепьяно для него уже написано, и все что пишется сейчас, в какой-то степени имитирует предыдущую музыку и для фортепьяно невозможно написать ничего нового?
Евгений Кисин: 10 дней назад я, может быть, тоже вам так ответил бы. У меня было как раз интервью в Париже, где меня спросили, интересуюсь ли я современной музыкой, и я сказал, что мне кажется, что ныне живущие композиторы не так интересуются фортепьяно. Интервью проходило в частном доме, на следующий день я снова пришел туда, хозяин взял программку какого-то фестиваля и сказал: «Вот ты вчера сказал, что тебе кажется, что современные композиторы не так интересуются фортепьяно. А вот смотри, сколько исполняется произведений Булеза и других». Так что, может быть, я и не прав был. Я просто не знаю.
