Во Львове в издательстве Украинского католического университета в переводе на украинский язык вышла книга обозревателя Радио Свобода, поэта и эссеиста Игоря Померанцева "Свободная стихия". Это сборник произведений разных литературных жанров, объединенных темой радио.

– Книга называется "Вiльний простiр"" ("Свободная стихия" по-русски). Дословно русское название невозможно перевести на украинский. Это книга об эфире, о радио. Она предназначена прежде всего молодым журналистам и студентам факультета журналистики. Я несколько раз бывал во Львове, в Украинском католическом университете, меня туда приглашали, я давал мастер-классы по ремеслу радио. И в итоге мне предложили издать такую книгу на украинском языке, поскольку львовские студенты предпочитают читать на родном языке.

– Это сборник лекций?

– В этой книге представлены разные радиожанры. Это интервью, радиоэссеистика, блоги, комментарии к новостям, прежде всего новостям культуры, мои стихи о радио и, наконец, моя лекция о журналистике, прочитанная в университете. Слово журналистика происходит от французского слова jour – "день", получается, что она явление однодневное, но этого не надо стесняться. Каждый день можно прожить достойно. И если ты прожил свой журналистский день достойно, то у тебя есть шанс быть не просто бабочкой-однодневкой, не просто мотыльком, а остаться в памяти читателя и слушателя словами, голосом, эмоциями, мыслями. В лекции я говорю о журналистах как о персонажах древнегреческой трагедии, которые обречены на то, чтобы существовать всего лишь один день – ровно столько живет газета. Тем не менее, персонажи древнегреческих трагедий бросают вызов року, и в этом красота этого жанра.

– Эта книга – оммаж уходящему ремеслу звука? Все-таки радио теснят новые жанры, письменные жанры, интернет-журналистика...

– Я с этим не согласен. Дело в том, что, когда появилась фотография, говорили о похоронах живописи, но ничего подобного, живопись и фотография сосуществуют, изобразительное искусство преобразилось благодаря фотографии. Когда появилось кино, говорили о смерти театра. Когда появилось телевидение, хоронили кино. Ну, и так далее. Нет, вы знаете, живые виды искусства вбирают в себя новые тренды, новые языковые и фактурные находки, ремесленные находки. Радио – модный жанр. У него миллионы слушателей, причем я говорю сейчас о так называемых высоколобых радио, о BBC-3, BBC-4, National Public Radio (Общественное радио Америки). Разговоры об упадке радио зряшные, оно живет и здравствует в воздушной стихии.

– Игорь, вы преимущественно, скажем так, – русскоязычный журналист, литератор, эссеист. Как вы чувствуете себя в украиноязычной среде? И как книги ваши в ней себя чувствуют?

– Я чувствую себя в этой среде совершенно естественно. Знаете, есть такое украинское слово "приймак" – это когда зятя принимают в семью жены. Я не приймак. Есть другое карпатское слово венгерского происхождения – "газда", хозяин. Я чувствую себя "газдой" на своей малой родине. У меня есть ощущение глубокой связи с Буковиной, с Черновцами, где я вырос, это моё место на земле, я был одним из основателей поэтического фестиваля Meridian Czernowitz, идея фестиваля родилась здесь, в Праге.

Мне кажется, что малая родина – это и есть самое главное для писателя. Мне из всех культур ближе всего винная культура. В винной культуре есть такое понятие – терруар, это комплекс факторов, которые формируют вкус, запах, цвет вина. Я говорю о ландшафте, ветрах, погоде, характере винодела. Вот для писателя понятие "терруар", его личный "терруар", важней, нежели принадлежность к какой-то глобальной культуре.

– Когда вы перемещались босоногим мальчишкой по своему черновицкому терруару, вы говорили по-украински?

– Есть такие украинские стихи: "Земля, яку сходив Тарас Малими босими ногами". Украинский язык я выучил. Моя семья приехала в Черновцы из Забайкалья, в семье мы говорили по-русски. Я учил украинский язык в школе, у меня твердая "четверка", я прочел сотни книг на украинском языке. После работал в гуцульской школе учителем. Это моя стихия, она не искусственная для меня, и я, например, воспринимаю украинские стихи легче и естественнее, чем английские, хотя английский язык – моя специальность. Вот у меня за последние лет 7 вышло 6 или 7 книг. И почти все они вышли в Украине, в переводах на украинский язык и по-русски. Они продаются в украинских книжных лавках, у меня в Украине есть читатель. Моя последняя русская книга вышла в Петербурге, это мой винный Magnum opus, она называется "Поздний сбор", но она продается, по-моему, только в одной галерее в Петербурге, даже до Москвы не доехала.

– А вы как к этому относитесь – как к факту жизни, с сожалением или с раздражением, или с обидой на русскоязычное читательское пространство?

– Никакой обиды, естественно, у меня нет. Право выбора за издателем, за читателем. Я когда-то выступал в Одессе в Литературном музее, я приехал туда с книгой в переводе на украинский язык, и одна дама сказала: "Мы его еще спросим, зачем ему нужны переводы на украинский язык?". Я бы так ей ответил: каждый поэт мечтает быть изданным на всех языках, а тем более на языках, которыми он владеет. Для меня чтение своих текстов на украинском языке – это открытие самого себя, открытие моей лексики, моей грамматики. Читая по-украински свою книгу, я лучше понимаю родословную русского языка. У языков, как и людей, есть или было детство, и в переводе я словно проживаю это детство.

– Трагические события последнего года по-иному поставили вопросы сосуществования двух языков, литератур, культур. По-новому поставлены и вопросы внутри каждой из этих культур – скажем, сосуществование русскоязычной украинской литературы и украиноязычной украинской литературы, сосуществование русского читательского пространства и украинского читательского пространства. Вы могли бы обозначить главный вектор этих изменений?

– Война все упрощает, все превращает в черное и белое. Это как дети играют в наших и врагов. Война превращает нас всех в черно-белых людей, и поэтому она обостряет языковые и внутрилитературные отношения. Но это особая транзитная ситуация. Вообще, эта проблема – какой ты писатель, русский, американский, английский – проблема составителей литературных энциклопедий и словарей, а не самого писателя. Мы ощущаем себя белыми, только когда попадаем в Африку. Писатель работает в литературе, а в литературе важны другие элементы, пропорции, ингредиенты.

Не надо навязывать культуре сиюминутное актуальное представление о жизни или политике. Время не стоит на месте. Меня в последнюю очередь интересует русский я, украинский или английский писатель (у меня британский паспорт). Для писателя важно, интересны ли его книги, современны, наконец, талантливы, есть ли у него читатель. Литературный текст, особенно классический, соткан из разных ниток. Я уже говорил про терруар, да, с книгами, как с вином: есть вина чистокровные, чистопородные, но есть ассамбляжные вина, есть вина-полукровки, метисы, мулаты, и это тоже замечательные классические вина. В литературе, в культуре очень важна циркуляция разных элементов, от количества солнечных дней в детстве до происхождения, но главное – это языковые факторы.

Вот я специально для наших слушателей прочту два-три предложения из выдающегося поморского писателя Бориса Шергина, который писал на своем языке: "Жили Ванька двоима с матерью. Житьишко было само последно. Ни послать, ни окутацца и в рот положить нечего". Это поморский писатель. А вот Исаак Бабель, "Одесские рассказы": "Не надо уводить рассказ в боковые улицы. Не надо этого делать даже и в том случае, когда на боковых улицах цветет акация и поспевает каштан". Видите – два русских писателя, если верить энциклопедии, оба первоклассные, но им было бы тесно под одной крышей, а вот под одни небом – просторно. В литературе есть свои полюсы, свои "стороны света", и в этом смысле Борис Шергин – это север русского языка и русской прозы, а Бабель – это юг.

– Давайте в завершение беседы послушаем стихи Игоря Померанцева на украинском языке.

– Мне повезло, меня в разные годы переводили замечательные украинские литераторы. Стихи переводил в ссылке Иван Светличный, после переводили Моисей Фишбейн, Диана Клочко, эссеистику – Иван Кошеливец, Юрий Шевелев. Я прочту маленькое стихотворение из книги "КГБ и другие стихи" в переводе Дианы Клочко:

Надії

Люба,

закладка,

яку ти вишила

українським візерунком,

коли тебе запхали у карцер,

і яку ти потім подарувала мені, -

у моєму записникові.

Я хочу, аби твоє ім`я

переплелось українським візерунком

із цими рядками.

Я хочу,

аби всі мої слова

відлунювали твоїм ім`ям.

Фрагмент итогового выпуска программы "Время Свободы"