Александр Генис: В эфире - новогодний Диалог на Бродвее, который мы с музыковедом и культурологом Соломоном Волковым ведем в бродвейской студии Радио Свободы.
По давней, очень давней традиции (в этом году «Американскому часу» уже исполнилось 10 лет), в последней передаче каждого года мы подводим музыкальные итоги этого года.
Первый итог — запись года. Что вы нам принесли сегодня, Соломон?
Соломон Волков: Я хочу рассказать об одном коллективе, который является нашим с вашим общим любимцем, это - квартет «Кронос». Мы с вами много лет уже следим за этим ансамблем замечательным. Мне посчастливилось быть знакомым с этими замечательными музыкантами и с его первым скрипачом, вдохновителем, организатором, все, что угодно, идеологом Дэвидом Харрингтоном, не раз встречаться и разговаривать. Они замечательные люди.
Александр Генис: Соломон, я вас поймаю сразу на слове. Вы сказали — “идеологом квартета”. А что это значит? Какая идеология у квартета?
Соломон Волков: У «Кроноса» как раз есть идеология. Потому что Харрингтон с самого начала задумал этот коллектив, как полную противоположность, полярную противоположность тому, что принято представлять при слове «струнный квартет». Говоря «струнный квартет», мы воображаем или мужчин, или теперь и женщин в строгих черных платьях, во фраках, играющих классический репертуар или уж модернистскую музыку.
Александр Генис: Я с вами согласен — классический репертуар. В моем представлении квартет — это то, что играют при свечах.
Соломон Волков: Вот видите, аж при свечах. Я могу себе вообразить «Кронос», играющий при свечах, но при этом у них будут прически-ирокезы, свечи будут мелькать зелеными, красными, фиолетовыми бликами, которые будут специальной аппаратурой подсвечиваться.
Александр Генис: Это будет панк-квартет.
Соломон Волков: Да, это будет панк-квартет, и они себя стилизуют под панков. Их задача была разрушить традиционный облик квартета, заинтересовать поколение людей, которые думают о квартетах, как о музыкантах в париках, приблизительно так, показать, что квартет — это нечто живое, живущее вместе с нами, живущее сегодняшним днем. И более того, что еще важнее — опережающее сегодняшний день. Потому что «Кронос» не просто идет за вкусами своей аудитории, а у него огромная аудитория. Я думаю, что это самый популярный квартет в мире на сегодняшний день, и он очень популярен в России тоже, куда «Кронос» приезжал.
Они идут впереди своей аудитории, он формируют эту аудиторию. Потому что «Кронос» можно назвать квартетом мировой музыки, первый в своем роде. Я думаю, что это случай беспрецедентный, другого такого коллектива нет. 40 лет этой безумной пропагандистской соавторской деятельности. Потому что они заказывали за эти годы музыку сотням композиторов, исполняли эту музыку, пропагандировали, записывали, по всему миру играли. В том числе, опять-таки, музыку композиторов из России, они играли и Шостаковича, они играли и Шнитке, выпустили все квартеты Шнитке. Я написал к этому их альбому аннотацию специально. Они играли Губайдуллину, они играли Владимира Мартынова. Они играли музыку всех континентов и, по-моему, уже десятков стран. Если подумать, боже мой, там и Гана, Марокко, Южная Африка, Уганда, Ирак, Калифорния, Южная Америка, Средиземноморье, Восток, Северная Африка, Восточная Европа, Балканы.
Александр Генис: Тувинское горловое пение.
Соломон Волков: Правильно, конечно. Замечательный, кстати, опус они записали. Вы мне назовите страну, я скажу, что «Кронос» играл музыку из этой страны.
Александр Генис: «Кронос» мне напоминает хороший толстый журнал, скажем «Иностранную литературу» ее лучшего времени. Потому что толстый журнал должен быть в первую очередь разным, а во вторую он должен идти, как вы совершенно справедливо сказали, не за публикой, а впереди нее и вести за собой. Он должен знать, что нам понравится в следующем году. И когда я смотрю на обложки альбомов «Кроноса», то у меня ощущение, что я путешествую по глобусу. В принципе, конечно, это правильная редакция, если они 40 лет смогли удержаться на поверхности.
Соломон Волков: В итоге все это безумное предприятие можно назвать абсолютно законченным успехом. Они продержались все эти годы, там менялись музыканты, но Харрингтон бессменный руководитель, как я уже сказал, идеолог, он все это придумал. Это, конечно, изматывающее расписание, жизнь, как раньше говорили, на колесах, а на самом деле, конечно, в самолетах, но результаты фантастические. Они отпраздновали 40-летие в 2014 году тем, что выпустили подборку из пяти компакт-дисков, там были собраны лучшие достижения за прошлые годы.
Но так же они выпустили новый диск под названием «Тысяча мыслей». И я сейчас покажу один фрагмент из этого диска. Это музыка другого нашего любимца Астора Пьяццолла, аргентинского композитора, который жанр танго возвысил до греческой трагедии.
Александр Генис: Это вы хорошо сказали. Тем более, что я очень люблю Пьяццоллу именно в исполнении классических музыкантов, особенно нашего друга и лауреата нашей премии «Либерти» Гидона Кремера. Чем отличается трактовка Пьяццоллы у Кремера от трактовки «Кроноса»?
Соломон Волков: Я сейчас скажу о трактовке Кремера, а потом мы покажем фрагмент из записи «Кроноса», и тогда наши слушатели смогут увидеть, в чем отличие. Кремер, когда он играет Пьяццоллу, а он много его играл и продолжает исполнять его, он подчеркивает в нем, если угодно, его острые углы, так скажем. То есть в его исполнении это нервная музыка современного города, урбанистическая музыка, напряженная очень эмоционально. «Кронос» к этому подходит совершенно по-другому. Они и выбрали такой фрагмент, который называется «Во сне» - это музыка засыпания, это музыка примирения с жизнью. Мне кажется, она очень хорошо прозвучит в канун Нового года. Послушайте, как квартет «Кронос» играет музыку Астора Пьяццоллы.
(Музыка)
Александр Генис: Следующая рубрика — музыкант года.
Соломон Волков: Мы с вами сразу согласились на том, что музыкантом года у нас будет Леонард Коэн. Очень мы с вами удобно устроились, я считаю: мы разговариваем все время о наших любимцах, о тех музыкантах и о тех деятелях культуры, которых мы по-настоящему любим, без которых не мыслим нашего существования.
Александр Генис: С тех пор, как мне исполнилось 40 лет, я дал зарок: я решил, что я никогда не буду ничего писать о том, что не люблю. И пришел я к этой мысли очень простым образом. Я посмотрел собрания сочинений писателей, то, что в конце печатается — отзывы, рецензии. Там никогда обычно не бывает отрицательных отзывов, плохие книги не стоят того, чтобы их вспоминали. То, что было плохо, и без нас разругают, а то, что ты любишь, о том и пиши, о том и говори, потому что нет большего счастья, чем делиться радостью.
Соломон Волков: Для меня такое счастье поделиться новым альбомом Коэна, которому исполнилось 80 лет совсем недавно.
Александр Генис: Это тоже отдельное радостное событие, потому что Коэн сказал: «Если я доживу до 80 лет, то я опять начну курить». Потому что он решил, что больше ему незачем беречь здоровье. Но тут все его поклонники, а поклонников у него - море во всех странах мира, особенно в России, как мне кажется, короче, он получил кучу писем, которые потребовали от него не начинать курить, потому что он им - нам - еще нужен.
Соломон Волков: Относительно Коэна у меня есть такое соображение: я не знаю ни одного другого поп-артиста, условно так назовем, я не знаю, как охарактеризовать Коэна, назовем его бардом, который бы создал такую свою мифологию, как Коэн. Он постоянно фантазирует на темы своей жизни. Он дает интервью не так уж часто, но он умудряется в одном интервью говорить одно про свою песню, а в другом интервью нечто прямо противоположное. Верить Коэну вообще на слово не приходится. Есть же эта знаменитая история, что он ушел в монастырь.
Александр Генис: Буддийский монастырь.
Соломон Волков: И кажется, что она задокументирована. Но почему-то меня не покидает ощущение, что это тоже миф, что никакого не было буддийского монастыря, что он это все придумал. У меня нет к нему никаких претензий, пускай он придумывает, что хочет, пусть только продолжает писать такие песни.
Александр Генис: Был он в монастыре, никогда в жизни не поверю, что он там не был.
Соломон Волков: Предположим, что был, и предположим, что правда действительно все, что потом развернулось. Интереснейшая же история получилась, одновременно и трагическая, и с хорошим финалом. Потому что когда он уходил в этот монастырь, то он был знаменитым, но не был суперпопулярным, не был суперзвездой. Я помню, до ухода его в монастырь, я уже был огромным его поклонником, я встречался с очень даже симпатичными и приличными людьми. Я говорю — о, Коэн! «А, этот фолк-певец». Что-то такое смутно люди слышали. Но пока он был в монастыре, его бывшая подруга, которая была менеджером его, она его обокрала, присвоила себе все, что он заработал на протяжение своей жизни. Он вышел оттуда, и оказался без копейки денег. Такова во всяком случае история. Вы знаете, тут как раз я склонен ему верить, потому что он действительно судил ее, и эта женщина сейчас отбывает срок, тут уже нельзя сказать, что это просто все придумано.
Александр Генис: Нечто похожее было и с «Битлз». Не такая уж редкая история.
Соломон Волков: Но подумайте: он именно из-за этого возобновил свою исполнительскую и отчасти композиторскую деятельность. И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Именно Коэн, вышедший из буддистского монастыря, в очень солидном возрасте, когда уже не становятся звездами в этом жанре, он стал суперзвездой. Он впервые завоевал неслыханную популярность.
Александр Генис: Выросли ведь его поклонники тоже, они тоже постарели. И они, как я, например, увидели, что те герои поп-сцены, которые сейчас есть, никак их не удовлетворяют. Мне кажется, что с тех пор, как «Битлз» перестали писать песни, рок для меня под сомнением. Ну что делать, такой я есть. Но таких, наверное, много. Коэн — это память о молодости. И то, что он состарился — ему идет.
Соломон Волков: Да, ему это невероятно идет, но по законам логики аудитория его должна была стареть, соответственно, вымирать и сокращаться, сужаться, а этого не произошло — она невероятно расширилась, он стал супер-популярным. Конечно, есть популярность Джастина Бибера какого-нибудь или каких-то очередных «Этуалей».
Александр Генис: Нет, Джастин Бибер меня устраивает, ибо я не могу вас не перебить. Потому что я был в городе Болонья, около церкви стояла гигантская толпа, я решил, что Папа римский приехал. Я спрашиваю: это что, Папу Римского встречают? Мне говорят: какой Папа Римский, видите, рядом с церковью - отель, и оттуда сейчас выйдет сам Джастин Бибер. А я к стыду своему понятия не имел, кто такой Джастин Бибер. И на меня стали показывать пальцем, мне было очень стыдно.
Соломон Волков: Нет, совершенно не нужно стыдиться этого обстоятельства. В сугубо молодежной аудитории всегда есть свои текущие кумиры, чтобы девочки визжали, обожали — это все нормально. Но чтобы человек, которому только что исполнилось 80, вдруг стал такой суперзвездой, не просто суперзвездой, а секс-символом — вот ведь что интересно. И он соответствует этой роли. Этот новый его альбом, который называется «Персональные проблемы». В своем новом альбоме он ведь даже уже не поет, это немножко повыше шепота — это такой хриплый шепот, говорил, если угодно, но он производит неотразимое впечатление.
Александр Генис: Опять-таки, я хочу еще раз сказать, что ему идет старость. И то, что он секс-символ в 80 лет, не так уж удивительно, если вспомнить, что предыдущий секс-символ был Шон Коннери, которого мы знаем по Джеймсу Бонду. Именно в старости он оказался таким привлекательным. Я помню, как он тоже был в списке секс-символов, когда ему было далеко за 60.
Соломон Волков: В случае с Коэном я должен сказать, что теперь, даже если бы он просто говорил, я бы все равно с восторгом принял бы это. Этот альбом действительно очень интересен. Я хочу показать нашим слушателям отрывок одной из его песен оттуда «Больше никогда». Итак: музыкальный герой нашего 2014 года — Леонард Коэн. Я думаю, что он будет нашим героем еще много-много лет, дай ему бог здоровья.
(Музыка)
Александр Генис: В каждом воскресном номере «Нью-Йорк Таймс» обязательно печатается интервью с каким-нибудь писателем, необязательно писателем — видным деятелем культуры. И каждый раз журналист задает один дежурный вопрос, который задает абсолютно всем, это уже такой культовый вопрос «Нью-Йорк Таймс»: с кем бы вы хотели пообедать (не важно - с живыми или мертвыми), кого бы вы позвали на обед? И надо сказать, что это очень интересно, потому что скажи мне, кто твой друг, сразу поймем, с кем хочется человеку обедать — это гораздо больше говорит о нем, чем с кем хочется ему печататься в одном журнале, например. Это такое интимное дело — обед. Одно дело попасть на прием.
Соломон Волков: “Черт знает с кем во фраке”, как классик сказал.
Александр Генис: Ну да, когда не знаешь, о чем говорить и когда это кончится. Другое дело — обед. Существует замечательная формула: на обеде должно быть гостей не меньше граций, не больше муз, то есть от трех до девяти гостей. Именно такая компания позволяет вести общий разговор за столом и наслаждаться едой, виной и приятной беседой.
Так вот, я решил сегодня поиграть с вами в такую игру. Пир в новогоднюю ночь. Чем новогодняя ночь хороша — тем, что она длинная. Я помню, однажды я сидел за новогодним столом с Довлатовым. Мы сели все за стол, нас было человек 10-15, сели часов в 11 вечера и встали в 8 утра. Надо сказать, что Довлатов ни рюмки не выпил. До 8 утра мы сидели и болтали — это была может быть лучшая ночь в моей жизни.
Так вот, давайте поиграем в такую игру. Давайте подумаем, кого бы мы пригласили на обед в новогоднюю ночь, с кем бы мы хотели провести новогоднюю ночь? Давайте так: я спераа скажу про писателей, а вы про композиторов.
Если подумать, то надо выбирать людей, которые умеют хорошо говорить и которым свойственно остроумие, потому что в новогоднюю ночь надо смеяться, поэтому я начал бы с Гоголя. У Аксакова есть воспоминание о том, как они с Гоголем ехали из Москвы в Петербург, посредине был знаменитый Нежинский трактир, куда положено заезжать и есть нежинские котлеты знаменитые. (Я, кстати, приготовил однажды такие котлеты по старому рецепту из телятины — действительно замечательная вещь). Они прикатили глухой ночью в этот трактир. Они остановились, съели свои котлеты, а потом Гоголь сказал, что из-за них повара разбудили, и он рвал на себе волосы, и показал всем, как он рвал на себе волосы. Все спутники Гоголля хохотали до самого Петербурга. Гоголь представлял без конца эту сцену во все новых и новых вариантах. Все, кто знали Гоголя - до того, как он стал мрачным, нелюдимым и страшным - все рассказывали о том, что не было человека, которого не мог бы рассмешить Гоголя. С него бы я начал.
А в компанию Гоголю я бы пригласил Булгакова. Во-первых, они оба с Украины, сейчас это даже интересно. Потом Булгаков ведь здорово описывал еду. Я всегда думал, что из всех людей, которые описывали вкусную трапезу, больше всего я хотел бы пообедать с Булгаковым. Потому что, как мы помним, у него есть заповеди хорошего едока, например: никогда не закусывать холодным, только горячим. Или о том, что борщ должен быть огненным и в нем должна плавать то, “что ничего вкуснее в мире нет, а именно мозговая кость”. Говорят, что как-то Булгакову заказали написать репортаж из ресторана в Москве, он принес счет на две персоны. Ему сказали: а откуда вторая персона? Он сказал: «Без дамы в ресторан не ходят». То есть я думаю, что с Булгаковым трапеза бы удалась.
А к ним в компанию я бы позвал Маяковского, потому что Маяковский был громогласный, потому что Маяковский был очень остроумен и потому что Маяковский остро реагировал. Есть разные виды остроумия. Одни мастера рассказывают байки, например, Довлатов был таким, он мог солировать весь вечер. Другие реагируют на чужтие байки, таким был Бахчанян, который мог сказать одно слово и все покатывались. У Маяковского было остроумие второго рода. Знаете знаменитую историю о том, как он пришел стричься, и парикмахер его спросил: «Как вас постричь?». Он говорит: «Молча». Я хотел бы послушать, что бы Маяковский сказал на гоголевские и булгаковские истории.
А к ним я позвал бы Мандельштама, и скажу — почему. Потому что мемуары о писателях редко дают представления о беседе писателя. Надежда Мандельштам описывает обеды с участием Мандельштама, и говорит, что его приглашали потому, что он за столом “витийствовал”. Как бы я хотел узнать, что она имеет в виду. И завершил бы я нашу компанию, конечно, Надеждой Мандельштам, потому что Надежда Мандельштам была женщина необычайно умная, цепкая и, я подозреваю, что никакую другую женщину сажать с ней за стол не нужно было бы, а без дам не обедают.
Соломон Волков: Замечательную компанию вы подобрали себе. Если бы она собралась, то это просто было бы событие века. Что же касается композиторов, вы мне задали задачу, каких композиторов я бы пригласил на новогодний обед, у меня немножко другой подход. Я не знаю, как вы свою роль видите себе во время такого обеда.
Александр Генис: Я бы менял тарелки и слушал.
Соломон Волков: Вы собирались принимать участие в разговоре или нет?
Александр Генис: Я старался бы молчать как можно больше.
Соломон Волков: Потому что я про себя могу точно сказать, что если бы мне удалось пригласить двух людей, которых я хотел бы пригласить, и послушать, что они говорили, я бы хотел, чтобы они поговорили друг с другом, а я бы послушал. Мне вообще очень нравится слушать, из этого исходит стимул, импульс для моей деятельности как человека, который записывает разговоры с замечательными людьми. Мне нравится услышать что-то, мне это интересно. Мое участие требуется только в той степени, чтобы простимулировать человека на какие-то высказывания.
Так вот, я хотел бы пригласить двух людей: я бы хотел пригласить Николая Андреевича Римского-Корсакова и его самого гениального ученика Игоря Федоровича Стравинского. Я хотел бы посидеть, послушать, как они будут между собой разговаривать, потому что это одни из самых загадочных отношений в мире музыки для меня. Потому что Римский-Корасков был в высшей степени интеллигентным человеком, он не был таким замкнутым сухарем. Скажем, Шостакович, потрясающий человек, но он мог говорить такими загадками. Когда ты с ним разговаривал, из него надо было вытягивать все, льющаяся речь не была его главным достоинством, она была скомканная, торопливая. Он мог быть очень смешным, он был очень остроумным человеком, но для него разговор не был естественной стихией, его нужно было подталкивать. А Римский-Корсаков в этом смысле был человеком, для которого нормальный плавно идущий разговор был естественен. Он, кстати, написал сам книгу воспоминаний, которую очень интересно читать.
Стравинский сам своей рукой ничего не написал, но существующие записи разговоров с ним Роберта Крафта и других показывают, что он может быть невероятно остроумным, язвительным, наблюдательным собеседеником.
Александр Генис: И глубоким мыслителем. Эта книга у меня стоит рядом с «Разговорами с Гете» Эккермана, потому что это такой же высоты сочинение.
Соломон Волков: Отношения между ними для меня всегда были загадкой, мне страшно было бы интересно узнать, о чем бы они вспоминали, сидя вдвоем, какие эпизоды, предъявлял бы Стравинский какие-то свои обиды Римскому-Корсакову: “вот, Николай Андреевич, вы меня недооценили, вот я какой стал потрясающий композитор на весь мир, мною восхищаются, мою музыку знают может быть больше, чем вашу”.
В этой связи я вспоминаю эпизод, как Дягилев пришел показывать один из своих романсов, он же начинал как композитор, пришел к Римскому-Корсакову, который ему мягко сказал, что его романсы никуда не годятся. На что Дягилев, забрав свои ноты, вышел, гордо хлопнув дверью, сказал: «Еще неизвестно, о ком будут больше говорить, о вас или обо мне». Потом он, конечно, приходил к Римскому-Корсакову просить прощения и всячески зазывал его в Париж, но тогда вспылил.
Так вот, меня интересует, что на эту тему сказал бы Стравинский Римскому-Корсакову, и что бы Римский-Корсаков сказал, когда узнал бы, какой славы добился его ученик, каково было по-настоящему его отношение к нему. Об общих знакомых мне хотелось бы узнать от них. Вот этих двух сущностных петербуржцев мне бы очень интересно было бы пригласить и послушать, поприсутствовать при их беседе в новогоднюю ночь.
Александр Генис: А какую музыку вы бы при этом слушали?
Соломон Волков: Я бы поставил может быть самое римско-корсаковское сочинение Стравинского — это «Жар-Птица», первый его балет.
Александр Генис: То есть это льстило бы Римскому-Кораскову?
Соломон Волков: Да. Там, где Стравинский в большей степени проявил себя учеником Римского-Корсакова и одновременно свой гений уже показал, показл, на что он способен. Дальше все пошло семимильными шагами развиваться у Стравинского, но «Жар-Птица» так и осталась его первым шедевром, который можно с наслаждением слушать и сегодня.
Я думаю, что в эту новогоднюю ночь наши слушатели с удовольствием у своего камелька - как бы ни назывался новогодний огонек в доме - послушали бы эту замечательную, которая тоже, как мне представляется, светится изнутри, она дает дополнительный свет и освещает наше прощание со старым годом и наше свидание с новым.
С Новым годом, дорогие друзья!
