Иван Толстой: Композитору Софии Губайдулиной исполнилось 75 лет. Ее музыка часто звучала на наших волнах. Сегодня вы услышите интервью, которое София Асгатовна дала нашему лондонскому корреспонденту Ефиму Барбану.

Ефим Барбан: Когда заходит речь о наследниках Прокофьева и Шостаковича в русской музыке, с неизбежностью всплывают два имени – Альфред Шнитке и София Губайдулина. Их музыка за последнюю четверть века стала неотъемлемой частью европейской музыкальной культуры и принадлежит ее вершинным достижениям. Как композитора Губайдулину всегда занимала духовная и философская проблематика; ее сочинения поражает глубиной и драматичностью содержательности, сопряженной с медитативной созерцательностью, поэтической лиричностью, цветокрасочностью музыкальной фактуры и изысканностью формы. При всей самобытности композиторского дарования Софии Губайдулиной ее музыка эстетически принадлежит движению европейского музыкального авангарда и занимает в нем заметное и влиятельное место. Недаром Луиджи Ноно назвал ее произведения «радикально новым подходом к композиции» и сравнил оригинальность и значение ее творчества со значением музыки Скрябина в предреволюционной России. Сложилась ли у вас какая-либо концепция творчества? – спросил я Софию Губайдулину, когда встретился с ней в Лондоне.

София Губайдулина: Видите ли, я очень большое значение придаю многослойности смыслов. И для меня не так хорошо звучит произведение, которое имеет только один какой-нибудь слой. Предположим, фонетический, первый слой, звукокрасочный. Предположим, он очень хорошо выявлен. Для меня этого будет мало. Я привыкла требовать от сочинения еще и следующего, и следующего слоя, смыслового слоя. Как бы первый слой образует фабулу, а второй это уже сюжет. И он находится на более высокой ступени абстракции, он более обобщен. И поэтому внешний слой, фабульный, он, конечно, у меня тоже есть, просто он не представляет для меня такой проблемы, огненной проблемы, как тот второй слой, который образует первую ступень обобщения.

Ефим Барбан: В прошлый раз вы рассказывали мне о том, что ощущаете себя человеком, принадлежащим не одной, а нескольким культурам.

София Губайдулина: Внутри себя я чувствую, действительно, склонность к синтезу. У меня такая позиция жизненная, что мне хотелось бы как можно больше впитать в себя того, что существует на свете. Впитать, всосать и, затем, забыть об этом. Впитать и впечатления, стихийные впечатления от фольклора, от книг, от философии, от живописи, и так далее. И впитать в себя различные техники даже, чисто композиторские. Но потом все это забыть. Как будто идешь по какой-то лесенке и затем, когда забираешься на вершину, нужно эту лесенку отбросить от себя и остаться на вершине какой-то точки в очень рискованном положении, где нет ничего, но та точка, из которой видно, как должно быть. Я думаю, что от этого происходит то качество, о котором вы сказали, – принадлежность к каким-то самым разным, противоположным культурам. Потому что все это я, видимо, старалась впитывать, как, может быть, и другие люди.

Ефим Барбан: А какие наиболее заметные пласты влияния вы выделили бы в своей музыке?

София Губайдуллина: Из музыкальных влияний это Иоганн Себастьян Бах. Из 20-го века – Веберн. Это две фигуры, которые для меня являются определяющими. Почему они именно? Дело в том, что это мой идеал, каким должно быть искусство. Многие говорят, что искусство должно быть чисто интуитивным - вот так водит творец вашей рукой. Другие говорят, что нужна система и строгая логическая последовательность. Мне кажется, что ни то, ни другое не годится. И идеалом являются те художники, для которых тоже ни то, ни другое не годилось, а формующая их способность преобразуется в огненную субстанцию духа. Это Веберн и Бах. Для меня в музыке это самое основное.

Ефим Барбан: Если говорить о влияниях, скажем так, бытовой культуры - о влиянии случайности рождения, случайности места рождения, случайности крови - что бы вы могли сказать об этом, основываясь на своей биографии?

София Губайдуллина: У меня две крови. Мать моя – русская, отец – татарин. И поначалу я думала, что я человек универсального склада. Бах, Гете, Шекспир – вот мои пристрастия. И я думала, что я ориентации на русскую и западную культуру. Но, постепенно, для меня выяснилось, что очень большую роль играет и восточный элемент и, может быть, даже татарский. Я думаю, что это влияние не внешнее, скажем, не пентатоника в интонационности музыкальной, что внешних влияний я не выявляю. Так же, как я не выявляю внешних влияний Баха и Веберна. Ни того, ни другого, ни третьего у меня нет. Но в крови, где-то под кожей, где-то в каких-то отдельных чертах, наверное, это очень заметно. Я иногда чувствую.

Иван Толстой: В Праге с успехом прошла выставка чешского художника Андрея Белоцветова, забытого «классика авангарда», как сейчас его называют историки искусства. Андрей Белоцветов родился в Аргентине в 1923 году в семье русских эмигрантов и скончался в Праге в 97-м. Рассказывает Нелли Павласкова.

Нелли Павласкова: Объединение историков и теоретиков изобразительного искусства Чехии и семья Андрея Белоцветова организовали в престижной пражской Галерее критиков выставку работ Андрея Белоцветова, русского художника, тесно связанного с чешской художественной средой, где он, правда, никогда не был оценен по заслугам и никогда не был понят. Белоцветов, хотя и входил в объединение художников МАЙ 57, всегда чувствовал себя одиночкой, его самостоятельные выставки были только в 57-м и 65-м годах; после советской оккупации ему было запрещено выставлять свои работы. После 89-го года состоялось лишь несколько скромных и неполных его выставок. И снова - никаких откликов.

И вот теперь – триумфальное возвращение забытого художника, жизнь и творчество которого окутывают мифы и легенды.

Белоцветов был вечный бунтарь. Талантливый студент Академии, он добровольно покинул ее, ибо не мог принять консерватизм ее духа. В шестидесятые годы он увлекся абстрактной живописью, отличающейся от подобных работ его чешских коллег необычной яркостью красок. На нынешней выставке были представлены, главным образом, эти его абстрактные работы и следующий цикл в духе неоклассицизма картин Пикассо с вложением различных предметов в еще мокрые краски. Белоцветову не были чужды сюрреализм и экспрессионизм.

В юности Белоцветов испытал сильное влияние русского художника Григория Мусатова, тоже жившего в Праге со статусом эмигранта. Я обратилась к дочери Мусатова - Норе, к ранее тоже опальной, известной чешской художнице, с просьбой рассказать о ее старшем друге и ученике отца.

Нора Мусатова: Андрей Белоцветов из эмигрантской семьи. У него вообще очень интересная жизнь. Он был, в общем, ученик. Учеников в русской гимназии учил мой папа рисованию. Нашел он его очень талантливым. И он начал ходить к нам. Потом отец бросил преподавание в русской гимназии, но Андрей к нам продолжал ходить в гости. И когда папа мой умер, он тоже продолжал ходить в гости. Я не знаю, почему. Потому что у нас висели картины моего отца. А я была его моложе. И он жил с матерью, они невероятно нуждались. Так что мама его, наверное, подкармливала. К нам, вообще, очень много тогда ходило молодых художников, в честь памяти отца, что ли. Андрей Белоцветов всегда с какой-то когортой молодых художников, которые перед ним преклонялись. Он мне напоминал персонаж из романа Достоевского – это был воплощенный князь Мышкин. И когда его видели девушки, они совершенно обомлевали. Чешские, особенно. Он был абсолютно не от мира сего. Так что в молодости это был вылитый Мышкин, вплоть до падучей болезни даже. Глаза такие лучистые, светлые, умные. Тихо говорил, длинные пальцы. Весь он был такой незлобный, наивно-умный. Он очень любил современных художников. Но они жили невероятно бедно. Почему? Потому что мать его была из какой-то дворянской семьи, отец был сахарозаводчиком в Риге. И выехали они в Южную Америку. Супруги Белоцветовы были очень состоятельные, и они решили совершить круиз в Европу в то время, в начале 20-х годов. Почему-то эта молодая жена осталась в Чехии. Она была невероятно талантлива к музыке – пела и играла на рояле. И вот они стали пробиваться. Она давала уроки рояля, пения, она даже концерты давала. И жили они невероятно бедно, просто сводили концы с концами. Сначала он очень увлекался Пикассо, Сальвадором Дали. Первые его вещи написаны такими широкими мазками, укрупненные. Портрет его первой жены тоже в таком стиле, который напоминает Пикассо.

Нелли Павласкова: Известно, что Белоцветов был наделен даром предсказания. Однажды знаменитый чешский художник Ян Зрзавы, который покровительствовал молодому Андрею, встретился с ним на очередном вечере у Мусатовых. Вместе с ним пришла и его юная племянница. Белоцветов был весь вечер сам не свой и, преодолевая смущение, пошептал Зразовому, что его племянница тяжело больна туберкулезом и ей через семь месяцев грозит смерть. Дело было во время немецкой оккупации, лекарств не было, да и Зрзавы не поверил юноше. Через семь месяцев девушки не стало. С тех пор Белоцветов никогда больше ничего не предсказывал.

Его музыкальные способности тоже были магическими. Не будучи музыкантом, он поразил гастролировавшего в 64 году в Чехословакии дирижера Мравинского тем, что напомнил ему, что в 55 году дирижер исполнял в Праге музыку Белы Бартока в некоторых месте иначе, чем ныне. Пораженный Мравинский тогда заявил, что эту новую его интерпретацию не заметили даже маститые музыкальные критики. Я спросила Нору Мусатову, оставался ли Белоцветов в Чехословакии после советской оккупации?

Нора Мусатова: У него было много картин, которые он написал. Это проблема художников с эмиграцией. Или их оставлять, или бежать без них. Это не записная книжка, это невероятный груз. Поэтому они остались. Он и не думал даже соглашаться с режимом или бежать на поклон. Никогда в жизни! Ему просто невозможно было притворяться коммунистом, большевиком. Он над ними подсмеивался.

Нелли Павласкова: Нора, скажите, а его отец уже никогда больше не отозвался из Аргентины?

Нора Мусатова: Кажется, да. Помню, что ему удалось поехать в Париж на эти деньги отцовские. Посмотреть Лувр живьем.

Нелли Павласкова: Успех октябрьской выставки Андрея Белоцветова вызвал повышенный интерес к его работам на аукционах, его картины появились в постоянной экспозиции современного искусства Чешской Национальной галереи. Готовится большая выставка из частных собраний. Белоцветов - вернулся.

Иван Толстой: Сто лет назад скончался великий импрессионист Поль Сезанн. Слово нашему парижскому корреспонденту Дмитрию Савицкому.

Голос (ведущего спектакль): «Швейцарец»! На углу Дворцового бульвара и набережной Ювелиров (Орфевр), на острове Сите – находится «Швейцарская Академия Живописи». Самая известная и самая недорогая в Париже. Нет в этом заведении ни тени самой Швейцарии, а меж тем она носит имя «Господина Швейцарца», бывшего натурщика, который ее и основал. Здесь видели и Делакруа, и Курбе. Академия открыта с шести утра летом и каждый месяц, в течении трех недель, здесь позируют мужчина-натурщик, а в последнюю неделю, на десерт, натурщица.

Золя: Это правда, что фиговый листок у вас не существует? Что у вас раздеваются совсем по-семейному? Что девицы весьма аппетитны и доступны? Говорят, что днем вы пишите их портреты, а ночью ласкаете?

Сезанн: Можешь не сомневаться. Если тебе так сказали, то так оно и есть.

Золя: Вот это да! Там у вас не соскучишься!

Сезанн: Скука? Если бы! То, что там царит гораздо хуже скуки; я там свихнусь! Да и дамочек этих мне не надо – одни проблемы с ними! Я понятия не имею на кой ляд они нужны?

Дмитрий Савицкий: Отрывок из 20-серийного радиоспектакля «Этот невозможный господин Сезанн». Эмиль Золя, друг юности Сезанна, с завистью расспрашивает его о натурщицах! Сам он тоже весьма «невозможный господин» Золя, автор наискандальнейшей «Нана», не может упустить случая поинтересоваться, где лежит сладкое.

Радио-спектакль, вышел к столетию со дня кончины художника, к 22 октября, но, как это обычно происходит во Франции, круглые даты отмечаются в стране в течении всего года.

Сезанн: Мне кажется, что я вижу и верно, и точно. Но моя кисть фальшивит! Она всё искажает! В живописи я обманщик, утопающий во лжи! Я младенец, окруженный Иллюзиями. У меня больше волос в бороде, чем таланта! Моя живопись – это живопись слепца!

Дмитрий Савицкий: В 1999 году на аукционе Sothеby’s, в Нью-Йорке картина Сезанна «Мужчина, курящий трубку», была продана за 60 с половиной миллионов долларов. Семь лет спустя, там же, но на аукционе фирмы «Филипс», картина Сезанна «Гора Сен-Виктуар» ушла за 38 миллионов долларов. Конечно, художник и не мог себе вообразить, что когда-нибудь его картины будут стоить миллионы. Покинув родной дом, вплоть до кончины отца, до 47 лет, он жил в стабильной бедности.

Но начнем с начала.

Поль Сезанн появился на свет в древнем городке полдневной Франции – Эксе. Отец его был владельцем фабрики головных уборов, что важнее – жил с работницей фабрики, которая родила ему сына, Поля. В 1839 году подобные связи не слишком приветствовались и Сезанн-старший в «приличные» семьи Экса не допускался. Полю было пять, когда отец его наконец-то решил связать свою жизнь с его матерью официально. Но шрам от травмы, детство «незаконного сына» - остался. Отсюда и глухие периоды неуверенности Поля Сезанна, сомнение в иной законности – своего таланта. Женитьба отца была связана с его карьерой: он исправил свое общественное положение прежде, чем стать банкиром. Факт важный для Поля, потому что в 1886 году он получил в наследство от отца приличное состояние и целых 20 лет жизни смог, наконец, посвятить лишь живописи, не думая о том, как выжить.

Он учился в Эксе и его ближайшим другом в колледже был сын итальянских иммигрантов Эмиль, Эмиль Золя. Отец хотел, чтобы сын стал юристом, но Поль, ходивший на бесплатные курсы живописи, уже решил, КЕМ он станет. Он уехал в Париж, где начал посещать «Швейцарскую Академию» на острове Сите, свел знакомство с Клодом Писарро и Жаном-Батистом Гийоменом, однако конкурс в другую академию, «Изящных Искусств», не прошел и вернулся в Экс.

Какое-то время он работал в банке отца, а затем вернулся в Париж. На этот раз, продолжая за умеренную плату, посещать «Швейцарскую Академию», он становится завсегдатаем знаменитой забегаловки художников, «Гербуа», где нередко можно было увидеть кумиров эпохи, все тех же - Делакруа и Курбе.

Сезанн копирует картины старых мастеров в Лувре: Веронезе, Тинторетто, Караваджо, Креспи . Золя познакомил его Клодом Моне, Огюстом Ренуаром, Альфредом Сислеем. У Золя же Поль Сезанн встретил и Эдуарда Мане, они стали друзьями. Но живопись импрессионистов, вернее их подход к живописи, фиксация мимолетных настроений, впечатлений на природе, пленэре – Сезанна не заинтересовала.

Как и они, он был «скандально чужим» в мире академической живописи, но, даже выставляясь с ними, он оставался самим собой, ни на кого не похожим. Вернее, он появился на полвека раньше, чем следовало. Недаром Пикассо любил повторять: «Я – внук Сезанна».

Сезанн: Мне не удается… как бы это сказать… передать мои ощущение на холсте. Я не знаю, в каком направлении работают остальные. Все они кипят. Некто Писсаро, еврей с Антильских островов, вытаскивает нас за город, extra muros, писать на пленэре… Тематически! Все бросаются писать какой-нибудь платан… Это все страшно мило… По сути дела - пикник.. Мы малость выпиваем, начинаются бесконечные обсуждения… Но кто во всем этом - Художник? Лично у меня ни черта не выходит. Никакой легкость, воздушности, текучести… Я выворачиваюсь наизнанку, чтобы выдать какую-нибудь розово-черную арабеску.. Опера шутов, ей богу… И я – с фальшивым голосом…

Дмитрий Савицкий: Среди старых мастеров Пуссен и Энгр были кумирами Поля Сезанна. Его парижский период окрашен романтизмом, эротическими видениями, он пишет сцены насилия, натюрморты, которые его исследователи называют «суета сует». Он не ставит дат на холсте, он не дописывает картины, зато дважды подписывается Энгром.

Но дозреть в буквальном смысле Сезанн мог лишь в полдневной Франции, в родном Эксе, где свет и цвет были волшебными, где нечто, проникающее ход времени насквозь, витающее в воздухе, было и живописью, и поэзией, и самой жизнью... Писательница и журналистка, Катрин Паолетти.

Ведущий (канал Франс Кюльтюр): Катрин, как объяснить перелом в жизни Сезанна в начале 80-х: – побег или возвращение домой? Поражение или тактический ход?

Катрин Паолетти: Разочарование в артистической жизни и провалы на выставках импрессионистов, с которыми он вместе выставлялся, в итоге заставили Сезанна покинуть Париж и серьезнее заняться пейзажами… Этот новый период начался в 1882 году, когда он вернулся в Прованс, регион, наполненный этим его невероятным светом, который наполняет все работы Сезанна (той эпохи). Мы все видели его знаменитую картину «Гора Сен-Виктуар», которую он написал, поселившись на окраине Экса, а так же - его портреты купальщиц, которых он так же, на этот раз, вытащил, вынес на природу…

Ведущий: Можно сказать, что жизнь в Провансе изменила не только его живопись, цвет, к примеру, но и все его существование. Он наконец-то нагрелся до нужной температуры и стал самим собой!

Катрин Паолетти: Сомнений нет, климат был благоприятным, а удаленность от Парижа полезной, позволившей ему наконец-то использовать свой талант с полной отдачей. Стоит вспомнить о том, что почти все художники никогда спонтанно своей эпохой не воспринимаются. В Провансе жизнь Сезанна была более легкой (чем в Париже), но, несмотря на то, что отец продолжал ему помогать, жил он все же более, чем скромно...

Регион этот, полдневная Франция, вдохновляла немало художников, они искали здесь убежище и Прованс раскрывал их таланты… Это факт, что щедрый свет, подаренный Средиземноморьем, эта конфронтация световых потоков, которые отражаются от склонов Приморских Альп, и эта зелень, богатая в своем разнообразии, чисто местная, переливающаяся цветами, рябящая, позволили ему найти ВСЕ, что он искал. Он ведь сам говорил, что рисовать с натуры для него это не копировать, а выражать свои чувства.

(..) Мы слишком много видели репродукций картин Сезанна и забыли о грандиозности разрыва, на который он пошел. Разрыва, который он вписал в историю живописи, с 19 веком, с академизмом… Забыли и о том, что признание к нему пришло поздно, в 1895 году, когда 27-летний Амбруаз Воллар выставил 150 его работ и Сезанн был наконец и признан, и открыт и в том числе и своими старыми друзьями, которые прониклись богатством и цельностью его творчества..

Дмитрий Савицкий: … «Отшельник из Экса» в последние годы жизни не только познал радость признания, но и настоящего паломничества в его дом - как художников, так и коллекционеров живописи. Однако Поль Сезанн оставил нам не только, как сказал бы Мандельштам, «ворованный воздух» Midi, Полдневной Франции, но и целый сборник негромких, но точных афоризмов:

- Рисовать – это значит мыслить с помощью кисти.

или

- Тот, у кого нет вкуса к абсолютному, обрекает себя на спокойствие посредственности»..

Ну а для Пикассо и кубистов самым важным изречением Сезанн было следующее:

«Нужно разложить природу на цилиндры, шары и конусы»…

Иван Толстой: В Польше издана антология творчества легендарного блюзмена Тадеуша Налепы, которого называют «отцом польского блюза» и польским «Би Би Кингом». 63-летний Налепа является по-прежнему одним из самых авторитетных музыкантов в стране. Рассказывает Алексей Дзиковицкий.

Алексей Дзиковицкий: Когда я в первый раз услышал самый знаменитый альбом группы Тадеуша Налепы „Breakout” – „Blues breakout”, вышедший в 1971 году, первое впечатление было таким: не может быть, чтобы в социалистической Польше в 1971 году могла быть записана такая музыка. Причем, речь идет не только о том, что это «вражеский» блюз – здесь объяснение еще можно найти.

Вот, например, мнение, лидера одной из самых популярных польских рок-групп „Lady pank” Януша Панасевича.

Януш Панасевич: В Польше, как мне кажется, было немного иначе, чем в тогдашних республиках Советского Союза. В 70-е 80-е годы появилось много интересных групп, которые играли рок-н-ролл. А тогдашние власти воспринимали это как некоторую отдушину для молодежи. Мол, пусть себе играют и ходят на рок-концерты, лишь бы не пошли на улицу революцию поднимать. Конечно, на таких концертах всегда было много милиции и так далее. Но власти по крайне мере знали, где эта молодежь, чем интересуется и чем занимается. Для этого термин даже был - «игра под контролем».

Алексей Дзиковицкий: Однако больше всего на ранних пластинках Тадеуша Налепы поражает звук – чистый, блюзовый, как принято было говорить в те времена, «фирменный».

Дарка Краснодембского – лидера варшавской рок-группы “Radosław Stolar” в каком-то смысле можно сравнить с Тадеушем Налепой. Он упорно играет классический хард-рок, как Налепа – блюз, невзирая на моду, популярность тех или иных музыкальных стилей. Дарек Краснодембский объясняет феномен звучания группы Тадеуша Налепы в начале 70-х, во-первых, наличием хороших инструментов, которые музыкантам удалось привезти из-за границы, а во-вторых, профессионализмом самих музыкантов, ведь Налепа работал с самыми лучшими польскими блюзменами.

Тадеуш Налепа в 70-е годы на свои концерты собирал огромные залы, собирает и сейчас, хотя нередко можно услышать, что его нынешняя музыка гораздо слабее того, что было написано в 70-е.

Однако неугасающий интерес к творчеству блюзмена, хорошо продающиеся пластинки, выпуск антологий и присвоение ему титула «лучшего блюзмена Польши всех времен» (в категории лучший блюзмен мира у поляков победил Би Би Кинг), свидетельствуют, пожалуй, об обратном.

Марек Краснодембский: Эта музыка идет от сердца, и это чувствуется. Это музыка хиппи. Блюзы преобладают на сольных пластинках Тадеуша Налепы. На старых пластинках группы есть не только блюз – там пела Мира, покойная ныне жена Тадеуша Налепы, и это была музыка протеста. Например, «Остров слёз» - о войне во Вьетнаме. Они были тогда молодыми людьми и высказывали свой протест как могли.

Алексей Дзиковицкий: Тадеуш Налепа родился в 1943 году в городке Зглобень в семье музыкантов, исполнявших народную музыку – учился играть на скрипке и аккордеоне. Услышав «Битлз», начал играть на гитаре. Дебютировал в возрасте 20 лет на фестивале молодых талантов в Щецине, а в 1965 году основал группу „Breakout”, которая в течение нескольких лет стала одной из самых популярных польских рок-групп.

«В самом начале у нас были типичные проблемы – не хватало нормальных инструментов, не было где репетировать, безденежье – а ведь некоторые из музыкантов группы уже имели семьи. Однако уже после первого выступление в Жешове о нас разнеслась такая слава, что на второй концерт нельзя было пробиться – мы поверили в свои силы. Группу пригласили в Варшаву в студию звукозаписи, и там мы очень понравились», - вспоминает Тадеуш Налепа.

Через два года группа смогла поехать в гастрольное турне по клубам Голландии – удалось, наконец, заработать деньги на хорошие инструменты, что радикально изменило звук коллектива.

В 1971 году вышел альбом „Blues Breakout”, который стал переломным в истории польской рок-музыки. Две песни из этого альбома «Когда я был малышом» и «Они сейчас сюда придут» до сих пор беспрестанно звучат по радио, их считают за честь исполнить самые большие звезды современной польской музыки.

Тадеуш Налепа в своей карьере записал 26 альбомов, большинство из которых получили статус, по крайней мере, «золотых».

Дарек Краснодембский – лидер варшавской рок-группы “Radosław Stolar” говорит, что для современных рок-музыкантов Тадеуш Налепа остается одним из самых больших авторитетов и примеров для подражания.

Марек Краснодембский: Для меня это несомненный авторитет. Да и для других, думаю, тоже. Это великолепная музыка. Каждый музыкант, разбуди его среди ночи, сможет сыграть по крайней мере две-три песни Тадеуша Налепы – «Когда я был малышом», «Они сейчас придут сюда», «Я пойду за тобой». Это классика, которая не поддается влиянию времени. Как для любого рок-гитариста “Smoke on the water” Deep Purple. Кроме того, на большой сцене чуть ли не все исполняют кавер-версии его песен. Да я и сам играл эти песни!»

Алексей Дзиковицкий: Отыграв в Жешове большой концерт на свое 60-летие, Тадеуш Налепа, который несколько лет боролся с тяжелой болезнью, решил ограничить свои гастрольные планы. Время от времени он, однако, выступает со своей группой, в состав которой входят сын Петр, играющий на гитаре, и вторая жена - вокалистка Гражина.

Когда у Тадеуша Налепы спрашивают, не стыдно ли ему сейчас за художественный уровень некоторых композиций, которые он играл в молодости, блюзмен отвечает: «Всегда найдется какая-нибудь композиция, которая сейчас звучит примитивно, но я всегда играл от души, и эти песни тоже были написаны откровенно. В них есть душа».

Возможно, поэтому через 41 год после начала карьеры «отец польского блюза» Тадеуш Налепа до сих пор популярен, и выхода его новых пластинок до сих пор ждут.

Иван Толстой: «Деревянная скульптура из русских земель» – так называется большая выставка в городе Виченца, на которой побывал наш итальянский корреспондент Михаил Талалай. Читает диктор.

Диктор: Несколько лет тому назад итальянцы были впечатлены экспозицией мраморной скульптуры, привезенной из Петербургского Эрмитажа в Тоскану, в города Массу и Карарру – и плоские картины возить из страны в страну хлопотно, а тут статуи.

Пусть дерево и полегче камня, но все равно чужеземная выставка скульптуры – дело трудоемкая. Но оно того стоило. Если эрмитажная скульптура в Тоскане являлась продуктом итальянского резца и как бы временно вернулась на родину, то этой осенью тут зрят вещи совсем невиданные – русскую православную скульптуру. Это и несведущему соотечественнику может показаться мистификацией – Русская Церковь всегда истово боролась со скульптурой. Но, как мы видим сейчас воочию в Виченце, она все-таки существовала.

Проходит необычная экспозиция в барочном дворце Леони-Монтанари, принадлежащем могучему Банку «Intesa» (то есть Союз, Объединение). Банк отреставрировал палаццо и сделал музеем, разместив в его стенах две собственные постоянные экспозиции. На первом этаже – коллекция венецианской живописи, на втором – русская иконопись, в составе 130 единиц (многое хранится в запасниках).

Так получилось, что лет десять тому назад дирекция банка, размышляя, как понадежнее вложить барыши, остановила свой взгляд на одной частной коллекции русских икон. Коллекция умножалась на международных аукционах, и ныне в ней – исключительно шедевры, представляющие почти все школы с XIII по ХХ век. Из России принципиально ничего не вывозилось, дабы избежать упреков, а то и неприятностей. Сейчас, кстати, в Италии коллекционеры икон в Италии ведут себя необыкновенно тихо – не без влияния российских властей установлен строгий контроль за происхождением икон, и несколько раз, когда владельцы икон на выставках не смогли предъявить квитанции об официальной покупке, иконы просто реквизировали и отсылали в Россию.

Банкиры из Виченцы, будучи культурными итальянцами, чувствительными к красоте, и обладая всеми нужными квитанциями, не попрятали иконы в сейфах, а выставили лучшие из них напоказ в своем Палаццо. Более того, они стали показывать другие экспозиции русского религиозного искусства, комбинируя их с собственной коллекцией. Можно говорить, следовательно, о хорошем и деятельном музее русской иконы. Добавлю, что их – в Италии даже два: второй музей, городская галерея местечка Печчоли, под Пизой, возник на основе иконописного русского собрания одного итальянского журналиста, Франческо Бигацци. Но это отдельная история

Художественными собраниями банка Интеза заведует синьора Фатима Терцо, моя давняя знакомая. Сначала она была главной пиарщицей, и аккуратно слала мне из Виченцы пресс-релизы о культурных инициативах банка. Изысканно любезная, Фатима (это – католическое имя, в честь явления Мадонны в португальском местечке Фатима) меня всегда уверяет в необыкновенной чести, которую я оказываю Банку своим вниманием, и шлет от его имени дорогущие каталоги их выставок. Проводя эти выставки, она обросла русским связями, перезнакомилась с нашими искусствоведами и выросла до поста заведующей музейной частью Банка.

Деревянную скульптуру привезли впервые. Предприятие это дорогостоящее, и поэтому банкиры соединились с римским управлением культуры, и выставку до Виченцы привезли сначала в столицу, в капитолийские музеи. Интеллектуальную и прочую поддержку оказал молодой, но активный гуманитарный фонд из Москвы с итальянским названием «Tolleranza», то есть «терпимость».

А теперь о самой скульптуре. Христианская Церковь еще на 6-м Вселенском Соборе, в постановлении номер 100, осудила ее как наследие язычества, «обаяющее зрение, растлевающее ум и производящее воспламенение нечистых удовольствий». И Русская Церковь старалась следовать этому постановлению. Шокированный петровыми увлечениями, Святейший Синод в 1722 году официально запретил статуи в связи с их «телесной осязаемостью». Но православная скульптура продолжала жить – мне довелось, к примеру, собрать и опубликовать ее петербургскую антологию в книге под названием «Библейские сюжеты в камне и бронзе».

Но помимо петербургской религиозной скульптуры, навеянной Западной Европой, издревле существовала скульптура народная – и в Виченцу прибыла она -преимущественно из Москвы: из Третьяковки, кремлевских музеев и прочих учреждений. Все вместе они дают нам увидеть, как народ все-таки хотел видеть своих главных святых в трехмерном виде, – это Никола Чудотворец, в особенности популярнейший так называемый Никола Можайский с храмиком в левой руке и с мечом в правой (тут Церковь как будто закрывала глаза на его «телесную осязаемость»). Затем – Параскева Пятница, Георгий Победоносец, Димитрий Солунский. И конечно, сам Спаситель. Существовали целые регионы, например, Урал, где народное благочестие выражало себя именно в запретной трехмерной форме. Особенно любили умельцы резать скорбящего Христа в темнице, так называемого Спаса Полунощного. В народе верили, что после полуночи статуя оживает – вот, вероятно, из-за таких поверий Церковь и не хотела иметь в своих стенах скульптуру.

Выставка в Виченце открыта до 9 ноября, а потом, уверен, банкиры «Интезы» еще не раз порадуют совместными проектами, ведь и нынешняя выставка – уже вторая в этом году: в летом в палаццо Леони-Монтанари была развернута более камерная, менее трудоемкая экспозиция «Храм, дворец, город в русской иконе» – интересная попытка наглядного осмысления роли архитектуры в религиозной живописи.