Человек стоит на одной из столичных улиц и говорит: "Нет, я не чувствую себя персонажем фильма "Кабаре". Я не Кристофер Ишервуд в Веймарской республике". Солнечно, выходной, он только что пообедал в украинской харчевне, выбрал ее для встречи со старинной подругой. Оба – то, что сегодня языком кремлевских журналистов называется "пятая колонна", поход в украинское заведение намекает на их легкую фронду. То, что он не чувствует себя героем фильма Боба Фосса, отсылает нас к контексту берлинского кабаре начала 30-х: богема веселится на фоне постепенного увеличения количества флагов со свастикой на улицах и числа штурмовиков в составе публики недорогих заведений, где поют и танцуют главные герои. Бродвейский мюзикл, на основе которого написан сценарий, поставлен по берлинским рассказам Ишервуда. Фильм получил некоторое количество "Оскаров" в 1973 году, в Советском Союзе был допущен в прокат только в 1988-м.

Впервые один из ударных эпизодов "Кабаре" применительно к современной истории я вспомнила в 2007 году, во время летнего Открытого книжного фестиваля на Крымском валу. Мои товарищи, творческая интеллигенция, развлекались во внутреннем дворике Дома художника. Напротив, в ЦПКиО, проводили массовые гуляния люди из прокремлевских молодежных движений. Это был День независимости России, 12 июня. На Крымском валу звучала иностранная сложная музыка, в ЦПКиО – русская попса и советские патриотические песни. Мне вспомнился эпизод народных гуляний в берлинском парке, когда аполитичные артисты Салли и Брайан оказались свидетелями реваншистского гимна, спетого чистыми, но довольно противными голосами парней из Гитлерюгенда и стариков, мечтающих о былом величии Германии. Я тут же себя одернула: русский национализм в тот момент не казался легитимным, кремлевские кукловоды еще не распространили идею национального превосходства в массы. Тогда русские реваншисты разных групп ограничивались погромами выставок и ноябрьскими шествиями; об убийствах на межнациональной почве знали только правоохранители и правозащитники, Стас Маркелов и Анастасия Бабурова были живы, организованные группы убийц-радикалов еще не были раскрыты; страну редко потрясали Манежная и Бирюлево. Память о второй чеченской войне залили нефтяными деньгами. Опасность насилия казалась серьезной, однако локальной и нелегитимной.

Все поменяла Украина. Оказалось, что нетрудно разбередить фрустрации 90-х и желание исторического реванша в рамках восстановления виртуального имперского образования под именем "Русский мир". То есть хронологически все поменяла реакция Кремля на протесты 2011–12 годов: началось показательное "Болотное дело", политологи и социологи заговорили о том, что страну ждет период политической реакции. Но мало кто мог предположить, что для закручивания гаек в стране власть изберет путь медийного запугивания Майданом и направит канал социальной агрессии на Украину, что использует психотравматическое оружие пропаганды против собственного народа.

Если бы я была политологом, способным отделять чувства от анализа, то восхитилась бы ловкостью, с которой были учтены слабые места общества, прежде всего неразвитость его демократических институтов и социальная атомизация. Возможно, я бы по достоинству оценила бы работу российских спецслужб на украинской земле, от ее востока до Киева. Поскольку исторические аналогии невозможно исключить, к моему холодному изумлению слаженной работой государственной машины добавляется серьезный пессимизм: политологи в курсе, чем похожий немецкий проект закончился в 1945 году. К сожалению, российское общество в целом не догадывается, что вести себя подобным образом с того же года на европейском пространстве невозможно: ни одна страна не мыслит себя в рамках империи, обладающей правом силы.

В современной России оказалось, что и ликующие толпы поддержки, и даже откровенных штурмовиков можно спокойно выводить на центральные столичные улицы. Что можно застрелить известного политика-оппозиционера напротив Кремля и громить народный мемориал его памяти. Что можно угрожать журналистам, начинать уголовные дела против режиссеров, высылать иностранных ученых.

Трагедия Веймарской республики состояла в том, что отсутствие общественного и политического договора привело к использованию беспринципного насилия, в том числе физического, как инструмента политической победы. Так в тридцатые годы двадцатого века поступили немецкие фашисты. В десятые годы двадцать первого века подобным образом действует российская власть, которая, кажется, хочет быть вечной. Конечно, русским обидно, когда их сравнивают с фашистами, вот и стараются телеведущие переводить стрелки. А у политологов два сценария: либо Россия неизбежно пройдет через государственную фашизацию с последующим предсказуемым трагическим финалом, либо откажется от концепта империи, свернет украинскую кампанию, а заодно и кампанию ненависти против собственного меньшинства, и заживет жизнью скромного государства. Третьего варианта политологи не предлагают.

Елена Фанайлова – журналист Радио Свобода, автор и ведущий программы "Свобода в клубах"

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции