Ссылки для упрощенного доступа

Россия без сексуальной революции


Лев Щеглов на юбилейном творческом вечере в честь своего 70-летия
Лев Щеглов на юбилейном творческом вечере в честь своего 70-летия

Сказать, что первое мое знакомство с этим человеком завязалось в сексологическом кабинете, эффектно, но отдавало бы явным враньем. Нет, мы познакомились куда тривиальней, благодаря его старинному другу, блестящему питерскому, а потом и израильскому поэту Михаилу Генделеву во время нашей общей прогулки по Петропавловке в одну из чудесных белых ночей. Было много вина, стихов, легкого флирта и всего того, чем обычно декорируется такая сезонная романтика. Было и то, о чем знать мы тогда еще не могли: двоих из участников этого летнего приключения уже нет в живых. И только позже я узнала, что Лев Щеглов – один из главных энтузиастов трудного сексологического просвещения, казалось бы, безнадежной страны, где "секса нет" и вроде как никогда не было. Ныне он – президент Национального института сексологии РФ, доктор медицинских наук, наконец, профессор.

Лев Щеглов, которому в 2016 году исполнилось 70 лет, рассказывает:

– Я родился через полтора года после окончания войны в отвратительном, хулиганском и жлобском районе Ленинграда под названием Обводный канал. Мой отец был участником двух войн, и я знал, что еще до моего рождения наша семья жила в каких-то громадных коммуналках. Я же родился и рос до двенадцати лет в квартире, по тем временам почти "царской" – там жило только две семьи. Правда, главный ее фокус состоял из того, что отопление было печным, а печь была одна на всех. Половинка выходила на соседскую комнату, половинка – на нашу. Так что в доме всегда велась война за дрова и тепло. Жили мы вчетвером в тринадцати метрах – родители, я и моя старшая сестра. Окружение состояло из многочисленных дворов и двориков с непременными дровяными сараями. А на крышах домов и сараев шли нескончаемые баталии местной шпаны. Я же рос довольно болезненным еврейским мальчиком и почти весь первый класс провел в постели. Учителя приходили на дом, я много читал, полулежа играл в каких-то идиотских солдатиков, а над моим колченогим диванчиком висел радиоприемник, программы которого я слушал с неподдельным упоением. Когда, классе во втором, я вышел во двор (период социальной адаптации, поздноватый для мальчика) и оказался на фоне остальных мальчишек маленьким, худеньким и болезненным, моя жизнь начала складываться крайне неприятно – я немедленно попал в число "отверженных". Единственными моими друзьями оказались двое таких же, один хромой, а другой – страдавший избытком веса с неизбежной кличкой "жиромясокомбинат". Вот такая у нас сложилась троица "ущербных", которых в общие шумные игры, вроде лапты или футбола, принимали лишь в тех случаях, когда был явный некомплект "нормальных" ребят. Наверное, это и помогло мне понять, что ни физической силой, ни дворовой обычной активностью мне не взять ни ту девочку, которая нравилась, ни мальчишек, перед которыми хотел бы быть в авторитете. А потому, почти как в блатной традиции, где-то после шумных игр, на лавочках, я стал "травить байки", "добирая" пересказом книжек, которые дворовые, естественно, не читали. Иными словами, стал развивать их мозговые и вербальные функции. Так что на зоне я б не помер, что и было проверено, когда попозже на годик загремел в армию.

Сергей Черкасов, Владимир Медведев и Лев Щеглов. Восточно-Европейский институт психоанализа
Сергей Черкасов, Владимир Медведев и Лев Щеглов. Восточно-Европейский институт психоанализа

Словом, впечатления от детства были самые любопытные. Она мало походила на то, что часто подразумевается под "ленинградско-петербуржской", слегка экзальтированной культурной атмосферой. Отлично помню то, что сегодня для многих выглядело бы эпизодами из знаменитых своей грубой простотой и жестокостью "русских сказок Афанасьева". Берега Обводного канала тогда еще не были одеты в гранит, а завалены кучами песка, мимо которых все время проплывали плоты и баржи. Любимое занятие мальчишек было прутиком вылавливать из канала использованные дядьками презервативы, мы даже соревновались – кто больше выловит. В выходной день на канал выходили компании взрослых, рассаживались в этих кучах песка, растягивали гармошку, вытаскивали бутылки самогонки, а мы, мальчишки, наблюдали за всем с безопасного расстояния. Кругом, естественно, царили народные "радость и веселье" по мере все нарастающего опьянения, песни лились рекой, а заканчивалось все драками, и иной раз из обрезанных сапожек извлекались ножички, излюбленное оружие тогдашнего пролетариата. Один раз – помню, на меня это произвело очень сильное впечатление – в этих же кучах песка мы обнаружили полумумифицированный трупик новорожденного. Больше всего потрясло, что у него из живота тянулась какая-то длинная веревка. Иными словами, это был выкидыш, вот так, запросто закопанный в кучах мусора. Не хочу сгущать краски, просто тогда это было неотъемлемой частью нравов ленинградских окраин.

Помню, как в марте 1953-го отец на заднем дворе нашего дома с яростью расколачивал бюстик Сталина

Зато дома, в семье, было тепло и уютно. Мать видела всю свою жизнь только во мне и сестре, отец пропадал на работе. В учебе я слыл "середнячком", на двойки и тройки не скатывался, но и отличником тоже не был. Очень ярко помню, как в марте 1953-го отец на заднем дворе нашего дома с яростью расколачивал бюстик Сталина, который до того хранился на тумбочке у нас дома. Помню, что сам я уже тогда приносил из школы весьма сомнительные в политическом смысле анекдоты, отец очень их любил и неизменно хохотал, но всякий раз заканчивал одним и тем же назиданием: "Не вздумай это где-нибудь рассказать!". Мне подобная осторожность казалось довольно странной, в моем представлении отец был бесстрашен, за плечами – Финская и Вторая мировая войны. Обе он прошел связистом. И тем не менее, в ответ на "опасные" анекдоты и шуточки я неизменно слышал от него массу шипящих – "тише", "никому", "не вздумай"... Я только недавно узнал от собственного сына, откопавшего эту информацию в интернете, что у отца была медаль "За отвагу", которой на войне было принято по-настоящему гордиться. Он один вынес из-под обстрела порядка тридцати человек, но нам особо про это не рассказывал.

"Ты не понимаешь, что всю жизнь будешь заниматься философией "ближайшего райкома партии"?

Потом мы переехали с Обводного, я подрос, и естественно встал вопрос "кем быть". Изо всей моей многочисленной родни была только одна двоюродная сестра-врач. Медицинские традиции отсутствовали, и родители предоставили мне полное право самостоятельного выбора. Но я откровенно терялся. И все же не последнюю роль сыграла именно семья. Она была большая и дружная, у отца и у матери – по пять братьев и сестер. Не проходило и двух недель, чтобы мы не собирались вместе. И все важные для семьи вопросы решались на большом племенном кагале. У отца был старший брат, мой дядя, тогда не особо внушавший мне авторитет. Но на правах старшего за несколько месяцев до окончания школы он начал меня допрашивать о дальнейших планах. Я довольно категорично заявил: собираюсь идти на философский факультет. Дело в том, что на тот момент у меня был близкий друг, Дмитрий Шалин, который действительно туда стремился, успешно его окончил, был одним из любимейших учеников Игоря Семеновича Кона, а сейчас – профессор социологии в университете штата Невада. Услышав про философию, мой дядя заявил нечто, на тот момент показавшееся мне верхом глупости и пошлости. Правда, потом я сильно переоценил его позицию: "Понимаю, тебе не нравятся точные науки, ты в них не силен. Но какая, к черту, философия?! Ты не понимаешь, что всю жизнь будешь заниматься философией "ближайшего райкома партии"? (Дядя, кстати, сам был из "сидельцев".) Иди в медицину. Врач – он и на зоне врач". И это была та самая мудрость, которой его научила вся история Российской империи. Как ни парадоксально, писатель Василий Аксенов, с которым я потом познакомился в доме моего ближайшего друга, ныне уже покойного, поэта Миши Генделева, рассказывает, что и с ним при выборе института произошло нечто подобное.

Я стал думать о медицинском, но сразу отсек от себя ту самую, "настоящую" медицину, где присутствуют кровь, хирургия, то есть все "конкретное", соматическое. Постепенно пришел к выводу, что мне бесконечно интересен именно внутренний мир человека. А все, что касается клеток, мышц, связок, сосудов и прочего – не для меня. Иными словами, мой выбор профессии был по сути полуслучаен.

Юбилейный творческий вечер к 70-летию доктора Щеглова. 18 февраля 2016
Юбилейный творческий вечер к 70-летию доктора Щеглова. 18 февраля 2016

Когда я пришел в Первый медицинский институт, то первые года три меня вообще ничего не интересовало, кроме девочек и клубной жизни. У нас был великолепный клуб Alter Ego, где я был членом правления. Мы быстро создали там команду КВН, капитаном которой я стал. Там стремительно добились таких успехов, что очень скоро в Ленинграде с нами уже никто не хотел играть, боялись. Мы одержали победу даже над Театральным институтом, с тех пор я всю жизнь дружил с его известными выпускниками – Вадиком Жуком, Борей Смолкиным, покойным уже Ильюшей Олейниковым. Это и стало некоей отправной точкой моей "богемной юности". Тогда же в жизни прочно поселилась самиздатовская литература, бесконечно изменившая весь мир вокруг меня. Мне страшно повезло: в студенческие годы познакомился с замечательным стариком-литератором Давидом Яковлевичем Даром, последним мужем Веры Пановой, которого все дружно звали "Дед". Он был умницей, законченным диссидентом и вдобавок обладал весьма экзотической внешностью – всклокоченные волосы, трубка... Дома у него стояла громадная кастрюля, в которой все время варилось что-то невообразимое, потому что ежеминутно кто-то приходил и уходил – то восемь человек, то пять, то двенадцать. Так что все время что-то разливалось и выпивалось. Надо сказать, он сыграл очень большую роль в формировании литературного вкуса питерских людей моего поколения. Бывало, что на его кухне я проводил ночи напролет и читал. Просто после смерти Пановой и разборок с ее детьми у него осталась однокомнатная квартирка. Так вот, в комнате спал он, а на кухне сидел я и читал какого-нибудь скандального советолога А. Авторханова, потому что некоторые самиздатовские книжки он не давал никому на вынос. Потом, клюя носом, я ехал домой досыпать, пропускал занятия в институте, словом, вел жизнь весьма сумбурную.

"Женская психопатология" была одной из самых известных на тогдашнем "черном рынке", за нее давали аж пятнадцать номиналов

Так было до тех самых пор, пока я, наконец, реально не задумался над тем, кем же в этой жизни стану. Тогда, в советские годы, в СССР была очень развита система СНО, студенческих научных обществ. Я отправился на кафедру психиатрии, начал часто бывать в психиатрических клиниках и скоро понял, что именно меня не очень-то интересуют психозы, эпилепсия, органические поражения головного мозга... Но в то же время для себя отметил, насколько развита тема секса среди "безумцев". В каком-то "кривом исполнении", в нелепейших фантазиях, в "совокуплении планет", в том, что уже полностью деградировавшие, лежачие больные мастурбируют, стирая себя в кровь, безо всякой перспективы оргазма, разрядки. Таким образом я и вышел на тему секса с точки зрения психиатрии, которым на тот момент в СССР занималось всего несколько человек. Речь идет о конце 1960-х – начале 1970-х годов. В это время в Советском Союзе сексология по сути полностью отсутствовала. Существовало, правда, несколько странных людей, которых, говоря сегодняшним языком, можно было бы назвать "научными фриками". Среди них – один из моих учителей Сергей Сергеевич Либих. Он мог часами рассказывать нам факты, вычитанные в каких-то редких изданиях, но в основном упивался тем, что находится "за гранью" представлений о приличиях и норме. Каким образом, к примеру, некий персонаж Средневековья совокуплялся с крысой таким образом, чтобы она при этом оставалась жива. Словом, это все было своего рода эксцентрикой, страстишкой, вызывавшей ощущение, что сам начинаешь копаться в чьих-то чужих нечистотах.

Для любого нормального человека все, связанное с сексуальным, должно быть интересным

Либих познакомил меня с еще одним весьма любопытным человеком, Эвальдом Дворкиным. Сам он был судебным психиатром, но при этом – фанатиком сексологической литературы. Дома у него было полное собрание сочинений Фрейда, и на немецком, и на русском, огромное количество порнографических изданий ХIХ века. Это была фантастическая библиотека! А в конце 1970-х годов появились две фигуры уже более объективно научного склада – Игорь Семенович Кон, который, будучи историком и социологом, начал заниматься сексологией и на сегодняшний день стал по сути ее "главным методологом". Еще одной его приятной особенностью было то, что сам он знал уверенно три языка и имел практически свободный доступ к Спецхрану. Таким образом, он сам, а заодно и я, могли читать всю свежайшую мировую научную литературу по этой теме.

У наших соотечественников настоящая каша в голове, главное национальное блюдо

Еще одним человеком из той же сферы был клинический психиатр Абрам Моисеевич Свядощ, который в свое время за приверженность фрейдистским идеям был сослан в Караганду и там долгое время заведовал кафедрой психиатрии местного мединститута, пока времена не расслабились и он не смог вернуться обратно в Ленинград. Свядощ первым написал по-настоящему "прорывную" книгу под названием "Женская психопатология", выдержавшую целых шесть переизданий. В конце 1970-х – середине 1980-х, годы взлета интереса в сексологии в Советском Союзе, эта книга была одной из самых известных на тогдашнем "черном рынке". За нее давали аж "пятнадцать номиналов", т.е. если в магазине она могла стоить два рубля, то тут ты должен был заплатить целых тридцать. Да и сама она стала своего рода знаком принадлежности к некоей "элите", как высокие женские финские сапоги или хорошая дубленка. Поэтому основными ее счастливыми обладателями были модные парикмахерши, мясники, заведующие секциями универмагов и прочие персонажи тогдашней советской "элиты". Почему именно они? Во-первых, это было "круто". Во-вторых, интересно. Ведь она была сплошь нафарширована клиническими историями. Например о том, как "некая Марина К. 36 лет, испытывающая влечение только к блондинам, мастурбировала исключительно используя душевую струю в ванной" и т. д. Словом, это стало модным. Вдобавок, книгу было невозможно достать, она слыла экзотикой, а потому всех дико интриговала.

Лев Щеглов (справа)
Лев Щеглов (справа)

По большому счету я уверен, что для любого нормального человека все, связанное с сексуальным, должно быть интересным. Какова бы ни была при этом его мотивация. Я тоже в ту пору был так всем этим "воспален", что проявлял немыслимую активность. Именно поэтому в 1976 году первым открыл в Ленинграде психотерапевтический кабинет. (В Москве один такой уже существовал.) Тогда основная моя специальность числилась как "психиатр-психотерапевт", но кабинет я открыл с прицелом, потому что через два года добился новой формулировки – "прием пациентов с половыми расстройствами". Мне это стоило немалых усилий. Как сейчас помню издевательскую шуточку одного чиновника из Горздравотдела, когда надо было собрать ряд соответствующих подписей: "А почему вы этого так настойчиво хотите? Сами, поди, чем-то страдаете?" И это – типичный пример советского "псевдофрейдизма", когда "у кого что болит, тот о том и говорит". Но я тогда шуточку его "съел", а дело все-таки было сделано.

Я и решил, что на этом моменте все мои отношения с государством как с машиной заканчиваются

В это же время в ГИДУВе, Институте усовершенствования врачей, упомянутый мной С.С. Либих стал создавать кафедру психотерапии. К началу 1980-х годов он этого добился, и я там начал работать преподавателем-почасовиком. Потому что печально известный "5-й пункт" и беспартийность в нашей стране, как известно, навечны. Но когда времена стали меняться уже категорически, мы приближались к перестройке, в 1989 году усилиями нескольких энтузиастов, включая меня, была создана первая в России (и до сих пор единственная) кафедра сексологии все в том же ГИДУВе, переименованном позже в МАПО (Медицинская академия последипломного образования). Там я проработал пять лет. В 1994 году стал завкафедрой сексологии в Московской МАПО, даже еще не будучи ни доктором наук, ни профессором. Это была моя последняя романтическая история, связанная с государственной службой. Помню, на банкете в 1998 году, посвященном моей защите, главный психотерапевт Советского Союза Борис Дмитриевич Карвасарский сказал: "Сейчас мы, конечно, выпьем, но твой путь только начинается. Потом начнешь биться за членкорство и т. д." Тогда-то я и решил, что на этом моменте все мои отношения с государством как с машиной заканчиваются. Когда я был еще молодым человеком и бегал за каким-то очередным согласованием, с легкостью допускал некие просительные интонации. Сейчас я бы не допустил их ни за какие коврижки. Думаю, если б остался на больший срок в госсистеме, то, наверное, как и многие другие, пережил бы определенную внутреннюю деформацию, которая неизбежна. Зато сейчас знаю одно: если я и имею с государством какие-то отношения, то они разовые, договорные – экспертиза в судах, приглашение на модульный цикл лекций в университете и т. д. Отчитал, получил, до свидания. Никаких доминирующе-подчиненных связей здесь нет, никому я ничем не обязан и ничего не собираюсь делать.

После этого мы создали с двумя моими учениками и соратниками частный Институт психологии и сексологии (ИПИС), впервые в России выпускавший психологов-сексологов. Тогда этот шаг был практически революционным, в чем нам очень помог Александр Осмолов, чудесный друг и прекрасный специалист. Я стал ректором ИПИСа, однако в 2012 году мы вынуждены были его закрыть. Частные институты могли тогда выживать главным образом благодаря собственной недвижимости. Во многом ужесточение по отношению к частным вузам в ту пору было оправдано, поскольку большинство из них занималось замаскированной торговлей дипломами. Кроме того, в связи с резко упавшей демографической ситуацией абитуриентов не хватало даже на государственные вузы. Так что с 2012 года я, к счастью, нахожусь в свободном полете, хотя и читаю модульные циклы лекций в самых разных университетах. В свое время с моим другом, уже покойным Сергеем Агарковым, мы создали Национальный институт сексологии (НИС), президентом которого я являюсь и по сей день. Он уже не является учебным, но экспертным и научно-исследовательским. Иначе говоря, в нашу компетенцию входят экспертизы самых разнообразных законотворческих инициатив (вроде скандально знаменитых мизулинско-милоновских), судебных, экспертиз тяжелых клинических случаев и так далее.

Следующим шагом будет сжигание неудобных книг, инквизиция и тому подобные вещи

То, что в нашей стране сейчас становится возможным принятие столь диких, антигуманных законов, вроде милоновско-мизулинских или так называемого "пакета Яровой", в значительной степени связано с понятием "сексуальной культуры". Точнее, ее отсутствием. Чего стоит одно выступление председателя Координационного центра мусульман Северного Кавказа Исмаила Бердиева в поддержку обрезания женщин. "Надо всех женщин обрезать, чтобы разврата не было на Земле, чтобы сексуальность уменьшилась", – заявил муфтий. Это можно сравнить лишь с недавним заявлением православного деятеля Всеволода Чаплина, заявившего, что Бог допускает физическое уничтожение определенных групп людей в назидание остальным. Это точно такое же мракобесие. Во-первых, социально-философское, а во-вторых, медицинское. Следующим шагом будет сжигание неудобных книг, инквизиция и тому подобные вещи.

Так вот, о "сексуальной революции" и "сексуальной культуре".

Параллельно с дикими, средневековыми пуританскими взглядами существует самое откровенное размывание всех представлений о норме и патологии

Несмотря на свою кажущуюся размытость, эти термины имеют свои довольно внятные дефиниции. Начнем с "революции". Многие по наивности считают, что она у нас уже произошла. Это неправильно. У нас произошел некий "сексуальный бунт", буквально как в революцию 1917 года – все куда-то побежали, что-то разгромили, захватили... Небезызвестная фраза 1990-х про то, что "секса в СССР нет", отчасти действительно стала манифестацией советской морали – секса у нас нет, а есть деторождение и "ячейка общества". Так вот, эта мораль действительно подверглась коренной ломке. Но ведь любая революция предполагает после коренной ломки возникновение какого-то другого уклада. В России начала прошлого века после пьяных матросов и накокаиненных местечковых евреев с пистолетами, разгромивших буквально все и пустивших немало крови, было воздвигнуто огромное, неповоротливое, чудовищное здание советской империи. Но у нас-то после начала 1990-х ничего нового не выросло! Пошел просто адский раскардаш, когда параллельно с какими-то дикими, средневековыми пуританскими взглядами, лживыми и лицемерными, существует самое откровенное размывание всех представлений о норме и патологии. Вот что я ежедневно вижу глазами практикующего доктора? Приходит ко мне, к примеру, некий двадцатишестилетний молодой человек, прошедший предварительно анализы и доказавший, что все гормоны у него в порядке, нормально работает предстательная железа, нет проблем с неврологией и сосудами. Более того, он психически здоров, но не может начать сексуальную жизнь из-за повышенной робости, низкой самооценки или потому, что семь лет назад пытался это сделать, а какая-то грубая, подвыпившая партнерша его неуместно высмеяла и оскорбила. Он невротизировался, хотя психически вполне здоров.

Вслед за ним в мой кабинет может войти семнадцатилетняя девушка с каким-то незначительным вопросом. Но по ходу дела выясняется, что ее прошлые восемнадцать партнеров – это не в счет, опыт группового и лесбийского секса – тоже. На мои естественные вопросы врача она наивно и искренне отвечает: так это ж – нормально, мы не в деревне живем, дядя!

Иными словами, у наших соотечественников настоящая каша в голове, главное национальное блюдо. Этим-то как раз сегодняшняя ситуация и опасна. Лицемерное, лживое, средневековое официальное политиканство, сталкиваясь с содержимым головы любого простолюдина, дает ощущение, что вокруг нас – один гигантский, бесконечный бордель. И тут непременно хочется что-то решать, сюда необходимо вмешаться. К примеру, что решило для себя в свое время западное общество? По крайней мере, в США по всем социологическим опросам ценность семьи гораздо выше, чем в столь "высокодуховном" обществе, как российское. А ведь в Америке действительно была сексуальная революция 1968 года с ее знаменитыми лозунгами "не занимайтесь войной, занимайтесь любовью", "секс, наркотики, рок-н-ролл" и т. д. Но в тоге они пришли к предельно простым истинам: секс должен быть защищен, в семье важны партнерство, доверие и т.д.

В России же сейчас существуют две разнонаправленные тенденции. Одни пытаются утверждать, что любые представления о норме в сексе – дремучий идиотизм. С другой стороны, существуют все эти попы, милоновы, казаки и прочие безумцы, толкующие об обязательном женском обрезании. И все эти фурии сплелись в одном бешеном хороводе.

Лицемерное, лживое, средневековое официальное политиканство, сталкиваясь с содержимым головы любого простолюдина, дает ощущение, что вокруг нас – один гигантский, бесконечный бордель

К сожалению, та легкость, с которой массовое сознание верит всем этим, условно говоря, "милоновским" байкам, связано и с полным отсутствием цивилизации, и с определенными историко-культурными архетипами. Возникает вопрос, насколько безнадежна подобная ситуация? Надеюсь, не совсем. В первую очередь, из-за молодежи, которая, в основном, не сидит в телевизоре, а пользуется по большей части интернетом, черпая оттуда какие-то иные рамки мироустройства и этики. Кроме того, даже если не сотни, то хотя бы десятки философов, социологов, врачей в России будут продолжать заниматься сложными вопросами, связанными с сексологией, это в свою очередь дает некую надежду на будущее. Кроме того, уверен, все это мракобесие побеждает сейчас только тактически, стратегически оно абсолютно обречено.

Ведь что у нас происходит в плане сексуального поведения? Возник один тип поведения, который я условно назвал "сексоголизмом", когда речь идет о притяжении к сексуальному на уровне одержимости, зависимости, идентичной наркомании, алкоголизму, игромании и т. д. Для определенной части молодых людей это действительно основная проблема, они живут исключительно своими порноколлекциями, посещениями стрипклубов, овладением очередной партнершей, обладательницей самых длинных мизинцев на ногах и т. п. Эти люди фиксированы на этой теме, на "игле", соскочить с которой сами просто уже не могут.

И параллельно этому наблюдается то, что условно можно назвать "асексуализмом". (Любопытно, что обе эти группы молодых людей не имеют никаких соматических проблем и противопоказаний). В их системе ценности все, что связано с эротикой и сексуальностью, занимает гораздо ниже позицию, чем товарищеский ужин, вкусная еда, выпивка или хобби. И только после этого может идти секс на уровне самой простой физиологической разрядки. Обе эти тенденции в мире сексуальности живут и существуют сегодня параллельно, являясь результатом того, что сексуальная культура, как и культура вообще, имеет, по словам академика Лихачева, "сигнификативную", знаковую фильтрацию. Культура как бы выставляет свои флажки – основные понятия, рамки, то, что раньше называлось "заповедями". Так вот нынешняя "каша" дает возможность идти по одной и той же улице двум людям одного возраста, примерно с тем же образованием, не имеющих никаких соматических психических отклонений, совершенно разными путями. Один одержим сексом и больше ни о чем не способен думать. Другой, напротив, мечтает поехать в отпуск на рыбалку и поймать там крупного карася. Обе эти мечты одномоментны, обе могут осуществиться вместе в одном городе. Но какие они разные!

Да, многие мои товарищи сейчас покидают Россию. Дело в том, что в 1990-х мы пережили очень мощный всплеск надежд, связанных с этой страной, с ее и нашим общим будущим. А потом пережили очень низкий градус разочарования. Я уже внутренне проживал подобный момент тотального "свала" конца 1970-х – середины 1980-х, когда тоже уезжали все мои друзья, и сам я долго думал на эту тему. Но до сих пор уверен, что этот выбор сугубо индивидуален. Вопрос открыт, и каждый решает его для себя сам.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG