Гаражная экономика, наконец, замечена на самом верху. Там поняли связь между тем, что правительству, по его уверению, неизвестно, чем занято 40 (сорок!) процентов населения, и тем, что в гаражах скоро будут уже не только чинить, но и производить любые машины и детали, вплоть до тех, что могут потребоваться для подпольного коллайдера где-нибудь в горах Забайкалья. Решено как-то проникнуть в этот мир на предмет пополнения казны. Это значит, что важной фигурой на какое-то время может стать фининспектор – тот самый, что в 20–50-е годы вызнавал доходы физлиц, облагал их налогами и штрафами. На первых порах основное внимание уделялось "имеющим лабазы и угодья" (Маяковский), далее – кустарям-одиночкам.
Беспокоили и сочинителей. Один инспектор так достал поэта, что тот прочитал ему целую нотацию, пытаясь донести до него, что поэзия – дело очень трудоемкое: "Та же добыча радия, в грамм добыча – в год труды". Вскользь, но яростно пожаловался на советскую действительность, породившую тьмы "дельцов и пролаз", отчего "приходит страшнейшая из амортизаций – амортизация сердца и души". В завершение следовало тоскливо-задиристое обращение к вождям: если я уже не ко двору, "то вот вам, товарищи, мое стило и можете писать сами". В русле нашей темы, впрочем, злободневны не предсмертные терзания поэта ("все меньше любится, все меньше дерзается"), а оставленный им штришок повседневности двадцатых годов. Что такое, в самом деле, "охватившие страну растраты", как не вакханалия выживания?
Фининспектор – это в городе, а в моем селе был финагент, и называли его финагеном, без "т" и с ударением на "а". Ходил с портфелем, в сапогах и галифе, в кителе партийно-военного покроя. Нередко имел с собою наган. Все, включая кобуру, было сшито его подопечными кустарями. Кроме кустарей, под надзором финагена находились подворья всех жителей села. Завелся ли где поросенок, теленок, ягненок – все сразу бралось на учет, все облагалось, яблони и груши тож. Вишни, сливы и кусты смородины не облагались. Под конец сталинской эпохи обложению стали подлежать цыплята. По воскресеньям я носил куриные яйца на станцию, где и продавал – когда два, когда три десятка. Выручка предназначалась для исполнения денежной повинности. Каждое утро волок на приемный пункт бидончик молока. Это называлось "натурально-продуктовой повинностью". Была еще "отработочная повинность". С 10 лет я исполнял и ее (вместе с матерью), но сюда финаген не касался, на то был колхозный бригадир.
По деревне ходит, лает
Не собака – бригадир:
"Выходите, девки, в поле,
А то хлеба не дадим!"
Финагены двадцатых годов, финагены тридцатых, финагены сороковых и пятидесятых – это разные финагены. Лучше всех с ними над душой чувствовала себя, между прочим, гаражная экономика двадцатых. Отрезвленная неудачей "военного коммунизма", Москва приветствовала и кустаря-одиночку, и артельщика. Но уже с конца двадцатых подспудной целью стало их погубление как пережитка капитализма. Дело в том, что они – вместе с земледельцем-единоличником – не смогли надежно подпереть своими налогами индустриализацию. Пришлось создавать колхозы. Противники Сталина определили это хлестко, но предельно точно: "Военно-феодальная эксплуатация крестьянства". Денег она все равно принесла меньше, чем ожидалось, и тогда решено было загнать Америке значительную часть драгоценностей и "Венер". "Проданная Венера" – так назвал свою поэму Василий Федоров.
Когда
В Магнитогорске рыли
Для первой домны котлован,
Она плыла за океан.
Навстречу ей машины плыли.
Это о "Венера с зеркалом" Тициана. Дирекция Эрмитажа была против продажи, но…
Мы пропадали без железа,
И рабство нам грозило всем.
Так была совершена величайшая сделка. Сказали американцам: "Мы вам даем и сразу оплачиваем заказы для вашей, оцепеневшей в кризисе, промышленности, а вы нам оснащаете полторы тысячи заводов, которыми народ-строитель коммунизма будет вечно гордиться как своим величайшим достижением". Тот же Федоров – об этом, на полном серьезе (на дворе был 1956-й – год великих надежд):
Так и вышло, что…
За красоту времён грядущих
Мы заплатили красотой.
Теперь обнаружить и обложить придется, как утверждают, каждого третьего трудоспособного. Пусть их даже меньше, окуклившихся граждан, все равно существование этого параллельного мира выдвигает задачу поистине не для среднего ума. Кому по силам приведение такой массы к общему знаменателю обычными средствами? Без конфискаций, высылок и посадок вряд ли обойтись. И без вздымания волны из миллионов доносов… Но обложенная даже разорительным налогом гаражная экономика современной России все равно не оправдает кремлевских надежд, потому что не оправдает никогда. На нефть расчета тоже нет. Санкции в конце концов могут быть сняты, но даром никто ничего не даст, кроме совета перестать валять дурака. А как перестать, если очень хочется?
Между тем, все настойчивее звучит оппозиционно-патриотическое требование новой индустриализации. И назовите мне патриота, видящего новую индустриализацию не только без новых лагерей, то – само собой, но и пикантных сделок с Западом и Востоком? Отнюдь не исключено, что попытаются распатронить Гохран, приглядчиво пройдутся по залам и запасникам Эрмитажа, Пушкинки, Третьяковки. Будут ли их дирекции против, неизвестно, но опять, как встарь, поплывут Венеры и камушки за океан, а навстречу им – сверхтехнологии и другие продукты лучших умов современности. Это все будет, конечно, устаревать, не дойдя до берега… А там и следующий век не за горами.
Анатолий Стреляный – писатель и публицист, ведущий
программы Радио Свобода "Ваши письма"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
