Исполнилось сто лет со дня рождения Михаила Александровича Дудина – советского, а лучше сказать ленинградского поэта, всячески обласканного и награжденного советской властью – был даже удостоен золотой медали героя социалистического труда, так называемой "гертрудой" – очень редкой для людей искусства наградой. Дудин умер 77 лет в 1993 году, то есть пережив советскую власть. Его жизнь по всем раскладкам была удавшейся, можно сказать, счастливой. Власти его не обижали, как уже было сказано, да и он не имел оснований для какой-либо фронды. Он был человек вполне реализовавшийся на уровне своего поэтического дара. Поэт он был небольшой, но подлинный, не фальшивил, не писал по велению начальства. О нем сохранились самые приятные воспоминания у всех знавших его. А его знали все, и он всех знал, был всеобщим любимцем. Фальшивый, темный человек такой любви не заслужит. Михаил Дудин был в полной гармонии со своей жизнью – и со своими стихами.

В последнем отношении ему, можно сказать, повезло. Конечно, трудное это было везение: Дудин фронтовик еще с финской войны, потом ленинградский блокадник, испытавший полной мерой беду великого города. Он был свой в Питере, и стихи его были свои – непридуманные, не форсированные каким-либо казенным пафосом. Вообще всё это поколение военных советских поэтов было по-своему удачливым: войну никто не отрицал, тяжестей и смертей не запрещали к упоминанию. Не было потребности в какой-либо лакировке. Эти – военные – поэты сохранили в своем творчестве ноту правды. Их достаточно много было в советской поэзии: Семен Гудзенко, Юлия Друнина, Ольга Берггольц, Александр Межиров, наконец, Борис Слуцкий – самая крупная в этом поколении фигура. И сюда же по праву принадлежал Михаил Дудин.

Война – это такой опыт, который не оставит никогда своего носителя, не даст себя забыть. Любая жизненная ассоциация ведет к фронтовым воспоминаниям и образам. Таково хрестоматийное у Дудина, его, можно сказать, визитная карточка:

Я воевал, и, знать, недаром
Война вошла в мои глаза.
Закат мне кажется пожаром,
Артподготовкою – гроза.

На взгорье спелая брусника
Горячей кровью налилась.
Поди, попробуй, улови-ка
И объясни мне эту связь.

Дудин прожил долгую жизнь, и многое в ней было после войны и кроме войны. Но она не забывалась никогда, и по существу все стихи Дудина построены по типу только что приведенного. Мирные будни, даже подчас буколический быт вызывают всё те же ассоциации. Вот стихотворение "Встречая рассвет":

Я долго думал на рассвете,
Смотря на дальние холмы:
Кто мы? Земли слепые дети
Или самоубийцы мы?

Протоки светлое колено
Дрожало рябью мелких жил.
И белый аист копны сена,
Расхаживая, сторожил.

Тянулось облако на север,
Пересекала тень тропу.
Гудел пчелиным роем клевер,
И рожь готовилась к серпу.

Мир пробуждался без расчета,
На свой, особенный манер.
И треснул выхлоп самолета,
Срывая звуковой барьер.

За ним тянулся шлейф невесты,
Сбегающей от жениха.
Качался трактор, словно в тесте,
В суглинок врезав лемеха.

Над взгорьем жаворонок звонко
Сорил казенною казной.
Мир открывал глаза ребенка,
Захлебываясь новизной.

Это невеселые, нерадостные стихи, на дне их горечь: люди – самоубийцы, и никакая новизна, никакая сверхзвуковая скорость не избавят вновь рожденного младенца от общей участи: рожь должна быть готовой к серпу. И недаром Дудин ставит эпиграфом к этому стихотворению строчку Хлебникова: "Зачем мы люди, почему?" Это горестное вопрошание, а не благодушное растворение в чудесах мира. Мир отнюдь не буколичен, и счастливые воспоминания посещают поэта редко, уводя в какую-то совcем уж давнюю, довоенную, домашне-кустарную юность:

Дебаркадер да базар,
Яблоки моченые,
Деревянный тротуар,
Каблуки точеные.

Все черемухи в дыму
Над речными плесами.
Пароход на Кострому –
Чайки за колесами.

Много весен утекло
Полноводной Волгою.
Было грустно и светло
Той дорогой долгою.

Вечер мой который раз
Одиноко тянется.
Почему-то вспомнил вас,
И глаза туманятся.

Будто снова от реки,
Новые, с колодочки,
Простучали каблуки,
Лаковые лодочки.

Для человека советской эпохи, фронтовика, ленинградского блокадника это уже что-то совсем доисторическое: юность, которая давно прошла, и жизнь, которая не состоялась. Редкие наплывы буколики постоянно вытесняются образами тревоги, притаившейся в совсем, казалось бы, мирной обстановке – как в стихотворении "Ночью, вспоминая ночь":

Сквозь кактусы от подоконниц
Молочной ночи льется свет.
Идет бессонница бессонниц,
И ей конца, как звездам, нет.

Опять своих расставит пугал
И будет бестолочь толочь,
Заглядывая в каждый угол,
Еще одна седая ночь.

Опять воспоминаний рухлядь
Черт на чердак понаволок.
Они растут. И скоро рухнет
И грохнет об пол потолок.

Транзистор обнажает шкалы
И на столе скулит скулой.
И волны воют, как шакалы,
Отдельно каждою шкалой.

Опять кровавые припарки
Безумцы делают Земле.
Тигр вспоминает в зоопарке
Сквозь сон об уссурийской мгле.

У тигра тоже есть усталость, –
Он будет бредить до зари.
Их, тигров, только шесть осталось
На дикой воле Уссури.

А дерево растет напротив,
Само себе лелеет тишь
И ветки с листьями торопит,
Заглядывая выше крыш.

Это стихотворение можно при желании назвать экологическим, наполненным тревогой за землю, исковерканную машинами: уже уссурийских тигров только шесть осталось. Война, получается, никуда не ушла от фронтовика, да и от всех нас.

Наполненная такими внутренними предчувствиями, поэзия Михаила Дудина отнюдь не представляется простой, пуще сказать, "простенькой". Отнюдь нет: это был поэт, чувствовавший свою причастность всему происходящему в этом нелегком мире.

Конечно, Михаила Дудина диссидентом или просто антирежимным поэтом не назвать, но у него были свои твердые убеждения и симпатии. И вот как он написал о Твардовском – его поэтическом супер-эго и образцовом борце за правду:

Он был на первом рубеже
Той полковой разведки боем,
Где нет возможности уже
Для отступления героям.

Поэзия особняком
Его прозрением дарила.
Его свободным языком
Стихия Жизни говорила.

Сочувствием обременен
И в песне верный своеволью,
Он сердцем принял боль времен
И сделал собственною болью.

Пусть память, словно сон, во сне
Хранит для чести и укора
Всю глубину в голубизне
Его младенческого взора.

Михаил Александрович Дудин сохранил по себе добрую память. Сто лет с его рождения прошло, и умер он уже давно – в 93-м, но забывать его не хочется.