Ссылки для упрощенного доступа

Культурный дневник

Во время перестройки во многих научных и популярных изданиях появились сообщения о том, что первым гражданином СССР, заболевшим СПИДом, был военный переводчик, работавший в Африке и заразившийся там ВИЧ через однополый контакт. В этих публикациях было много фактических ошибок, да и сама идея поиска единственного виновника, "нулевого пациента", на которого можно свалить вину за эпидемию, сомнительна со многих точек зрения. Режиссер-документалист Игорь Садреев в фильме "Один" впервые рассказал историю Владимира Красичкова, скончавшегося в 1991 году в московской больнице.

О работе над фильмом Игорь Садреев рассказал в программе "Культурный дневник" Радио Свобода .

– В конце 80-х я был в Сан-Франциско, когда еще не существовало никаких лекарств, и видел, как целые дома выставлялись на продажу за бесценок, потому что все жильцы умерли. Видел акции протеста – по улицам носили пустые гробы, чтобы привлечь внимание властей к проблеме. В СССР ничего подобного не происходило, хотя в ту пору было много уличных акций, а эта тема не была запретной.

– Очень хорошо, что вы вспомнили акции протеста в Сан-Франциско, потому что в 1987 году, когда в Советском Союзе официально появился тот самый "нулевой пациент", а вернее первый советский гражданин с ВИЧ, в Нью-Йорке появилось движение под названием Act Up. Само квир-комьюнити фактически взяло жизнь в свои руки. Не дождавшись адекватной помощи от администрации Рейгана, люди стали выходить на улицы, протестовать и действительно выносить гробы.

И вот когда я спрашивал одного из героев своего фильма, Гену Рощупкина, почему такого не могло быть в Советском Союзе, он дал простой ответ. В то время гей-комьюнити в Советском Союзе таковым себя просто не ощущало. Нельзя его было назвать комьюнити.

Владимир Красичков, конечно, не был "нулевым пациентом" в Советском Союзе

Конечно, были люди, которые все про себя понимали. Те, кто приходил на встречи к Большому театру в Москве или в "Катькин сад" в Ленинграде, на плешки так называемые. Были кафе, где тоже встречались советские геи, знаменитое кафе "Садко" в Москве. Но, конечно, нельзя было назвать это комьюнити. Зачатки стали появляться в начале 90-х, но быстро пропали. Поэтому в ситуации, когда государство не боролось с эпидемией, в ситуации, когда обществу было на это абсолютно наплевать, помощь могла исходить со стороны самого комьюнити, но, к сожалению, его тогда в Советском Союзе не было. Не уверен, что оно появилось позже. И в России последние 20-30 лет оно тоже не сформировалось.

– Геннадий Рощупкин, которого вы упомянули, – человек с уникальной судьбой. Вы цитируете в фильме телепередачу, где он выступал с открытым лицом и рассказывал, что ВИЧ-инфицирован. Он участвовал в начале 90-х и в программах Радио Свобода, говорил об эпидемии СПИДа. Тогда врачи считали, что он обречен умереть через несколько лет, но он жив, переехал в Киев и рассказывал у нас в эфире о том, как живет россиянин в Киеве во время войны. Феноменальная судьба.

Геннадий Рощупкин, 1992
Геннадий Рощупкин, 1992

– Расскажу историю, которая не вошла в фильм. Владимир Красичков скончался осенью 91-го года, а Геннадий Рощупкин устроил голодовку в больнице на Соколиной горе, потому что условия там были ужасные, и, когда люди умирали, приходилось стучать горшком в стену, чтобы вызвать медсестру, потому что не было даже кнопок вызова. Несколько дней Гена голодал, о нем написало несколько изданий, в том числе газета "Тема", и условия немного поменяли. Еда стала чуть лучше, потому что она тоже была чудовищной. Так что Гена проявил себя активистом еще в 91-м, хотя ему было 19-20 лет, но вообще у него удивительная и уникальная судьба. Люди, которые получили ВИЧ в начале 80-х, к сожалению, не дожили до первого лекарства, более-менее эффективного. В конце 80-х появился азидотимидин, препарат, который на время сдерживал вирус, но он был очень токсичным и спасти людей не мог. А первое по-настоящему эффективное лекарство появилось в середине 90-х, так называемая высокоактивная антиретровирусная терапия, и благодаря ей миллионы людей по всему миру, в том числе в России, продолжают жить с вирусом, и, как сейчас врачи говорят, люди с этой терапией живут неограниченно долго, то есть столько, сколько им позволяет физический ресурс организма.

Существует миф о "нулевом пациенте", и он занимает место в популярной культуре. Есть даже мюзикл Джона Грейсона . Но ведь никакого "нулевого пациента" на самом деле не было и теория о том, что СПИД появился в 1980-х, неверна. Существуют образцы вируса 50-х годов, а сейчас считают, что он возник в Африке в самом начале 20-го века.

Общество таким образом пытается отгородиться и защититься

Да, абсолютно. Удивительным образом появление "нулевого пациента" в Советском Союзе совпало с появлением "нулевого пациента" в Америке. Тот самый 87-й год в нем удивительным образом многое сходится. Тогда вышла книга о том, что Гаэтан Дюга, бортпроводник авиакомпании Air Canada, является "нулевым пациентом". Автор это в старых медицинских отчетах нашел, начала 80-х. Много лет спустя подтвердилось, что Гаэтан Дюга не был "нулевым пациентом", просто эти медицинские отчеты прочитали неправильно. И Владимир Красичков, конечно, не был "нулевым пациентом" в Советском Союзе. Его можно назвать первым советским гражданином, у которого диагностировали ВИЧ, но это говорит не в пользу врачей, потому что эпидемия в стране уже была, люди с вирусом уже были. Очевидно, что были люди, которые умирали от СПИДа, но советские врачи просто не могли его диагностировать, и это говорит о том, как вообще была устроена система здравоохранения в стране. Ну а что касается концепции "нулевого пациента", это просто такой токсичный термин, который сейчас вообще стараются не употреблять, потому что даже если чисто теоретически представить себе, что можно обнаружить первого человека, который привёз вирус в страну, это совершенно ничего не доказывает и не объясняет. Когда идёт глобальная эпидемия, вирус обязательно проникнет в страну с этим человеком или с другим.

То же самое происходило с ковидом. И мы видели попытки найти "нулевого пациента", у которого впервые появился ковид, что тоже абсолютно бессмысленно. Но общество таким образом пытается отгородиться и защититься. Ведь если ты находишь виноватого, это немножко снимает страх, а с другой стороны как бы вину с тебя. Классический поиск козла отпущения. Вот с Владимиром Красичковым в своё время произошло ровно это. Какой-то гей заразился, привёз в Советский Союз вирус. Всё понятно, кого ненавидеть, кого бояться. А думать о том, какие у тебя самого риски получить вирус, и как-то менять своё поведение, сексуальное и не только, зачем? Ведь понятно, кто болеет, и понятно, как вирус передаётся, и кто его завёз. Такие шоры, которые люди с удовольствием надевают.

– Тем не менее, Владимир Красичков стал героем вашего фильма. Я читал в ваших соцсетях, что вы обнаружили людей, которые его знали, уже после того, как фильм вышел.

Это самое удивительное, и такое очень редко случается: уже после выхода фильма появилось гораздо больше информации, чем было у меня, пока я фильм делал.

Его вернули в Советский Союз, потому что не могли понять, что с ним происходит

О Владимире Красичкове известно очень мало, а подтверждённых фактов практически нет. Я опирался на научные статьи о нём, написанные его лечащим врачом Валентином Покровским, и на несколько интервью, которые тот же Валентин Покровский давал в конце 80-х, когда появлялись первые брошюры, посвящённые ВИЧ и СПИДу, и газеты много об этом писали. Начиная с 87-го года в советских СМИ пошла волна информации. Но всё это было разрозненно. Я не мог найти ни родственников Владимира Красичкова (хотя знал, что он родился и жил в Армавире), ни людей, с которыми он вместе работал в Африке. С 80-го по 82-й годы он был переводчиком, там он получил вирус и оттуда приехал в Москву. Фактически его вернули в Советский Союз, потому что не могли понять, что с ним происходит. Лечили от всего на свете. Мне удалось найти людей, которые знали его в последние годы в больнице на Соколиной горе. Это Геннадий Рощупкин и ещё один человек, в ту пору 18-летний парень, который оказался с ним в соседней палате, и Владимир умер у него на руках.

Но когда вышел фильм, внезапно стали писать люди, которые знали Владимира Красичкова ещё по Армавиру, и это были его ученики, потому что после возвращения из Африки он работал в школе учителем английского языка. Что он делал до Африки, не очень понятно. Есть теория, что он был военным переводчиком или как-то был связан с армией. Тут я не могу, к сожалению, до сих пор найти концов. Но точно известно, что после Африки он работал в школе.

И вот воспоминания Татьяны: "Владимир Алексеевич Красичков преподавал у нас английский язык и был нашим классным руководителем. Класс был разделен на 2 группы англичане и французы. Англичане частенько зависали у него на большой перемене, перед началом урока, особенно девчонки... Любитель был чего-нибудь рассказать интересное. В совершенстве знал английский язык. Он был невысокого роста, худой, волосы светлые, носил обувь на платформе, брюки очень расклешенные и пиджак. И обязательно с большим черным портфелем. Очень запомнились его худые, длинные пальцы с коротко подстриженными ногтями. А кожа на руках была бледная, даже с голубизной. Он был аккуратный, даже педантичный, очень следил за своей внешностью. Это был 1978 год".

Не ожидал я, конечно, встретить людей, которые его знали лично. Я у них попросил фотографии, и очень надеюсь, что мы увидим Владимира. Один из моих мотивов делать этот фильм состоял в том, что не существовало ни одной фотографии, ни одного видео с Владимиром Красичковым. И мне удалось найти буквально 40 секунд, которые в конце фильма я показываю. Это запись 90-го года, то есть за полгода до смерти Владимира. А вот как он выглядел в 70-е и 80-е, мы не знаем.

Очевидно, что школьные фотографии есть. Кажется, Владимир был довольно известной личностью в своей школе. Его любили, у него было много учеников.

Игорь Садреев
Игорь Садреев

Два года назад мы с вами говорили о фильме "Белое пальто" , посвященном Валерии Новодворской. Ее "Демократический союз" был создан в 1988-м году. У вас особый интерес к концу 80-х?

– Я, честно говоря, страшный фанат, если так можно выразиться, перестройки и вообще той эпохи. Мне кажется, что это момент, когда одновременно невероятное количество очень пассионарных людей меняли мир своими руками буквально каждый день, каждый на своём месте. Кто-то в журнале "Огонёк", кто-то на уличных акциях протеста или на учредительном собрании "Демократического союза". И я по-разному эту историю рассказываю. Между фильмом про Новодворскую и фильм "Один" был ещё фильм про Игоря Кона, невероятно важного и для меня лично, и вообще для истории страны учёного, просветителя, психолога и сексолога. Он, конечно, выпускал книги до перестройки, но именно в перестройку он огромную роль сыграл в сексуальном просвещении советских людей.

Сама идея "групп риска" порочная и неправильная

Кон написал невероятное количество статей, давал интервью, в том числе по теме ВИЧ и СПИДа. Он тогда ещё говорил, что сама идея так называемых "групп риска" порочная и неправильная. Говорил о том, что советские презервативы чудовищные, их невозможно использовать. А это действительно была гигантская проблема. Так же, как отсутствие одноразовых шприцев. Я с удивлением обнаружил, что в книге Бориса Ельцина "Исповедь на заданную тему" на первой странице первого издания было написано, что все деньги от ее продажи пойдут на закупку одноразовых шприцев у заграничной компании, потому что в Советском Союзе их не было. Более того, деньги от лекционного тура по Америке в 1989 году Ельцин тоже перечислил в фонд "АнтиСПИД" на закупку одноразовых шприцев. Вот та самая эпоха, те самые люди, которые творили историю каждый день, вот буквально во всем, чего они касались.

Надеюсь, что мне удастся еще сделать не один фильм про эту эпоху, потому что количество нерассказанных историй о перестройке огромное.

Осенью 2022 года участникам арт-коллектива "Что делать" Ольге Цапле и Дмитрию Виленскому пришлось спешно покинуть Россию после того, как в их петербургской квартире прошел обыск по делу, возбужденному против Макса Евстропова, основателя "Партии мертвых".

Группа "Что делать" уже 3 года работает в Германии и недавно завершила мультимедийный проект "Упал, вставай", в центре которого находится полнометражный фильм "Песни надежды и отчаяния". Его премьера состоится в январе на кинофестивале в Роттердаме.

Персонажи панорамической картины "Крестьянская война в Германии", созданной в ГДР Вернером Тюбке, оживают и катят тележку с Облаками апокалипсиса к Черной горе надежды. У них диковинные прозвища – Бросок Костей, Лисий Хвост, Мертвый Барабанщик, а маршрут им определяет Фокусник при помощи карты, похожей на игру "Змеи и лестницы". Другой референс – фильм Райнера Вернера Фассбиндера "Поездка в Никласхаузен" (1970), в котором обыгрывается история пастуха-проповедника Ганса Бёма, объявленного еретиком и казненного в 1476 году.

О том, почему художники выбрали этот сюжет, и как Крестьянская война XVI века связана с горестями современных русских эмигрантов, Дмитрий Виленский и Ольга Цапля рассказали в программе Радио Свобода "Культурный дневник".

Крестьянская война и русская эмиграция
пожалуйста, подождите

No media source currently available

0:00 0:27:29 0:00
Скачать медиафайл
Даже если ты уже совсем мертвый, вставай, отряхни друга, и идите себе потихоньку дальше

Дмитрий Виленский: Проект, о котором мы будем говорить, оказался очень немецким в своих отсылках и требует пояснений. Он связан с пятисотлетием Крестьянской войны. Об этой войне помнили в Восточной Германии, а в Западной про нее забыли. Теперь решили вспомнить бойню, которую марксисты объявили провозвестником будущих революций, и это значит, что Германия делает новую попытку преодолеть провалившееся объединение в культурно-историческом контексте. Проект, в который мы были приглашены, был посвящен теме Крестьянских войн, как началу революционных процессов в обществе, а также экологической катастрофе и всему другому актуальному…

Мы сперва не очень понимали, что с этим делать, но, начав копать тему, вышли на эту историю через панораму Крестьянских войн Тюбке.

Дмитрий Виленский и Ольга Егорова (Цапля)
Дмитрий Виленский и Ольга Егорова (Цапля)

Вернер Тюбке, очень значительный в ГДР художник, основатель Лейпцигской школы, был приглашен сделать панораму раннебуржуазной революции и ее истоков на месте этой битвы. В чистом поле, недалеко от городка Бад-Франкенхаузен был построен гигантский круглый мемориал (1976—1987). Эта панорама считается одной из самых больших в мире картин, потому что она нарисована на холсте, который произвели в Иваново и привезли в ГДР. Одной краски там четыре тонны.

Мы у разбитого корыта, и нам нужно чудо

Ольга Цапля: Это гигантское произведение, полное всяких аллегорических и исторических фигур, и когда ты попадаешь внутрь этой панорамы, они как будто бы начинают двигаться вокруг тебя, у тебя даже начинается головокружение, потому что это круг, это произведение, замкнутое на себя. Из него нет выхода. И, главное, что оно посвящено поражению. Там все плохо: крестьяне убиты, Томас Мюнстер, их вождь, стоит печальный, флаги повержены. И все аллегории такие же безрадостные. То есть это поражение, из которого нет выхода. И мы подумали, что это произведение очень созвучно нашей сегодняшней ситуации – мы тоже не видим выхода из тупика, в котором оказались. Мы у разбитого корыта, и нам нужно чудо. Потому что только чудом можно отсюда выбраться. Кстати, безоружные крестьяне пошли за Мюнстером потому, что они верили в чудо. Он им обещал. С ними этого не случилось, но, может, нам повезет больше.

– Отсюда заклинание "Упал, вставай"?

Ольга Цапля: Да, это главное содержание нашего фильма. Вставай и иди дальше. Даже если ты идешь по кругу. Потому что в нашем фильме мы повторили структуру панорамы – это замкнутый на себя луп. Правда, у нас он имеет форму восьмерки, как вы можете видеть на карте, по которой Фокусник переставляет наших героев. И наши герои это знают, они уже не первый раз идут по этому маршруту, но каждый раз, когда они приходят на Черную гору надежды, у них есть шанс, что кости, которые бросает Фокусник, выпадут так, что их выбросит к Чуду. Фокусник, конечно, каждый раз мухлюет. Но шанс-то остается?

Так что, даже если ты уже совсем мертвый, вставай, отряхни друга, и идите себе потихоньку дальше.

– Из ваших актеров я узнал только одного человека – Макса Евстропова, основателя "Партии мёртвых". Он играет Мёртвого Барабанщика в прекрасном костюме, с внутренностями наружу. В фильме вы представляете каждого участника, и это незаурядные люди.

Лисий Хвост – это то, что отрезали от лисы. Это мы сами, мигранты, нас отрезали

Ольга Цапля: Мы приехали в Германию не на пустое место, у нас тут много друзей. Дружба вообще мне кажется важнейшей составляющей жизни, и в нашем фильме она играет гигантскую роль. Во-первых, в фильме играют наши друзья. Старые и новые. Это важно. И этот фильм с самого начала вырастал как коллективная работа людей, которые могут слушать друг друга. Тут нам, конечно, повезло, что наши друзья мощные профессионалы, каждый в своей области. Маша Маркина, которая стала музыкальным директором фильма, оперная певица и социальный работник, Вера Щелкина – хореограф, Ангелина Давыдова – известный журналист-эколог, Макс и Леня Харламов – художники, Леша Маркин – историк искусств и антивоенный активист, Саша Карпов – молодой философ, Соня Шайкут – восходящая звезда буто-танца. Ну и, конечно, Коля Олейников – наш старый друг, член коллектива "Что делать".

Наша работа происходила так: мы позвали наших друзей, открыли книжки с панорамой Тюбке и предложили им выбрать героя, которого бы они хотели сыграть. Но условие было не брать исторических персонажей, которые довольно широко представлены в этом произведении, а искать какие-то малозначительные предметы и явления. Мы хотели говорить о малых силах, которые, как мне кажется, теперь становятся очень сильными. Но это отдельный разговор. И вот Макс Евстропов выбрал для себя Мертвого Барабанщика, Маша Маркина Радугу, которая возносится над полем битвы, как символ надежды. Башмак это у нас Лёня Харламов, он художник, он думает о достоинстве. Лёша Маркин Весы, которые держит в руках Правосудие. Эти Весы всё время колеблются, потому что Правосудие о чём-то думает, а Весы держат баланс. Мир вышел из равновесия, поэтому Весам все сложнее держать этот баланс. Вера Щелкина Лисий Хвост. Это на панораме яркий герой, его тащат на веревках несколько странных персонажей. Мы стали думать, кто он в нашем фильме? Это то, что отрезали от лисы. Это в принципе мы сами, мигранты, нас отрезали. Мы – лисьи хвосты. В нашем фильме Хвост хочет, чтобы его пришили к новому обществу, но что-то плохо пока получается. Рыба тоже заметная фигура. На картине это большая синяя Рыба, из нее вырастает пузырь, а в нем мы видим затопленные города. У нашей Рыбы, Сони Шайкут, тоже есть пузырь, и ей очень тяжело, и мы не знаем, когда у нее этот пузырь вырвется из рук, и все в фильме пытаются ее поддерживать. Понятное дело, что однажды это все равно произойдет.

– Я увидел террикон и решил, что вы снимали в Руре. Но это Саксония, город Хетштедт. Почему вы выбрали его?

Муза, Покидающая Германию поет песню солидарности с Палестиной у усадьбы Новалиса

Дмитрий Виленский: Это небольшой бывший шахтерский город, но он находится в зоне, где происходили события Крестьянской войны 1525 года. Это полчаса от панорамы Тюбке. Нас он привлек тем, что в нем был дом, предоставленный ассоциацией Werkleitz, в котором могли жить 10 человек, что сильно помогло бюджету фильма. Ну, а помимо этого, мы там обнаружили уникальный монумент ГДР-советской дружбы. Это пожалуй единственная постсоветская референция в фильме. Все остальные чисто немецкие. Во-вторых, мы там обнаружили усадьбу Новалиса, где он родился и умер. А у нас есть романтическая немецкая линия. Это еще одна фигура, о которой Оля не упомянула, Муза, Покидающая Германию. Ее играет Коля Олейников. Это прекрасная и безумная квир-муза, которая агитирует за Палестину, но не находит отклика. Она поет свою песню солидарности с Палестиной как раз у усадьбы Новалиса.

– Два слова о памятнике. Он посвящен советскому газопроводу?

Дмитрий Виленский: Да. Памятник, посвященный празднику проводки газа на медеплавильный завод, который там был. В честь этого установили факел к небу. Внутри есть музей, и до сих пор есть сообщество активистов, которое ему поклоняется.

– А тележка с Облаками апокалипсиса тоже с панорамы Тюбке?

Если это облака апокалипсиса, то их тяжело тащить

Дмитрий Виленский: Да, на панораме это полыхающие зловещим светом гигантские облака. Мы их попытались повторить из доступных нам материалов. Ну и потом нам нужно было их в чем-то возить. Так и появилась тележка.

Ольга Цапля: Мы думаем, что облака легкие, но нет. Если это облака апокалипсиса, то их тяжело тащить.

– Как и бремя эмиграции. Как прошли ваши три года в Германии?

Дмитрий Виленский: Мне оказалась близка старая позиция бундовцев профсоюзников, социалистов, еврейских леваков первой половины ХХ века. Они говорили: мы должны быть здесь и нести ответственность за то, где мы сейчас принцип doikeit. Как Псой Короленко поет: "глупенькие сионисты, вы такие утописты… мы в России останемся бороться с Николаем". Так и мы остаемся в Германии и очень увлеклись местной жизнью с ее драмами, политическими противостояниями и насыщенной культурной средой, с самыми разными сообществами. И наш фильм про Германию, но это взгляд людей, которые здесь не местные. Anxious and Curious, "Взволнованные и любопытные" такое у нас было рабочее название. Там вся эта политика, AfD, Фассбиндер, Тюбке, средневековая музыка времен Крестьянской войны. Для нас этот фильм манифестация присутствия здесь и критический взгляд на то, что происходит вокруг с множеством вопросов. Когда мы приехали и начали знакомиться заново со старыми и новыми товарищами, мы подумали, что нам нужно создать труппу, с которой мы можем работать над разными большими задачами. Чтобы у нас был свой хореограф, музыкант, талантливые исполнители (такой взятый нами образец из антитеатра Фассбиндера). И в этом фильме это все и состоялось. Сейчас мы делаем новую большую работу с той же труппой.

Дружба и взаимная поддержка нас могут спасти. Дружба как политика

Ольга Цапля: Труппа, мне кажется, это не совсем точное название. Я думаю, это коллектив друзей, которым интересно работать вместе. Тут я повторяю свою мысль о дружбе – в эмиграции понимаешь ей новую цену. В эмиграции и перед лицом глобальных экологических, политических и экономических изменений, который происходят прямо сейчас, последствия которых будут заметны очень скоро. Хорошо точно не будет, но дружба и взаимная поддержка нас могут спасти. И когда я говорю о дружбе, это не коллективность, не просто сообщество. Дружба предполагает какой-то другой уровень приятия, которому нам еще нужно учиться. У нас есть в Берлине место, которое называется Chto delat Emergency Project Room, где мы проводим эту политику. Да, дружба как политика. Внутри нашего пространства нет драк. Эмигрантское сообщество бурлит, происходит дележ всего: ты прав, ты не прав, ты за это, ты не за это. А мы создали место, где происходит диалог, или, во всяком случае, мы стараемся, чтобы он там был. Это не очень просто, этому нужно учиться, но я всем сердцем чувствую, что это первоочередная задача. И это место не только для россиян. Это интернациональное пространство. Там происходят встречи российской диаспоры с интернациональной берлинской публикой.

Дмитрий Виленский: Когда мы убежали, мы сразу же начали Школу чрезвычайных ситуаций. И эта школа возникает в разных местах. Когда мы оказывались там, где много потерянных ребят, которые бежали из России, мы стали связывать их с нашими старыми товарищами, которых знаем по десятилетиям совместной работы. В Болгарии, в Армении, в Швеции, в Германии. Это помогает нам всем навигироваться, не быть потерянным.

– Труппа, вышедшая из картины, направляется к Черной горе надежды и поет песни отчаяния. Чего больше – надежды или отчаяния? Какие пропорции?

Ольга Цапля: То, что там происходит, это уже надежда после надежды. Этих странных персонажей ведет вперед (или по кругу) уже не надежда, а вера в чудо. Наверное, уже усталая вера в чудо. И вот когда надежды уже больше нет, тогда и появляется этот их гимн: "Упал, вставай". В целом, это основное содержание фильма.

Дмитрий Виленский: Это традиционная диалектика по Грамши. У тебя пессимизм разума, который понимает, что мы в ситуации катастрофы и уже ничего не починить. С другой стороны, у тебя оптимизм воли, потому что человек это биологическая создание, и, пока он жив, его тянет что-то делать, нести что-то хорошее, вступать в отношения, трансгрессировать каким-то образом. И это неистребимо.

Починить невозможно, но можно из шикарного шатра сделать практичную палатку

Но и плюс к этому ты все время заинтригован этим миром, ты сохраняешь этот интерес даже перед злом. Тебе интересно каких-то других людей читать, разговаривать, думать, отстаивать что тебе важно. Если ты художник, ты неминуемо делаешь новые вещи, каких еще не было до этого момента, и это тебя поддерживает. Сейчас мы делаем новый проект, построенный на оппозиции двух типов сознания сознания людей, занимающихся ремонтом, починкой, перекройкой общества, и сознания апокалиптического, которое сейчас тоже распространено и среди традиционных левых мессианистов, и среди ультраправых технофашистов. Крестьянское восстание тоже было апокалиптично, у них вместо будущего было Второе пришествие. Сейчас мне кажется, что у многих из нас вот эта болтанка между "починить, сделать свое местечко", и пониманием того, что "гори оно всё пропадом", то есть человечество ничего лучше своего конца не заслужило.

Ольга Цапля: Да, наш новый проект посвящен ремонту, починке, в широком смысле этого слова. Но я представляю себе починку сейчас как перекройку. Вот, например, у нас был красивый шатер нашего прошлого демократия, мультикультурализм, другие прекрасные вещи. Мне представляется бархатный шатер, расшитый золотом. Теперь он решительно прохудился, просто дырка на дырке. Починить невозможно, но можно попытаться перекроить и из шикарного шатра сделать практичную палатку. Или даже несколько палаток. Вместо этой красоты нам нужно что-то другое. Я вдруг выяснила, что становлюсь очень практичным человеком, когда думаю о будущем. Интересно, как мысли о будущем из утопии, мечты или даже грезы превратились в практичные размышления.

– А энергия ностальгии, которая часто является пружиной в жизни иммигранта, сохранилась?

Дмитрий Виленский: Конечно, она есть, но это скорее, как я сейчас понимаю, ностальгия по тому, чего нет, как по молодости. Иногда накатит где-то там в лесу: смотришь, такая же сосна стоит, гриб под ней тот же.

Раньше я помню другое чувство: заскучал, садишься на самолет во Франкфурте, летишь в Россию, через два часа выходишь, там все то же самое, по чему и скучал.

Связка общей судьбы, которая определяет принадлежность к народу, порвалась

Конечно, мы стараемся поддерживать связи, кому-то помогать в России, поддерживать отношения с украинскими товарищами, которым очень тяжело, но политически и социально я уже дистанцирован. Европейская политическая, культурно-социальная жизнь, несмотря на треш и драмы, которые здесь творятся, меня заводит. Мои друзья вступают в партии, занимаются социальной и активистской работой. Я понимаю, что из этого растет, что на кону и на что можно реально влиять.

А что там, я уже плохо понимаю. И более того, когда мне говорят: "Мы тут соберемся, сделаем программу для России будущего, будем ждать, когда откроется окно возможностей", я не понимаю, про что это и как это может иметь отношение к моей жизни.

У меня была статья "Искусство вне политики, фашизм вне критики?". Я в ней анализирую, как та ситуация, которая описывала искусство в России до войны, снова воспроизводится и нормализируется. С этими вернисажами, с прекрасными художниками, которые куда-то ездят, открывают резиденции, проводят фестивали-биеннале. Я и тогда к этому имел мало отношения. А сейчас совсем не хочу иметь, кроме грустной поэтической связи с диссидентскими голосами, оставшимися в России. В общем та связка общей судьбы, которая определяет принадлежность к народу, порвалась.

Мы вытащили то, что мы строили там, и продолжаем строить здесь

Ольга Цапля: У меня нет ностальгии, потому что я думаю, что мы утащили с собой всё самое важное, что у нас было там. Конечно, там осталось близкие и драгоценные друзья, по которым я сильно скучаю, но, тем не менее, мы вытащили то, что мы строили там, и продолжаем строить здесь. Есть такое растение лох серебристый. Мое любимое. Во-первых, он лох. То есть, неудачник. Но при этом серебристый и не убиваемый. У него есть стратегия, которой можно поучиться. Ты видишь: стоит один лох серебристый, а рядом другой лох серебристый. А потом через дорогу ещё лох серебристый, и ещё лох серебристый. Так вот, это тот же самый лох серебристый. Он просто отправляет своих пасынков под дорогой, под границей. Конечно, нельзя сказать, что наша жизнь в Германии та же самая, что была в России, но мы продолжаем делать то, что и раньше считали важным.

Дмитрий Виленский: У меня есть понимание радикального разрыва с прошлым и открытость новому. Я сейчас ощущаю своё место в культуре совсем по-другому, чем когда мы жили в России.

Раньше было понятно, кто мы такие. Типа, группа, живущая в Петербурге, критически относящаяся к российской власти, пользующаяся наследием культурного авангарда, имеющая к нему особый доступ из-за языка и активистской позиции, и вот ты приезжаешь на Запад, и всем это понятно и интересно. Но сейчас другая ситуация, и на вопрос "кто ты?" очень сложно ответить, к тому же все эти голоса, связанные с Россией, мало кому сейчас нужны.

Приходится выстраивать новую сеть отношений, в которой надо заново изобрести себя, и это захватывающий процесс. Поэтому для меня этот период это длинное новое рождение. Была беременность три года. И вот появился этот фильм. Мы разродились, и сейчас это дитя будет расти, будет учиться новым вещам. Уже говорит на немецком. Будет вырастать, прорастать, находить себе друзей, любить, у него будет своя новая жизнь.

Загрузить еще


Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG