В издательстве "Красный матрос" вышла книга художника-митька Виктора Тихомирова "Евгений Телегин и другие" – прозаический ремейк пушкинского "Онегина", перенесенного в СССР 70-х. Книга украшена рисунками автора, Владимира Шинкарёва и Константина Батынкова.
Виктор Тихомиров переписал "Онегина". Не бойтесь, не стихами. Он решил поспорить с классиком на своем поле – в буквальном смысле: поместил Онегина и сопутствующих героев в свою юность и посмотрел, что из этого выйдет. Вышло так, что Онегин сильно помолодел – до возраста десятиклассника – и увлекся рок-музыкой. А Татьяна и Ольга поменялись местами – в смысле возраста: Ольга стала разбитной и сексапильной старшей сестрой, а Татьяна младшей, еще не расцветшей тихоней.
"В "Евгении Телегине…", как и во всех книгах Виктора, действие происходит в особом мире, имеющем на первый взгляд не самое прямое отношение к действительности. И одним своим боком этот мир выходит в гоголевскую Диканьку, другим – в героическую пионерскую прозу 50-х, третьим – …Полно, сколько же у мира боков?" – пишет в предисловии к книге Борис Гребенщиков, но все же поясняет, в чем, по его мнению, фишка: в том, что "Тихомиров родом из юности" и остается ей верен, вызывая тем самым любовь и понимание – вероятно, тех, кто считывает коды этой самой юности.
И правда, легкое перо Виктора Тихомирова, можно сказать, не отрываясь от бумаги, одной линией очерчивает время – всех этих длинноволосых подростков с огромными неуклюжими магнитофонами, счастливых обладателей джинсов и пластинок "Битлов". Подробности быта подобны антикварным завиткам, цена которых возрастает со временем – чего стоит, например, способ хранения джинсов в морозильнике – чтобы не портить стиркой бесценную вещь и вымораживать из нее вредных бактерий. Кстати, дядя Евгения Телегина – антиквар-любитель, племянник не успевает к нему в деревню на похороны и остается пожить на летних каникулах в его доме – тут и встречает Ленского, то есть Владимира Ленина с этюдником, а тот знакомит его с сестрами Таней и Олей – ну, и понеслось.
Правда, вместо няни с девочками живет их миловидная тетя бальзаковского возраста – второстепенная роль, которую нельзя не признать обаятельной. Ее роман с мечтательным электромонтером, вырубившим свет в деревне исключительно из соображений высшего порядка, вписывается в повествование так легко, что как-то и не вспоминаешь о том, что прототипы этих персонажей у Пушкина отсутствуют.
Зато с той линией, которую Гребенщиков обозначил как тропинку в Диканьку, все не так просто. Кролик Соломон, живущий в норе под памятником Ленину, не вызывает сомнений, а вот фигурка 13-летней Варвары, внучки алкоголика и обладательницы лягушачьей кожи, в которую она каждый день залезает, чтобы собирать информацию из нетрадиционных источников, – эта скользкая фигурка время от времени накреняет лодку повествования и даже сбивает ее с курса. И дело даже не в том, что это – не запланированная в первоисточнике соискательница телегинского сердца, а в чуждой стилистике персонажа. При этом вряд ли это персонаж гоголевский – вместе с кроликом, он скорее тянет на тень, сбежавшую из "Понедельника…" Стругацких, делающую ручкой волшебным садам Льюиса Кэрролла.
Такие вещи несколько разрушают цельность повествования – как часть картины, не попавшая в тон, но все же не могут разрушить очарования книги. Ее главный "клей", не дающий ей распадаться и удерживающий внимание читателя, – это язык автора, имеющий свою, пусть и негромкую, мелодию и само присутствие автора, которым все происходящее в книге согрето и одухотворено. Ведь это же автор сочувственно посмеивается над электриком, перекусывающим кусачками провода в деревне, чтобы обрести свободу и заняться сочинением музыки и стихов. И он же, автор, не только описывает восторг от обладания джинсами, несомненно, им лично испытанный, не только живописует, как молодежь, подобно железным опилкам к магниту, стягивается к рычащей и гремящей рок-музыке, но и пытается осмыслить этот феномен: "Бурятские шаманы уверены, что музыка привлекает духов. Похоже, что в СССР именно слетевшиеся на музыку духи исказили намеченный партией курс развития общества. Главным было отрастить волосы и носить их не просто, а как знамя, что немедленно пробуждало волны раздражения у более консервативно настроенных граждан. Если же удавалось обзавестись еще и джинсами, то молодой человек делался абсолютно счастлив и мог как на крыльях лететь на очередной, специально разведанный "сейшен", на самую окраину города, в приговоренный к окончательному развалу толпой отечественных хиппи и без того покосившийся ДК, имени какого-нибудь душегуба Свердлова".
Свои мысли об искусстве Виктор Тихомиров вкладывает в уста Телегину и Ленину, причем Ленин отстаивает живопись, создаваемую "для души", так сказать, чистое искусство, а Телегин излагает рыночные принципы достижения успеха – реализованные в так называемом "актуальном искусстве".
Но автор не перегружает повествование умозаключениями – он больше заботится о целом, его игра раскованна и не отягощена излишними умствованиями. И как знать, не является ли Тихомиров открывателем нового жанра – мемуаров, глядящихся в зеркало ремейка?
Потолок мастерской Виктора Тихомирова украшает картина, на которой Онегин, потрясенный содеянным, вынимает Ленского из гроба. Художник признается, что у него давно возникли некоторые претензии к роману "Евгений Онегин", но толчком к написанию "Телегина" стали лекции литературоведа Валентина Непомнящего.
– Так они меня задели, что я написал эту книжку. Я подумал, надо же, читал я этого "Онегина" – и вообще, его уже с некоторым усилием читаешь в наше время. А тут – жизнь прожил, "в Летний сад гулять ходил" – я действительно родился в доме напротив Летнего сада и в детском саду ходил туда каждый день. И мама моя, учительница, меня туда водила. В результате что-то такое назрело, лет 10 назад я обложку к Пушкину рисовал, и еще пересечения были. А тут я еще и фильм английский посмотрел, и лекции эти меня поразили – все вместе накопилось, набрякло, так что я вдруг стал стремительно писать эту книгу. Еще в школе нам объясняли, что "Евгений Онегин" – это срез общества, всей отечественной ситуации – ну, и я точно так же к этому подходил. Тем более что через мою мастерскую прокатился весь питерский рок-н-ролл тогдашний антисоветский. Я все это видел и наблюдал и решил, что это должно быть фоном, что все это надо записать и зафиксировать. А глубина суждений Непомнящего меня захватила – он увидел такие вещи, которые я пропускал, хотя кое-что он и сам присочинил, как любят все литературоведы. К тому же мне всю жизнь кое-что не нравилось у Пушкина в этом сочинении, две вещи особенно озадачивали: во-первых, почему Татьяна вышла замуж. Не писала бы тогда в письме "ты мне послан Богом", а раз написала, то не должна была замуж выходить. Тем более он живехонек, ну, отлучился – надо было сидеть и ждать у окна. А второе, что у меня не укладывалось в голове, – это что Ленского застрелили. Я ведь эту картину с Онегиным и Ленским в гробу еще раньше написал. Понятно, что сюжет у меня разросся, я много чего еще насочинял, но основной миф об Онегине у меня сохранен трепетно, без всяких оскорблений и переосмыслений. Просто моя версия происходит в конце 70-х – начале 80-х.
– А кто ваш Онегин-Телегин?
– Онегин-то аристократ, причем скучающий, в этом трудность была. У меня скука практически отсутствует, а Телегин – из интеллигентской артистической семьи, немножко уже начинает разлагаться, ни к каким видам искусства в чистом виде интереса у него нет, поэтому он что-то вроде нарождающегося искусствоведа. Это такой срез 70-х, но основной сюжет Пушкина, который проходят в школе, со всеми пунктами – письмо Татьяны, сон Татьяны, и письмо Онегина, и вторая встреча, когда Татьяна стала совсем другой, – все это сохранено. А она у меня стала телеведущей, и тогда он восхитился и влюбился. Но там много всего, даже "Битлз" участвуют, и Онегин ненадолго оказывается в Китае, и в армии он служит – показано, как он там со всей своей интеллигентностью разместился.
– Это ваш личный опыт?
– Да, я больше 2 лет прослужил пограничником, правда, по большей части – художником в штабе, но первые полгода натурально мерз на лыжах, по 30 километров в день иногда делать приходилось, во всех этих шубах торчал на вышке, так что у меня есть такой опыт мужского напряжения армейского. И один из главных опытов – адаптация в среде. Когда я только пришел в армию, мне показалось, что там одни свиные рыла, а по прошествии времени они все как родные становятся. Оказывается, в каждом человеке, если он не совсем мерзавец, столько человеческих черт, просто они зашифрованы, закопаны, и там есть много интересного, и даже некие интеллектуальные напряжения могут возникать. То есть всякая надменность преждевременна и поспешна.
– Давайте вернемся к Татьяне – разве она у вас не выходит замуж?
– Выходит. Но у Пушкина это все как-то не объяснено и обрублено, мне кажется, ему просто надоело – писал-писал, да и бросил всю эту телегу с Онегиным. Там еще шаги мужа раздаются, интересно, что же будет, а он – а-а! – да и бросил, немножко еще про Россию добавил, и все. Я сам сочинитель, поэтому понимаю, как это было технически. А я это дело не покинул, у меня есть продолжение, как в жизни бывает. И потом, я целую теорию вывел, как девушки замуж выходят – время у них в голове начинает в обратную сторону идти, потом они обнаруживают себя замужем, раскручивают время назад и начинают подыскивать оправдание своему шагу – и тут разные бывают результаты. Здесь еще мысль появляется, что для многих женщин выйти замуж – это способ самообнаружения себя в окружающем пространстве. А у Телегина с Татьяной остается открытый финал – уже подросло следующее поколение девушек, и, получается, что Татьяна что-то прозевала и в первый раз, и потом, когда встретила его уже в новом качестве. Мне очень нравится формула Башлачева, он писал – все будет, надо только расхотеть. Эта формула срабатывает. Только у Телегина что-то забрезжило с Татьяной, и тут – внутреннее охлаждение, да еще и другая девушка возникает. Там у меня еще очень важна линия Зарецкого, у Пушкина, мне кажется, ему даны несовместимые качества: был ухарь, превратился в подлеца – так не бывает. У меня он – завклубом, и у него отчасти мои черты, фамилия у него Шерстюк-Зарецкий.
– И все-таки – почему родилась эта книга, чего тут больше – желания поиграть или рассказать "о времени и о себе"?
– Был сильный толчок, я почувствовал, что должен написать эту книгу, рассказать, что меня пленяет в этой жизни. Я свою жизнь строю сам, может быть, в воображении, которое имеет огромное значение. Про это мой фильм "Чапаев", он в большой степени – про кино. Ведь кино огромную роль играло для послевоенных поколений, где-то до перестройки. Пока в нем было волшебство, и везде висела усеченная цитата о том, что "из всех искусств для нас важнейшим является кино". Так и было. Потому что люди голодали, а пойдут в кино, психика обнуляется – оказывается, бывает другая жизнь, любовь, – и вот, глядишь, сухарика погрыз, водички попил и патриотом остается. У меня в детстве был период, когда я учился во вторую смену и успевал до уроков почти каждый день сходить в кинотеатр "Родина", он считался детским, и сеанс стоил 10 копеек. Много раз смотрел одно и то же. Все эти впечатления накапливаются, складываются и потом в слабых местах прорываются.
– А со школой у вас какие были отношения?
– Ко мне недавно пришла моя старая учительница литературы и сказала – простите от лица школы, что мы не разглядели таланта. Это она сказала после моей персональной выставки в Русском музее. Я говорю – нечего было замечать, я был троечник, который спал на всех уроках. Проснусь – какой-то Бобчинский, Добчинский – гдыщ! – и опять сплю. Потом стали появляться люди, которые меня побуждали к интеллектуальным напряжениям – и мне это так понравилось! Я вообще всегда искал авторитетов и сейчас думаю не о том, чтобы мне в рот смотрели, а ищу, у кого бы самому поднабраться. С Германом я немного общался, фильмы снимал, с Алексеем Учителем ездил в Европу снимать кино "Митьки в Европе". Ну, это уже потом. А в детстве я всегда старался общаться со старшими ребятами, слушал их разговоры.
– А художество как возникло?
– Я уже говорил, что родился на Фонтанке напротив Летнего сада, а напротив было Мухинское училище, туда за ограду мы с мальчишками лазали, карбид какой-то тырили, негашеную известь, его кинешь в лужу, и он шипит. В Мухинском училище в ларьке канцтовары покупали. Мать мне сказала, что талант – это высшее, что есть в человеке, по музеям водила, и с классом ее я все время ходил, это было счастьем. Мы еще в коммуналке жили, тесно было, тяжело, и она очень правильно рассудила, что надо больше бывать вне квартиры. Она в две смены работала, но как только было время, нас с братом за руки – в музей, в Летний сад, еще куда-нибудь. Я у нее не учился, но в ее начальных классах все были отличники. Несмотря на тесноту, она приводила домой двоечников, детей алкоголиков, и они у нас жили, ели, спали на полу, пока не становились отличниками. Таких учителей сейчас нет. И никаких орденов у нее не было, зарплата крошечная, книжек не могла купить. Тем не менее, такое у меня было счастливое детство. А рисовал я – сколько себя помню. Еще в детском саду считалось: Витя Тихомиров хорошо рисует, он может Ленина нарисовать!
– А были какие-то СХШ?
– Нет, поскольку никакой художественной родни у меня не было, одни комплексы – я думал, что там учатся заведомо гениальные, мама тоже не знала, куда податься, да и некогда ей было, она все время трудилась с утра до вечера. Это я уж в армии набрался нахальства и заявил, что я художник. И хотя я после армии по инерции еще три курса ЛЭСИ окончил – электротехнического института, но к третьему курсу понял, что не мое это. Еще подвернулся руководитель нашей студии изобразительного искусства, он взял и объявил всей группе – вот этому человеку не место здесь. Я осмелел, стал поступать в Мухинское, с третьего раза поступил.
– А в "Митьки" как попали?
– В Мухинском училище в колхозе вместе были. Мы этюды писали – единственные из всех. Я еще в город съездил, картонок загрунтованных притаранил на всех – штук 100. И у меня первая выставка была после колхоза в одном клубе, его директором мой армейский друг был. Потом квартирные выставки стали устраивать с обсуждениями нелицеприятными. Эти обсуждения были свирепыми, меня они в пот вгоняли, потом уже когда пишешь – готовишься. То есть внутренний цензор работал, но не по отношению к государству, а по отношению к "Митькам", и это здорово дисциплинировало. Это была дружба, но у нас были жесткие критерии вкуса. Каждый был обязан их придерживаться – или откалываться и идти свои путем, и такие случаи бывали. На этом все и держалось, считалось, что мы занимаемся святым искусством. Ну, а потом начались продажи, появилось помещение, которое было не поделить, выставки – кого-то взяли, кого-то не взяли. Короче говоря, разборки, когда надо делить славу и деньги. Но все равно мы побили все рекорды долгожительства – именно из-за дружбы.
– Хоть раскол и произошел, но об этом, кажется, мало кто помнит – так вас и воспринимают – как "Митьков".
– Да, сейчас я, скорее, вне группы, но легенда-то – она ведь о прежней группе, и она есть, ее не выкинешь. И браки, и дружбы складываются на небесах. Сейчас это кажется фантастикой, но оказалось, что я знаком с Сокуровым, с Гребенщиковым. Кто к чему тянется, тот то и имеет. Можно же было крепить знакомства с богатеями, у меня полно было таких знакомцев, но на это жалко тратить время жизни. А с рокерами тоже все происходило на глазах, у меня в фильме "Чапаев" есть описание того, как дети вдруг перестают слушать какие-то девичьи хоры и начинают петь совсем другое. Я и в этой книге пытаюсь понять – вдруг какие-то африканские темы в Россию влезли и так крепко всем понадобились почему-то! Это очень сложная материя – почему вдруг на нашей северной почве привилось это музицирование с американскими корнями. И эта ниточка у меня потянулась к знакомствам – к Гребенщикову и другим, я сразу увидел, что это будут масштабные люди. Это видение масштаба у меня от мамы – это она меня ориентировала, что нечего общаться со всякими лоботрясами. И теперь я хочу эту книгу экранизировать – очень молодые персонажи должны умничать, разговаривать, юные ангельские создания говорят о музыке, о любви, о политике, как могут. Мне кажется, с экрана это должно выглядеть очаровательно.
По словам Виктора Тихомирова, у него уже есть много предложений от известных актеров, а также от тех, кто снимался в "Чапаеве". Дело за малым – найти деньги, студию – и тогда мы увидим "Евгения Телегина" уже на экране.
